Дорога к солнцу

– Говорят, предчувствие свойственно исключительно женщинам. Это они умеют предугадывать события, лезть из кожи вон, биться в истерике или наоборот – уходить в себя при малейшем внутреннем дискомфорте. Тебе же наверняка знакомо это чувство? – Линдеманн вновь опустил задумчивый взгляд на свой стакан с виски и отставил его на столик, стоявший рядом с диваном, на котором сидела Бабетте. Он встал с места и вернулся к окну, закурив. – Чувство, когда вдруг становится не по себе? Вот просто так – ни с того ни с сего, на ровном месте? То сердце кольнет, то поселится внутри некий страх, подобный животному инстинкту, и ты не знаешь, что с ним делать. Или появляется острая необходимость срочно куда-то ехать, ты просто чувствуешь это, но никак не можешь объяснить. Как будто тобой движет что-то извне, управляет твоими действиями, и ты не можешь этому сопротивляться. Я ни разу не испытывал ничего подобного. Никогда. До определенного момента в жизни. После той поездки я продолжал жить дальше, точнее существовать, в привычном для себя ритме: утренний кофе, сигарета, газета, душ, выпроваживание восвояси очередного одноразового любовника. Изо дня в день одно и то же, как в фильме «День сурка». Живешь вот так одними и теми же привычками и действиями день за днем, месяц за месяцем, год за годом, а потом вдруг наступает неожиданное «завтра». Абсолютно другой день, не похожий ничем на все предыдущие. Солнце начинает светить по-другому, открываешь совершенно другой пакет с растворимым кофе, обнаруживаешь у себя в кармане пачку сигарет непривычной для себя марки и газету другого издательства. Тут то внезапно возникает тот самый вопрос, и поселяется изъедающее изнутри чувство парадоксального дискомфорта. Ты просто не понимаешь, что происходит, что не так, что изменилось, а главное почему?.. ... Мне нужно было ехать к нему. Я просто обязан был купить этот чертов билет и через несколько мучительно долгих часов оказаться в аэропорту чужого города, чужой страны, чуждой мне галактики, чтобы быть рядом с самым родным, самым близким для меня человеком. Именно такая мысль терзала меня неотступно, я был охвачен постоянным чувством одолевающей меня паники. Что-то потустороннее руководило мной, и я не в силах был этому сопротивляться. Я заказал себе билет на ближайший рейс до Нью-Йорка, и уже на следующий день меня встречал Оливер, сетующий на мой категоричный отказ остановиться в его доме. По моей настоятельной просьбе он снял для меня номер в гостинице, в которой я не собирался оставаться ни минуты. Ридель не понимал моего странного состояния точно так же, как и я сам не мог объяснить ему, что со мной происходило. Он отвез меня к отелю, возле которого мы распрощались, и, дождавшись, когда его машина тронется с места, я завернул за угол, чтобы поймать такси. Через несколько минут я уже поднимался на лифте, моля бога об одном – лишь бы я ошибался. Я из последних сил надеялся, что все на самом деле не так, как я нарисовал в своем воспаленном воображении. Голова гудела, я будто находился в вакууме – все, что происходило вокруг, не имело ни малейшего значения. Звонок в дверь – никто не спешил открывать. Я мысленно просил его открыть эту чертову дверь. Я чувствовал, нет – я знал, что он дома. – Открой, мать твою! – я яростно барабанил кулаком по ни в чем не повинной деревянной филенке. Я был готов уже снести эту преграду к такой-то матери, но, услышав звук открывающегося замка, торопливо отошел на пару шагов назад. – О! Тилль, да? Привет, проходи, – расписное тощее двухметровое чудовище, выдохнувшее сигаретный дым в потолок, вполне приветливо распахнуло передо мной створку, приглашая войти в квартиру, хозяином которой не являлось. – Где Рихард? – небрежно отодвинув Летца от себя подальше, спросил я, войдя в прокуренную гостиную Круспе. – Понятия не имею. Может, спит? – Летц пожал плечами и, продефилировав мимо, завалился на белый кожаный диван, закинув ноги на рядом стоящий стеклянный журнальный столик. «Может, спит?» – отбойным молотком ударило