Дорога к солнцу

Громом среди ясного неба, разделившим мою жизнь на «до» и «после», оказался простой телефонный звонок, раздавшийся вечером в тишине моей одинокой квартиры. – Тилль, привет. Это Ридель, – его голос звучал крайне взволнованно, из чего я тут же сделал вывод, что ничем хорошим для меня это не закончится. – Только не говори мне, что ты опять забыл про родительское собрание в школе и, кровь из носа, должен быть там. – Нет, я не по этому поводу. Слушай, я не знаю, может, это уже и неважно, но, чтобы ты знал… – начал было он тянуть кота за хвост. – Что случилось? – я тут же оборвал его предисловие. – Я так понимаю, что ты должен знать этого парня. Ландерс. Пауль Ландерс. Он у нас в отделении. – Я еду, – быстро ответил я ему и опрометью бросился в больницу. Естественно, я не столько переживал за Пауля, сколько надеялся, что там будет Рихард. Пауля же после откровений Круспе во время нашей нелепой ссоры я возненавидел, хотя и не признавался в этом себе. Я хотел снова увидеть Риха, может быть, объясниться с ним и, возможно, даже наладить хоть какие-то отношения. После тихого расставания с Ольсеном я начал тосковать. Нет, конечно, не по нему, а по человеческому теплу, к которому успел привыкнуть. Я приходил каждый вечер в пустую квартиру, слонялся из угла в угол, не находя себе места, и голодным ложился спать. Я на автомате вставал по утрам, шел на работу, общался с коллегами и пациентами, но не замечал своих действий и не вдумывался в разговоры. Мне было очень одиноко, и я скучал по Рихарду. Перебесившись и успокоившись, а на это у меня было достаточно времени, я понял, что мне плевать, каким он будет, какие у него привычки, пусть курит и травит себя чем угодно, относится ко мне, как к другу, приятелю, хоть даже как к простому знакомому, но только пусть он вернется в мою жизнь. И мне все равно, в каком качестве. Я уже был готов сам его просить об этом, не смотря на все его колкие слова, на горькие обвинения, на то, что он вот так легко вычеркнул меня из своей жизни и даже ни разу не вспомнил о моем существовании за шесть лет. Я дошел до точки. В больнице Рихарда не оказалось. В ординаторской меня встретил Ридель, с довольным видом распивая свежезаваренный зеленый чай. С недавних пор ему что-то вступило в голову, и он в буквальном смысле помешался на здоровом образе жизни: бросил пить, курить, начал активно заниматься спортом, посещать занятия йогой и усердно пропагандировать среди коллег и знакомых свою нынешнюю жизненную позицию. Потому он тут же бросился предлагать мне свой отвратительно воняющий заваренным веником чай и рассказывать о его непомерной пользе для организма. Вежливо, но настойчиво отказавшись, я выяснил у него, в какой палате Ландерс, взял его карту и, накинув свой халат, отправился туда. Пауль лежал, привязанный за руки и за ноги к ножкам кровати, его выкручивало в апогее жестокой ломки. Его тело отказывалось повиноваться ему и хаотично металось по койке. Лицо, сведенное судорогой, было землистого оттенка, лихорадочный взгляд блуждал по стенам палаты, изредка застывая на пару мгновений, от чего начинало казаться, что он переставал дышать, но жалкий скулеж, натужно вырывающийся из пересохшего горла, подтверждал, что он все еще жив. Предупредив санитаров, что я собираюсь к нему пройти, я несколько минут постоял возле дверей, наблюдая за его терзаниями через сетчатое окошко. Ему было очень больно. Больно от мук, с которыми из него выходил ранее принятый наркотик. Его организм боролся, но пока проигрывал в неравноправной схватке, от чего Паулю становилось только хуже. Я со злорадством думал, что это возмездие, что сейчас он расплачивается за свой самый большой грех – он посмел прикоснуться к моему Рихарду и забрать его у меня. Мне стоило немалых усилий, чтобы избавиться от подобных мыслей – я все же врач, и хотя мне этого не хотелось вовсе, я должен был ему помочь. Войдя в палату, я включил свет, резанувший по его глазам, его метания заметно усилились. Он кричал, умолял и просил дать ему еще обезболивающее, говорил, что терпеть эту муку он больше не в силах. Я подошел к нему ближе, зная, что он не в состоянии узнать меня, навис над ним на некоторое время, снова предаваясь собственным не самым лучшим