Another side of medal

      — Браво, я прошу выступить вас на бис, мьсе, — Хеймитч, громкая хлопая в ладоши, широким шагом прошел в оружейный зал.       — Это пространство только для актеров, уважаемый зритель, покиньте зал, иначе я буду вынужден вызвать охрану, — парирую я в ответ, проверяя, хорошо ли шпага закрепилась на стене.       — Значит, Одэйр, ты и друзей уже выпроваживаешь? — серьезно спрашивает вошедший.       — Друзья не лезут туда, куда их не просят.       В следующие секунды Эбернети срывается с места, подлетает ко мне и резко заносит кулак для удара. Я уворачиваюсь, повинуясь инстинкту, и тут же спотыкаюсь о железную подставку для мечей, отчего лечу прямо на пол. Затылок больно обжигает ударом, дыхание резко вышибает, медленно, держась за голову, пытаюсь подняться. Хеймитч присаживается на корточки, хватает меня за грудки и с оскалом рычит:       — Значит, ты теперь у нас капитолийская шавка? Скоро распорядителем назначат, ради того, чтобы порадовать дядюшку Сноу, будешь красиво убивать деток? Или подстилаться под эту сволочь, которая жаждет эффектных шоу?       — Я не… — теряюсь я, но тот сразу перебивает:       — Заткнись, зараза, и слушай меня. Я вышибу из тебя эти элитные заскоки, пока наружу не покажется хотя бы часть твоего мизерного разума!       — Чего ты хочешь от меня?! — ору я наконец, пытаясь ослабить хватку.       — Мне надо, чтобы назад вернулся Одэйр, а не мямля, которая подстраивается под каждый указ недовольной блондинки. Одэйр, который, переродок тебя раздери, сквозь тернии рвался к Кресте, наплевав на правила!       — Какая тебе к черту разница?!       Упоминание об Энни вызвает зуд где-то посреди легких. Ярость кровяным потоком ударяет в мозг, я скидываю с себя цепкие руки Хеймитча, но вмиг они перехватывают горло.       Он не отвечает на вопрос, а наоборот задает новый:       — Ты любишь ее?       Да, черт возьми, да! Какой еще может быть ответ? Хеймитч по-прежнему не отпускает шею, смотрит, выжидает.       В такие моменты судьба заставляет тебя расставить все точки над i.       — Да, и что с этого, что с этого, Эбернети?! — отталкиваю Хеймитча и вскакиваю на ноги. — Я испортил все, что только было можно, я разрушил ее семью, я доигрался, понимаешь?! Все, предел, конец, хватит! Хватит!       Сейчас за меня кричит отчаяние. Горькое, противное, слизкое, которое заполнило душу без остатка. Мне пора забыть игру «пришел, соблазнил и скрылся». Всем играм должен придти конец. Рано или поздно тебя смахнут с поля, как бы ты ни пытался там остаться. И игра «Спасти Энни Кресту» затянулась на непростительный срок, тем самым сделав поставленную цель недосягаемой.       Молчание.       Отбрасывая страхи, зачеркивая опасения, я спрашиваю:       — Ты знаешь выход?       Хеймитч усмехается, а потом отвечает:       — Он тебе покажется легким, ты почти привык унижаться перед этой семейкой. А теперь вопрос будет только в степени. ***       Тайный притон победителей находился на окраине Капитолия, куда здравомыслящие люди стараются не соваться. Здесь ошиваются излишки общества (в столице есть и такие), они не имеют толкового заработка, считаются рангом ниже, чем состоятельный человек, но со стороны выглядят точно так же. Отличить их можно лишь по менее броскому внешнему виду (хотя у меня глаза рябит от всех их нарядов) и грусти в глазах. У остальных они обычно светятся фальшивым счастьем или недовольством. А тут иное. Начинаешь наивно думать, что с этой грустью приходит и частичка разума. В основном это личности, проигравшие немалую сумму денег, утонувшие в долгах или же вовсе снятые со своих рабочих мест.       