меня по голове, сердце ухнуло и замерло на секунду. – Что значит «может, спит»? А что ты здесь делаешь в таком случае? Впрочем, мне было не важно. Не слушая жалких бормотаний Джо, я пронесся сквозь гостиную и буквально влетел в спальню Рихарда, где тот вполне себе мирно спал на огромной кровати, раскинув руки в стороны, подобно Христу на распятье. Я застыл на месте, вглядываясь, вслушиваясь, осознавая. Любой другой человек, например, тот же Летц, мог запросто решить, что Рихард спит, но не я. Я слишком хорошо знал эту «стадию сна». – Чтоб тебя, долбаный ублюдок! – произнес я в полголоса, а через мгновение уже тащил его в ванную. – Что тебе не живется нормально, ну почему ты меня с другого конца земли вызываешь именно таким способом? За что ты так со мной? За что ты так с собой? Я в отчаянии несколько раз ударил его наотмашь ладонью по лицу, попробовал пробить грудную клетку – бесполезно. Контрастный душ тоже ничего не дал. Он обмяк у меня на руках, а мной овладели первобытный страх и неконтролируемая паника. Я впервые в жизни не знал, что делать, как привести его в чувства. – Оливер! Мне нужна твоя помощь! – не помню, как мне пришла в голову мысль набрать его номер. – Я не могу, у меня не получается, помоги! – наверное, я вопил в трубку, как ненормальный. Оставив Рихарда на полу в ванной, я бросился в гостиную, к Летцу, и, схватив того за грудки, пару раз тряхнул, пытаясь привести его в чувства и обратить внимание на себя. – Что он употреблял? Что? Скажи мне! Когда ты последний раз видел его в сознании? Летц! Говори сейчас же, или я прибью тебя!!! – Да не знаю я, – лениво ответил он, закатывая глаза и болтаясь в моих руках, как тряпичная кукла, вообще не сопротивляясь моим действиям. Он был под кайфом, в эйфории, и я мог делать с ним все, что угодно. У меня глаза от злости и отчаяния налились кровью, я отшвырнул его обратно на диван, а сам вернулся к Рихарду. Сграбастав его в объятия, я только и мог, что укачивать его на руках, сквозь слезы умоляя небо, чтобы он очнулся, чтобы Оливер успел вовремя. – Рихард, пожалуйста, ну, открой глаза. Я тебя заклинаю, я тебя умоляю. Пожалуйста… Ты же сильный, ты хочешь жить, я знаю! Ну, зачем ты так? Я люблю тебя, ты нужен мне, пожалуйста… Я не знаю, сколько времени прошло, пока я, сидя на полу, прижимая к себе Круспе, ждал Риделя. Он вошел в ванную с бригадой врачей, и после несложных манипуляций сообщил мне страшное. После его равнодушной, официальной, скупой врачебной речи меня словно в стенку впечатало. Я уже не слышал и не видел Риделя перед собой. В глазах все поплыло и потемнело. Мне не хотелось верить в это. Этого просто не могло быть! Я не успел, я не смог помочь. Все было напрасно... … Я проснулся посреди ночи в холодном поту, с одной лишь мыслью в голове – однажды мне уже снился кошмар, впоследствии исполнившийся. В темноте дрожащими руками я нашарил телефонную трубку и, набрав его номер, обреченно ждал, когда гудки прекратятся, и на том конце провода раздастся небрежное «да». Рихард так и не ответил мне. Я рухнул на подушку, успокаивая себя, что в Нью-Йорке был самый разгар рабочего дня, и, возможно – нет, точно – его точно не было дома. Он скорее всего где-то работал, гулял, тусовался у кого-нибудь в гостях, но наверняка был жив, и с ним все было в порядке. Это же Рихард, с ним ничего не могло случиться. Он всегда выходил сухим из воды, его все несчастья обходили стороной, хотя иногда и задевало слегка. Но не сильно, не смертельно. Твою ж мать, да где тебя носит? – клял я его сквозь время и расстояние. Я так и не сумел успокоить себя. Встав с кровати, отправился в душ, чтобы хоть немного остудить разгоряченную голову, забыть до тошнотворности реалистичный кошмар, успокоить бешено бившееся о ребра сердце. Я не мог выбросить из головы недавние страшные кадры собственного бессознательного состояния. Меня колотило от страха – страха потерять его раз и навсегда. Я сидел на кровати и слушал длинные, безразличные к моей панике гудки. Снова и снова. Несколько часов подряд. – Да