Another side of medal

      Неделя проходила куда лучше, чем я предполагал. Теперь у меня была обязанность, поэтому я мог официально бегать от Элизы, сваливая на то, что Диана плохо выучила свои слова, и нам нужно как следует с ней отрепетировать. Сестра пришла в восторг от идеи спектакля, отрицательная роль ее ничуть не смутила, она с азартом набросилась на сценарий и перед сном каждый вечер повторяла реплики, иногда с пафосом зачитывала мои речи или пародировала Элизу с ее высоким голосом. Диана накидывала на себя простыню, как мантию, вставала на кровать и начинала монолог принцессы.       В душе я радовался, что она осталась. За эти несколько дней мы по-настоящему стали братом и сестрой, как не бывало прежде. Еще в детстве Диана часто действовала на нервы расспросами, которыми она одолевала каждые пять секунд, сестра болтала без умолку, за ней нужно было постоянно присматривать, не дай Бог Дианочка пропадет или побежит в опасное место. Эти впечатления как появились с самого ее рождения, так и прижились в голове до сего момента. Я видел ее только во время обеда или ужина, конечно, иногда приходилось помогать ей с уроками, мыть за ней посуду и так далее. Но мы почти не разговаривали, потому что как только она начинала расспрашивать, я сильно раздражался, мог ее обидеть чем-нибудь, чтобы та замолчала. Схема работала, пока мама не высказала мне, что с сестрой так поступать нельзя. Спустя некоторое время я начинал абстрагироваться от налетов самых разнообразных вопросов, но и это не помогало. Потому что на каждый из них требовался незамедлительный ответ.       Сейчас она по-прежнему задает по двадцать вопросов в минуту, но это уже в два раза меньше, чем раньше. Зато с ней можно поговорить о чем-то простом, послушать ее выдумки, рассказы. Перед тем, как лечь спать, она обязательно выкладывала мне все, что узнала, заметила, пережила за день. Из нее все это буквально лилось беспрерывным потоком, иногда я даже засыпал во время длинных размышлений вслух и резко просыпался от ее очередного: «Финник, а как ты думаешь, розы умеют говорить? Финник! Финник, ты спишь что ли?» По крайней мере, с ней было весело, иногда, правда, тяжеловато, потому что я не мог долго выносить беготню, на Арене набегался, да и выматывало это порядком. И представьте ситуацию: взрослый мужчина с бешеной скоростью несется к стенке и громко кричит: «Туки-туки за себя!» Мимо проходящие слуги смотрели на меня, как на чокнутого, а придворные дамы округляли глаза, не зная, как реагировать на подобное поведение. Зато я наслаждался кислыми минами на лице Элизы, которой вдруг внезапно становилось стыдно за своего мужа.       Диана постоянно заставляла меня во что-нибудь играть. Прятки, салочки и прочие детские развлечения. На эту неделю из меня напрочь вышибли взрослого человека. Мы носились по коридорам, чаще всего выигрывал я, ибо способность хорошо скрываться во мне жила еще с Игр. Диана же пряталась под столом, где-нибудь на кухне или за шторой, поэтому найти ее не составляло труда. До сих пор вспоминаю, как она спряталась в большой вазе у нас в спальне. Надо было тогда видеть лицо Элизы, которая от страха чуть не вылила на себя кружку горячего шоколада. После монолога под названием: «Ты что, ребенок?», который продолжался около пятнадцати минут, пришлось попросить Диану прятаться где-нибудь вне нашей комнаты. Хотя тот случай мне поднял настроение на весь последующий день.       Чета Сноу не очень радовалась таким крепким семейным отношениям. Элиза не упускала возможности возмутиться по поводу того, что я предпочитаю Диану ей. Конечно, в этом случае нажаловаться папочке она не могла, ибо для нее устроили весь этот каламбур. Тут уже ничего не попишешь, сами придумали, сами оставили, теперь не возмущайтесь.       Бэлль оставалась в своей части дворца, на репетициях я ее замечал редко. Видимо, ей не очень хотелось участвовать в данном безумии, а может, тут просто Элиза сморщила носик от предложения дать ей роль в постановке. Поэтому можно было спокойно отпускать сестру, не волнуясь за очередное нашествие дитя ирода.       К представлению президент подготовился основательно. Диана разучивала танцы вместе с преподавателем, меня же направили к мастеру фехтования, чтобы научить владеть шпагой. Не понимаю, как таким оружием можно было сражаться. Оно неудобно, плохо ложится в руку, слишком изящное, да ее можно пополам сломать при желании одними руками. То ли дело трезубец или меч…       Тренер попался очень даже неплохой. Джим был мастером своего дела, наставлял, давал советы. Шпага в его руке словно повиновалась мысли. Он настолько легко ею владел, что, без сомнений, Джим бы смог заколоть этим оружием в первые минуты битвы, даже если бы дрался с противником, у которого меч в руках.       