мыслям. Ну и где же твой Рихард? Где, а? Нет его. Ты такая же страница в его жизни – перевернутая и забытая. Мучаешься и страдаешь тут в одиночестве, брошенный и забытый всеми. Забытый им. Пауль не видел меня и вряд ли слышал. Он бился на койке в агонии, не понимая, что вокруг происходит. Я увеличил ему дозу обезболивающего и ввел успокоительное со снотворным. Сам же присел на рядом стоящий стул и принялся изучать его медкарту. Лекарство начало действовать, и он, наконец, смог заснуть. Вернувшись в ординаторскую, я лег на диван и сообщил Риделю, что домой уже не поеду, передав ему карту Ландерса. Мое дежурство должно было начаться через несколько часов, а потому не имело никакого смысла кататься туда-сюда. Сквозь полудрему я слушал, что Пауля доставили в отделение из клуба «К17», где их группа давала концерт. Его нашел кто-то из персонала клуба в служебном туалете на полу уже после самого мероприятия. Менеджмент запретил кому-либо из участников ехать с ним, потому его прибытие в больницу сопровождалось только бригадой врачей. Безумно интересная, а, главное, весьма полезная для меня информация. На все выше сказанное я фыркнул, отворачиваясь от Оливера лицом к спинке дивана, пытаясь абстрагироваться от шума, доносившегося из коридоров больницы. К тому времени что-то там случилось с госбюджетом, и вовремя подсуетившиеся люди городскую больницу переименовали в многопрофильную частную клинику, а так как новое здание городской больницы еще достраивалось, то нам было предписано раз в неделю дежурить и принимать пациентов, привезенных машиной скорой помощи. Наше здание тоже подлежало немедленному ремонту, и тот шел полным ходом, пока мы под шум строительного инструмента боролись за жизни наших пациентов. Поспать мне так и не удалось, но я, давно уже привыкший к подобному режиму своей жизни, не обратил на это никакого внимания. У меня, как это говорится, открывалось второе дыхание на всю следующую смену, однако, после я мог спать практически сутки, а то и больше. Благо я жил один и не был обременен еще и семейно-бытовыми обязанностями. Утро началось, как это обычно бывает, с обхода пациентов. Переходя из палаты в палату, попутно на ходу назначая лечение и раздавая своим интернам медкарты их подопечных, я буквально врезался в Рихарда, чуть не сбив его с ног. Более глупой сцены нашей встречи я себе и представить не мог. Сердце стукнулось о грудную клетку с такой силой, что прокатившаяся следом по всему телу ударная волна буквально подкосила мне ноги, я еле сумел удержаться. Мы стояли и молча смотрели друг на друга. Перед глазами замелькали картинки из прошлого, в голове зазвучали обрывки когда-то недосказанных фраз. Я не мог оторвать от него взгляд, на автомате раздал оставшиеся в руках истории болезней и отправил своих студентов по их рабочим местам. Как оказалось, я не был готов к встрече с ним. Какие бы ее варианты и развития дальнейших событий я не рисовал в воображении, но, столкнувшись с ним нос к носу, я замер на месте, меня словно парализовало всего. Он почти не изменился, разве что взгляд его стал более цепким и холодным с печатью хронической усталости, да под глазами залегли глубокие тени, едва заметные под слоем оставшегося, судя по всему, со вчерашнего концерта грима. Волосы стояли дыбом, будто он только проснулся с жутким беспорядком на голове и еще не успел расчесаться. Залитые изрядным количеством лака некоторые из «стрел» его новомодной прически были надломлены, какие-то и вовсе упали, безмолвно подтверждая, что спал он именно в таком виде. Закатанные по локоть и топорщащимися огромными манжетами рукава его рубашки открывали замечательный обзор на его руки, и я смог убедиться в отсутствии следов от иглы. Я облегченно выдохнул – героин он не употребляет, хотя тут же осекся, потому как точно знал, что вены на руках – далеко не единственное удобное для этого дела место. Я продолжал молча стоять, внимательно изучая представленную мне картину. – Скажи, что ты его лечащий врач, – безо всякого приветствия начал он разговор. А я усмехнулся сам себе. Дурак! Размечтался, не пойми о чем, а тут ни тебе «здравствуй», ни «как дела», ни уж тем более «я соскучился». Таким прямолинейным заявлением он отрезвил меня. Я мгновенно