Кабак весьма приличный. Достаточно чистый: на стойках пыли нет, зловоние подавлено чем-то сладко-ванильным; гонор пьяниц почти заглушает классическая музыка. Данное помещение вызывает некий диссонанс. Вроде тухлое место, а все равно видны отчаянные попытки подогнать дешевую кафешку под каноны капитолийского ресторана. Как пыльный чердак, поверх паутины покрытый сахарной коркой.       Безгласые подобно призракам в белых одеждах перемещаются по помещению, находя себе все новое и новое дело. От их одинаковых, лишенных всякой жизни и динамики движений неприятно передергивает.       Хеймитч умеет выбирать места для разговоров. Эбернети просит бармена налить две стопки коньяка. Безгласый кивает и приносит заказ. Ментор пододвигает ко мне одну порцию напитка.       — Пей.       Жидкость выглядит странной. Дешевое пойло. Отравлюсь еще.       — Нет.       Он прищуривается.       — Жена не разрешает? — язвит.       Ну, и это тоже. Хотя признаваться в этом не очень хочется.       — Пей, я сказал.       — Там снотворное?       Хеймитч смотрит на меня так, словно ему очень хочется хорошенько врезать. Даже руки в кулаки сжимает.       Ладно, пробьемся.       Выпиваю. Горло неприятно дерет. Чертовка, до чего же это дрянная выпивка.       Эбернети протягивает вторую. —       Так, давай без этого. Я не хочу, чтобы меня тут вывернуло наизнанку.       Хеймитч внезапно встает на стул и начинает громко вещать:       — Внимание, — стучит призывающе ложечкой по пустому стакану, зеваки обращают на него пустые взгляды, кто-то смотрит с некой брезгливостью, кто-то с явным любопытством. — Только сегодня, муж нашей прекрасной Элизы будет б…       Тот недоговаривает, потому что я пинком выбиваю из-под его ног стул, и он с грохотом валится на пол, теряя равновесие.       Позора мне еще на свою голову не хватало. Я натягиваю капюшон куртки чуть больше.       Обнаглел в край дедушка.       — Заткнись, — шиплю.       Ментор отряхивается под приглушенный смех и косые взоры, смотрит на меня исподлобья, а потом выдает:       — Раньше безропотно кочевал по самым грязным койкам, а тут нос воротишь от всего человеческого, элитная ты тварина?       Мне словно резко дают под дых. Внутри в раз все напрягается, и впервые слова Хеймитча заставляют опомниться.       Я становлюсь истинным представителем семейства Сноу. Жизнь в роскоши лишила возможности общаться с теми людьми, которые когда-то были мне друзьями. Они начали казаться другими. Я больше не победитель, не ментор, не игрушка озабоченных дам, а высокоуважаемый человек из элиты. И это мнение свысока постепенно въедалось, вгрызалась в кожу, не принимая возражений. Я уже по-другому смотрел на тех, с кем раньше имел общую боль.       Несмотря на то, что та прошлая жизнь вызывала лишь тошноту, мне хотелось обратно. Там можно было выдохнуть после тяжелых ночей, убежать в темноту капитолийских улиц и ощутить глоток свободы, пусть и призрачной, ненастоящей. Но там была жизнь. Жизнь, где не забирали весь воздух. Оставляли несколько капель. Но их хватало. Хватило бы и сейчас. Там была Энни. Там не было навязанного брака. Там был выбор. Энни. Выбор. Брак. Эти слова должны были быть прочно связаны и не разделимы.       Вот это признание, Одэйр. Ты ненавидел женитьбы. А тут вдруг…       — Еще возражения будут?       Задаю вопрос, что вертится на языке:       — Зачем? Зачем мне помогаешь?       Ибо сам я это понимаю плохо. Вернее, не понимаю совсем. Нормальные люди бы давно ухватились за возможность, бросились бы делать то, что сказано, но меня какого-то черта волнует причина. Впрочем, ответу я не удивляюсь.       — Не знаю.       Зато честно. Сомнения по-прежнему гложут, противоречия не дают собраться, мысль перекрывает одна другую, и все путается крепким клубком.       — Одэйр, — ментор высвобождает меня из раздумий, — один вопрос. Ты можешь мне ответить на один гребанный вопрос?       — Валяй.       — Что ты готов сделать ради Энни?       — Все, — тихо отвечаю я.       — Так бы сразу, а то он тянет вечно, — с недовольством отмечает Эбернети, залпом выпивая вторую стопку. ***       Такого предложения я явно не ожидал. Привыкший к тому, что Хеймитч всегда решает проблемы напрямую, я не мог поверить, что это говорит мне именно он.       Способ избавления от Элизы — чрезмерная романтика. На первый взгляд это кажется чем-то детским, наивной игрой, но явно не эффективной борьбой. Но не стоит забывать, что наша жертва — капризный, избалованный ребенок, уверенный в подлинности французских сказок о вечной любви.       Первым местом действия будет круглая комната, где раз в месяц собираются советники и министры во главе с президентом и его семьей. Как правило, там обсуждаются политические вопросы. Я поражен тому, что и жена президента, и дочери с их мужьями допускались до этого собрания. Какой бы сволочью Сноу не был, его отношение к родным вызывало уважение. У Кориолана не было секретов от близких, он часто спрашивал совета у своей жены, вечером откладывал все дела и проводил время с Эбигейл, полностью уделяя ей внимание. Нельзя было не отметить, с какой любовью он относился к дочерям. Эта опека дала не самые положительные результаты, но не мне об этом судить.       Следующее собрание должно было состояться вечером, Элиза прожужжала мне про него все уши, насколько оно важно и необходимо. Не думаю, что она увлекается политикой, но это часть традиции. И поэтому для меня был найден лучший костюм, и вновь эта суматоха со стилистами. Упаси Боже, половина из там присутствующих видели меня в таком виде, что даже если бы я пришел в обносках, их бы это не смутило.       Фарс. Фарс. Фарс.       — Нам нельзя опаздывать, дорогой. Я пойду первой, мне нужно кое-что спросить у папы, а ты приходи, как только закончишь со внешним видом.       Элиза, чмокнув меня в щеку, удаляется.       И тут же появляется Хеймитч. Я прошу стилистов выйти.       — Ну что, ваше величество, готовы ли вы стать безнадежным романтиком в глазах окружающих?       — Ты как тут оказался вообще?       — Связи. А теперь… Время нормальной прически.       Хеймитч берет с полки расческу и укладывает волос набок.       Строю кислую мину.       — Еще очков не хватает, — ворчу я.       Выглядит жутко.       — Так, — критически осматриваю себя в зеркале, желание убрать эту челку чешет руки, — я пойду, а то опаздывать…       — Стой, стой, ст-о-ой, парень, — останавливает меня он, — ты опоздаешь на десять минут, постучишься и скажешь, что опоздал из-за того, что делал своей жене сюрприз.       — Меня убьют на месте.       — Не убьют.       — И что же за сюрприз?       — Вот это.       Хеймитч опускает на стол огромный букет ромашек прямо поверх пузырьков и кремов. Те падают на пол, я успеваю подхватить духи Элизы.       — Это ж Шанель, Эбернети, ты с ума сошел?! Меня заживо съедят.       — Да? Значит, там качественный спирт, — он тянется к пузырьку, но я старательно его прячу в ящике комода.       — Ты смеешься? Ромашки? Отличный способ развестись с женой.       На ум почему-то сразу приходит Энни. Она бы обрадовалась такой охапке. Но мне все время хотелось ее сравнить не совсем с ромашкой. Есть цветы, похожие на них, но они другого цвета, лечебные, еще очень липкие на ощупь, с терпким запахом. Название вылетело из головы. Помню, что они оранжевого цвета. Их заваривала мне мама, когда сильно болело горло. И этот цветок очень помогал. Так же, как и Энни, она залечивала раны, которые были глубоко внутри, а сейчас вместо простого цветка мне подсунули розу с шипами. С дурманящим, приторным ароматом. Еще и условия нужны определенные, чтобы капризное растение чувствовало себя хорошо.       Интересно, где он нашел эти цветы? В Капитолии таких днем с огнем не сыщешь.       — Я специально собирал те, где побольше насекомых. Не благодари, — с довольным видом смотрит на меня Хеймитч.       Хулиган с соседнего двора, ей Богу.       — А, еще, чуть не забыл. Заходишь в кабинет и идешь прямо к своей женушке. Вручаешь ей эту охапку, дергаешь со стула и целуешь. У всех на глазах. Ясно?       — Э-э-э, это обязательно?       — Да, только не так вяло, как ты это делаешь обычно. У меня такое ощущение иногда создается, что ты вообще целоваться не умеешь.       — Может, научишь? — поднимаю я многозначительно брови.       — Не, не, учись на ней. И чтобы Энни мне не жаловалась на то, что она целуется с пьяным.       Пихаю Хеймитча в бок, и мы оба смеемся, как будто бы на самом деле выпили по бутылке. И на душе так легко-легко. Словно на миг оказался в той жизни. И ментор уже снова как второй отец, и так не хочется выплывать обратно, быть подхваченным течением из мишуры и блесток.       — Возвращай мне прежнего Одэйра, — хлопает меня по спине Эбернети и удаляется. ***       Стучусь в кабинет президента.       — Войдите.       Все начинается с изящного открытия двери. Облокачиваюсь на ручку, чуть висну на ней, хитро обвожу взором комнату. Нахожу взглядом Элизу и многозначительно стреляю глазками.       Судя по молчанию в зале, с первым шагом я справился великолепно.       — Прошу меня великодушно простить за мое опоздание, — мурлычу я. — Я просто подумал, что нужно прийти в подобающем виде, особенно если со мной за одним столом будет сидеть такая прекрасная девушка, словно сошедшая с небес Венера.       Перебор-перебор. Аж самого воротит.       Сноу чувствует неладное. Мышцы лица опасно напрягаются, но, немного поразмыслив, он улыбается.       — Проходите, мистер Одэйр, к сожалению, ваше место заняли, поэтому вам придется сесть около Рейчел.       Так, все идет не совсем по плану. Но да ладно.       Подлетаю к Элизе, наплевав на все недоуменные взгляды, встаю на одно колено и протягиваю букет. Шокированная жена его принимает, но как только замечает ползущих черных жучков, отбрасывает, оглушительно визжа. С кресел соскакивают министры, мчатся к ней, и в тот же момент я тяну ее на себя, впиваюсь в губы так, что у самого от столкновения в зубы отдает болью. Убираю с ее плеча белокурые волосы, чтобы всем лучше открывался обзор.       Тишина такая звенящая, что кажется, один негромкий звук, и окна кабинета с дребезгом разобьются в мелкую крошку.       Легкие, не подведите. Стараюсь вложить в этот поцелуй максимум разврата и неприличия. Отстраняюсь, как только воздух заканчивается полностью, а затем долго смотрю в обезумевшие глаза.       — Нас хотят разлучить, — шепчу я настолько нежно, что сразу чувствую, как мурашки пробегают по телу Элизы. Она напрягается, сжимает припухшие губы. — Я не дам им это сделать. Сядешь мне на колени.       И самому хочется согнуться пополам от столь нелепейшей ситуации. Хеймитч будет доволен. А доводить девушек до такого состояния одними лишь словами я еще не разучился.       Улыбаюсь про себя.       — Кхем-кхем, — перебивает нас президент, многозначительно смотря на меня.       — Прошу прощения, — отвечаю я полупоклоном, — просто ваша дочь слишком прекрасна, чтобы упускать такую возможность.       Чувствую, что явно переигрываю. Взгляд Сноу не прожигает, скорее, президент не злится, а холодно размышляет, что для меня самое худшее. Не знаю, прав ли Хеймитч, стоит ли эта игра свеч. Но в одном я убежден точно: если Элизе я стану противен, то и ее папа не станет настаивать. Главная жертва — дочь. А Сноу зависим, что делает его второстепенной мишенью.       А вообще, эта игра стоит Энни. Эта возможность — лишь верный или неверный ключ. Осталось подобрать еще пару похожих, и дверь к выходу из дворца президента будет передо мною открыта.