чтоб тебя! Я же сказал, чтобы ты проваливался ко всем чертям! – раздраженный, чужой и далекий, голос Рихарда, наконец, отозвался на том конце мира, и я смог облегченно выдохнуть – живой. – Я, конечно, подозревал, что ты не обрадуешься моему звонку, но не думал, что настолько, – вполголоса произнес я, закашлялся и продолжил. – Ты прости, я, наверное, не вовремя, – выдавил я из себя, после чего повисла оглушающая тишина. Рих, видимо, не сразу сообразил, что это я звонил. – У меня все в порядке, – сквозь тяжелый выдох сухо ответил он мне. – Ты в Нью-Йорке, да? – Нет, – я замешкался и не смог придумать лучшего оправдания своему неожиданному звонку: – Хотел узнать, все ли у тебя в порядке? – Ну, я тебе уже ответил. Что-то еще? – в его голосе снова появились нотки раздражения. – Нет, – поспешил я ответить и тут же услышал короткие гудки в трубке. Живой, и на том спасибо, – подумал я, все еще пытаясь развеять воспоминания о дурном сне. Все было в порядке, можно было снова пытаться спокойно пойти на работу. Нужно было всего лишь отогнать от себя последние страхи и жить дальше. Это был кошмар, обычный страшный сон, отголоски внутреннего беспокойства, не более. Я сам себя загнал в этот угол, и выбраться из него тоже должен был сам. Как бы я не старался отогнать дурные мысли и завалить себя работой по самые уши, ничего не получалось. Я не мог выкинуть из головы ни сон, ни наш скомканный разговор с Рихардом, не понимая, что именно меня больше заботит: то, что я себе нафантазировал, или то, как он со мной разговаривал. Видимо, я просто достал его своей извечной опекой, да и себя этим же извел. Я стал рассеянным и несобранным, периодически и внезапно для себя и окружающих погружался в глубокие размышления, постоянно анализируя свое и Рихарда поведение и общение за прошедшие годы. Я мог впасть в ступор даже во время сложных операций, долго приходя в себя после оклика ассистирующих мне врачей. Однажды я так крепко задумался, что чуть не пропустил необходимый момент интубации молоденькой девушки, поступившей с передозировкой. Вместо того, чтобы спасать ее, я витал в облаках, полностью во власти своих мыслей, и, испугавшись не на шутку за ее жизнь, отошел от стола от греха подальше, доверив закончить операцию бригаде, которую чуть не подвел своей несобранностью. А сам продолжал думать, думать, думать… Если бы там лежал Рихард, чтобы я сделал? Так, возненавидев себя окончательно за подобного рода оплошности и недопустимость моего такого состояния, я вышел из реанимационной и отправился к Лоренцу. Мне нужен был отпуск, мне необходимо было привести мысли в порядок. Я, конечно, не каждую минуту был подвержен терзаниям о Рихарде, но меня периодически и в самые неподходящие моменты накрывало волной воспоминаний и прочего рода самоедства, и я ничего не мог с собой поделать. Я решил уехать из Берлина в его пригород. Снял домик на берегу дикой, богом забытой речки и часами мог сидеть на небольшой деревянной пристани, наблюдая за течением воды по руслу. Моя жизнь протекала точно так же мимо меня, иногда ударяясь о подводные камни, но продолжая следовать по четко заданной траектории: не пытаясь найти другого пути или нового течения, не помышляя даже, что можно выйти из берегов и хотя бы попытаться выбрать новый маршрут. А зачем, если имеется уже известная дорога? Больше двадцати лет прошло с того дня, как я впервые увидел Рихарда. Больше двадцати лет я хранил в себе чувства к нему, не смея даже обмолвиться при нем, насколько он мне дорог. Людей не любят за что-то: за красивую улыбку, цвет глаз или совершенное тело. Я любил его просто потому, что он был таким, каким он был. Я вдруг осознал, что мне абсолютно все равно, наркоман он или нет, живет ли в Нью-Йорке или в моем доме. Как бы не разворачивались события, я всегда был рядом с ним, и не важно, физически или духовно, рядом ли он или за сотни километров от меня, думает ли обо мне или совсем забыл. Я всегда был с самым любимым для меня человеком, не смотря ни на что, неважно, хотел он этого или нет.