вспомнил, как надо дышать, моргать, кто я и что вообще здесь делаю. Один-ноль, Рихард. – Нет. У меня полно других забот. Пациентов я себе беру в крайних случаях. Но я был у него, – я устало вздохнул, отведя от него взгляд. – А это не крайний случай? – он широко распахнул глаза, возмущенный моими словами. Он явно рассчитывал, что я лично возьмусь за лечение Ландерса. Однако, мне тоже удалось его отрезвить в какой-то степени. Один-один, Рихард. – Нет, – спокойным тоном ответил ему, – обычная рядовая ситуация. В клинике помимо меня есть и другие специалисты, ничуть не хуже. Я спрятал руки в карманы халата, опустив взгляд в пол и чуть покачиваясь на месте, и думал о том, что ни под каким предлогом, чтобы ни произошло, я не буду брать Пауля под свое наблюдение. – Ты сказал, что был у него, – поторопил он меня. – Я всех пациентов своего отделения посещаю, когда те поступают на лечение. Я уже сказал – это самый обычный случай передозировки, – я говорил с ним сухим бесцветным тоном, понимая, что меня уже начинает раздражать подобного рода диалог, который пора заканчивать. Все получалось не так, как мне бы этого хотелось. Моего Рихарда больше не существовало, а этот был мне не знаком, не близок и даже немного неприятен. Я сказал ему напоследок, что, если он хочет, может навестить своего друга, но для его же безопасности заходить в палату сейчас не стоит. Сделав над собой неимоверное усилие, я пошел дальше по коридору, оставив Рихарда наедине с самим собой. Впрочем, ненадолго. Он догнал меня и рухнул на колени, захватив полы халата, начал за них тянуть меня на себя. – Я тебя прошу, я тебя умоляю, помоги ему! – закричал он в отчаянии. У него на глазах выступили слезы, руки задрожали, и сам он затрясся крупной дрожью. Я видел такое не раз. В тот момент его одолевал почти животный страх, и он не мог с ним совладать. – Рихард, встань сейчас же! Ты что творишь? Совсем с ума сошел? – я ухватил его под руки, пытаясь поднять с пола. – Тилль, я тебя очень прошу, я заклинаю, что хочешь сделаю, только помоги ему. Он не выдержит. Я знаю. Ему больно. Он слабый. Он уже не первый раз в клинике. Это все из-за Шнайдера, он винит себя в том, что произошло, понимаешь? – Рих не унимался, а только набирал силу в голосе, мне казалось, он уже орал на весь этаж. – Да встань же ты! Перестань позориться, люди же смотрят, – процедил я сквозь зубы и рывком поднял его на ноги. Еще с минуту назад он стоял с надменным, испепеляющим все на своем пути взглядом, разговаривая со мной сквозь зубы, будто находясь выше всех. Все вокруг ему были должны или, по крайней мере, обязаны. Но вот он получил отказ, поставивший его в тупик, застигший врасплох, на который он не в силах повлиять ничем, и он уже готов в ногах у меня валяться, выполнять любые прихоти, лишь бы заполучить желаемое. Наркоман. Я ухватил его под руку и повел в ординаторскую, где уже собирался домой Ридель. Не обращая на него никакого внимания, я усадил Круспе на диван, точнее просто швырнул его на продавленные изношенные подушки. – Ты что устроил, мать твою?! Ты себе хоть немного представляешь вообще, в каком свете ты меня перед коллегами выставил? Кто тебе дал право обращаться со мной подобным образом? Неужели ты думаешь, что после всего того дерьма, вылитого на меня шесть лет назад, я безоговорочно брошу все, дабы исполнить твою очередную блажь, твою сиюминутную прихоть? С меня достаточно, дорогой мой! Ты за все это время ни разу – ни одного долбаного раза, мать твою! – не удосужился хотя бы позвонить мне! А теперь ты объявляешься с требованием спасти твоего… твоего друга?! Рихард, ты слышал о таком понятии, как совесть? Нет?! – меня самого несло на волне истерики. У меня как будто некий клапан открылся, словно тугая пружина, сдавливающая и сдерживающая меня все эти годы, наконец, лопнула, взорвалась и исчезла, дав волю всем моим обидам, так долго копившимся внутри, отравляющим меня все эти годы. Я никогда не позволял себе ничего подобного, уж тем более в отношении Рихарда. Я даже в сердцах замахнулся на него, но Ридель вовремя меня остановил, перехватив занесенную для удара руку. Я стоял и задыхался от душащей меня злобы. Злобы на Круспе. Невидящим взглядом застланных от навернувшихся слез