Было разнообразие от всей этой приторной игры в «Долго и счастливо». Но, к сожалению, Элиза тоже принимала участие в спектакле, посему приходилось репетировать и с ней. Пафоса было — хоть отбавляй, но как бы это странно не звучало, из ее уст он воспринимался естественно. Потому что я уже к нему привык. Уверив ее в том, что речь прекрасна, я мог идти со спокойной душой к Диане.       Зубрить текст было сложновато, особенно когда при прочтении хотелось сказать пару ласковых сценаристам. Ну куда, куда столько дифирамб? Приходилось закрывать глаза на многие вещи, переступать гордость, от которой и так остались лишь ошметки. Все чаще задаю себе вопрос: зачем? Зачем вообще жить этими унижениями, которых уже и так через край? Но ответ находился быстро, как только приходило чувство того, что граница дозволенного нарушена. Тогда страх сметал ненужные мысли, оставляя одну — четкую, единственную, разливающую по венам горячий свинец: «От твоих действий зависит не только твоя жизнь». ***       Перед выходом на сцену всегда волнуешься, даже если привык к постоянному всеобщему вниманию. В костюме жарко, а запах дорогого одеколона настолько пропитал все органы обоняния внутри, что голова шла кругом. Теперь мне наняли нового стилиста, видимо, Элиза решила ограничить меня общением со всеми девушками, которых я когда-либо знал. Глупость несусветная. Хотя я почему-то скучал по Фелиции. Она не так много болтала, да и привык я к ней уже. По крайней мере, та не обливала меня таким количеством одеколона и костюмы подбирала поскромнее. У этой же был бзик, или как это называется, фишка творца: она была без ума от красного цвета. И плевать хотела на то, что красный мне не идет. Совсем. Да не спрашивают твоего мнения, Одэйр. Не спра-ши-ва-ют. Смирись.       Ладони немного вспотели и теперь отдают запахом металла. Корону из серебра пришлось пока держать в руках, ибо на голове с ней было неудобно. Наверное, Сноу даже специально ювелира нанимал ради такого случая. Вот как тратиться на реквизит, так пожалуйста, сколько угодно, как на что-то нужное, так нет, мы жадные, на вас, дорогие голодающие дистрикты, денег нет.       Слышу шорох, Элиза на цыпочках подбирается сзади, обнимает меня поперек груди и тихо шепчет:       — Не волнуйся, ты обязательно справишься, — воркует она и целует в щеку, уголки моих губ по привычке растягиваются в улыбке. — Сегодня твой час. Пусть весь Панем узнает, какая у нас крепкая любовь.       Она тянет меня за руку, и мне приходится разворачиваться.       — Конечно, ты сегодня прекрасно выглядишь.       Дежурная фраза. Дежурный поцелуй. Дежурный влюбленный взгляд.       Все дежурное. Все фальшивое. Все дешевое.       Главная сцена посередине площади дворца преобразилась до неузнаваемости. Глубокой ночью это место казалось чем-то волшебным, неземным. Я никогда еще не видел подобной красоты. Распорядители Игр были готовы продать души за подобное чудо, видимо, президент растратился на одно лишь оформление больше, чем на Арену. Декорации казались настоящими. Башня из черного камня, окаймленная золотой решеткой в виде завитков, отражала свет искусственной луны. Белый шар выделялся на фоне черного неба, бросал блики на гладь небольшого озерца, по краям которого били фонтаны. Зал для зрителей огромен, приглядевшись, я замечаю бесчисленное количество операторов, готовящихся к непростой работе.       Вот она — сказочная жизнь. Каждый в детстве мечтал о подобном. Принцессы, принцы на белом коне, ночи, полные чудес, и безграничное счастье. Пройдешь испытание — и мир у твоих ног. Будешь честен со всеми — получишь награду, о которой даже не мечтал. Поможешь кому-то бескорыстно — будешь жить, не зная бед и печали. Только вот в жизни за все получаешь лишь удары. И никогда не угадаешь, насколько больными они будут.       Меня начинает пробирать ненависть к этому всему. Мысль об Энни вновь змеей проползла в сознание. Увидев свое лицо в отражении короны, мне захотелось по ней ударить. Чертово смазливое личико, чертова идеальная внешность.       