истерики глаз я смотрел тогда сквозь него. Я не хотел ни видеть его, ни слышать его голос. Мне была ненавистна сама мысль о его близком присутствии. Я в изнеможении схватился за голову, в висках дробно застучало, и мне потребовалось время, чтобы окончательно отдышаться и прийти в себя. Осознание того, что могло произойти секундой назад, меня испугало. – Все, все. Я успокоился, – сказал я Оливеру, не оборачиваясь, – отпусти, я его не трону. – Смотри мне, – погрозил он кулаком и, накинув на плечи куртку, заторопился к выходу, – я тебя впервые вижу таким, и мне это не нравится, – сказал он напоследок, после чего скрылся за дверью. Я устало опустился в кресло, стоящее напротив дивана, где вжавшись в обивку и зажмурившись, сидел Рихард, видимо все еще ожидавший удара. – Прости, я не знаю, что на меня нашло. Но я уже сказал, что он находится под наблюдением другого врача, – я кое-как справился с собой и сумел проглотить душившие меня слезы отчаяния от осознания, что Пауль для Рихарда не просто мимолетное увлечение. – На этом наш разговор закончен. Если тебя или ваш менеджмент это не устраивает – в Берлине есть еще несколько реабилитационных центров для наркозависимых. – Прости и ты меня, прости! Я очень виноват перед тобой, но мне кроме тебя обратиться больше не к кому. Мне нужна твоя помощь. Ему нужна твоя помощь. Он не сможет сам справиться. Он не я. – Рихард понимал, что я не верю его словам, и решил добавить, – я сейчас не употребляю ничего. Неужели ты думаешь, что если я смог отколоться, то бросить травку мне будет сложно? – Конечно, не сложно. На чем ты сейчас? Барбитурат, амфетамины, кокаин? – Я тебе сказал правду. Решать тебе – веришь ты мне или нет. Поджав губы, я все ж таки с недоверием отнесся к его словам, но речь сейчас шла не о нем. Рихард наивно полагал, что я могу заставить Пауля пройти курс реабилитации и насильно вылечить его от этой зависимости. Он забыл, чего ему самому это стоило, и сколько кругов ада было им пройдено, когда он по собственной воле решил завязать. Все же мне удалось его убедить, что ничего страшного не произойдет, если не я буду курировать Ландерса. Я проводил Круспе к нему в палату и оставил там, а сам отправился по вызову в реанимацию. Позже мы снова встретились на другом конце коридора от палаты, где был Пауль. На этаже уже заканчивался ремонт, и шла завершающая его часть – установка решеток на окнах. В коридоре оставалось одно свободное окно, из которого на новенькую напольную плитку струился вечерний свет широкой золотистой дорогой, словно олицетворение чего-то светлого и чистого, непорочного и свободного, ожидающего где-то там, за пеленой прозрачного, душистого осеннего воздуха, напоенного ароматами поздних цветов и палой листвы. Того, к чему в этих стенах нужно стремиться изо всех сил. – Здесь как в тюрьме, – Рихард остановился возле меня, не поднимая глаз и скрестив руки на груди. – Это всего лишь мера предосторожности. Как Пауль? – спросил я для проформы, ничуть не беспокоясь за него. – Ему очень плохо. И страшно. Я попробовал его покормить, но ничего не вышло. У него синяки и кровоподтеки на запястьях от ремней. Он очень просил снять их, – его голос звучал виновато. – Я надеюсь, ты не поддался на эти уговоры? – обеспокоенно спросил я у Рихарда. Он поднял на меня взгляд провинившегося подростка, и в этот момент я увидел, как дверь палаты позади Рихарда медленно открылась. Сгорбившись от очередного спазма, Пауль вышел в коридор, воровато озираясь по сторонам и прикрывая рукой глаза от безжалостно бьющего по ним солнечного света. Он направился к тому самому окну. Рихард, завидев застывший ужас у меня в глазах, обернулся и кинулся к нему: – Нет, стой! Но было слишком поздно – Пауль, не без усилий взобравшись на подоконник, уже готов был выйти к манящей его свободе. Застыв на мгновения в проеме, он обернулся на окрик Рихарда. В больничной рубахе, босиком, с блаженной полуулыбкой на просветлевшем лице, освещенный золотом, льющимся из распахнутого окна, он был похож на ангела, случайно пролетавшего мимо творящегося здесь ада. Оглядевшись по сторонам, он открыто и широко улыбнулся бежавшему к нему Круспе и, махнув ему на прощание рукой, устремился в зовущую прекрасную даль, шагнув вниз.