В зале послышался шум голосов. Все постепенно начали занимать свои места. Заиграла спокойная музыка, чтобы наполнить магической атмосферой пространство. Я поспешил в сторону конюшни. Навстречу мне вышел безгласый, ведя под уздцы белоснежного коня. Лошадь была на удивление спокойной, глаза словно затянулись прозрачной дымкой, взгляд был совершенно отсутствующим. Когда я с ним работал, то тот был резвым, быстрым, а еще он постоянно вскидывал голову и встряхивал ее, будто бы демонстрируя свою прекрасную гриву.       — А что с Алмазом, он здоров? — спрашиваю я прислугу, осматривая коня.       Безгласый жестом показывает шприц и визуально подносит его к шее, нажимая на поршень. А затем странно поджимает губы.       Все теперь ясно. Его накачали. Мало того, что во время тренировок хлестали, как только могли, так еще и сейчас ввели какую-то дрянь. Я провожу ладонью по гриве, на ощупь она теперь, как искусственная. Зачем-то озолотили концы, а на морду нацепили бриллиантовую уздечку, которая впивалась в кожу.       «И тебя изувечили», — думаю я про себя с досадой.       — Начинаем! — послышался приглушенный голос с другого конца.       Следую за помощником к кулисам. Ко мне подбегает стилистка, еще раз критически меня осматривает, наносит на лицо еще один слой блестящей пудры, поправляет воротник и исчезает.       Пытаюсь мельком взглянуть на зрительный зал. В первых рядах сразу замечаю Сноу вместе с министрами, а остальное все расплывается цветастой кляксой. Капитолийцы надели в этот раз все самое лучшее. А для них самое лучшее — это самое броское, блестящее и яркое. Но тут взгляд останавливается на сером пятне среди цветового безумства. Приглядевшись, узнаю Хеймитча. Почему-то вдруг резко становится не по себе. Сейчас я буду прыгать по сцене, а он наблюдать с усмешкой. Это окончательно собьет. А если сыграю плохо — получу от Сноу. Вот зачем он пришел?       Аплодисменты.       Играет лирическая музыка, и в этот момент должна появляться Элиза. Она возникает у окна башни с наигранно печальным лицом, таким, словно проглотила что-то кислое. Садится на край подоконника и начинает свою речь:       — И вот я снова взаперти, но знаю, ты в пути. Ах, должен ты меня спасти, я замок вижу с высоты, а в замке я и ты, — сейчас мой любимый момент, я отворачиваюсь, чтобы мой смешок не услышали на другом конце зала. — Да! А в замке я и ты-ы-ы-ы*.       Все-таки прыскаю.       На Элизу хотя бы смотреть забавно. Остальные актеры будто бы нарочно играют наполовину. Возможно, это для того, чтобы не затмить «талант» президентской дочки. Я практически уверен, что так и есть. На репетициях они играли куда лучше.       Дальше следует заклятие злой ведьмы, Элиза плачет горючими слезами, отчего мне вновь хочется согнуться пополам от хохота уже в который раз. На репетициях в эти моменты я старался куда-нибудь скрыться, чтобы никто не заметил моего беззвучного смеха. Да и другие актеры поспешно отводили взгляды, дабы не получить подзатыльник от Сноу. А вот Диана порвала всех. Выбежала, громко прокричала и сразу завладела симпатиями зрителей. В первом ряду Бэлль с подругами тихо хихикали, подсмеивались, стреляли змеиными глазками. Хотелось чем-нибудь в них швырнуть. А пусть завидуют! Диана вообще их даже не замечала. Она настолько вжилась в роль, что я невольно залюбовался сам. Зрители улыбались от умиления, реагировали на каждое ее слово. Проснулись даже те, кто заснул еще в начале речи Элизы. В этот момент я гордился ею.       Мой выход. Запрыгиваю в седло, надеваю сверкающую в свете софитов корону, делаю глубокий вдох, и…       Я вновь купаюсь в лучах славы. Конь делает уверенный шаг, и я выпрямляю спину, улыбаюсь толпе и свечусь от мнимого счастья. Восторженный писк каждой дамы в зале, каждое невольно вырвавшееся «Ах!» и каждый завороженный взгляд возрождает внутри то самое пряное, сладкое чувство. Чувство всеобщего восхищения.       — А вот и я на резвом скакуне, принцесс спасать под силу только мне! — да, эта строчка меня особенно бесила.       Одна реплика, и зрители в слезах. Представляю, как сейчас ухмыляется Хеймитч. Нарочно обвожу влюбленным взглядом зал, чтобы увидеть лицо Эбернети, но вижу совсем не то выражение, которое ожидал. Он смотрит на меня с нескрываемой жалостью.       Больше я не обращаю внимания на то, что происходит за пределами сцены. Отгораживать собственные эмоции я давно научился, а тут лишь нужно усилить их защиту и прибавить пафоса. Вскинув голову, продолжаю, и никто не сможет поверить, что сейчас за любовными словами скрываются совсем противоположные им чувства.