Another side of medal

      Поезд сокращает расстояние до четвертого дистрикта. Финник не выпускает меня из объятий, но чувствую, что ему неспокойно. Он крутит обручальное кольцо на пальце, словно это не украшение, а окова.       — Энни, — его голос уже меня тревожит.       Я открываю глаза, слегка поеживаюсь от сквозняка, натягивая шерстяной плед.       Финник не может продолжить. Он помогает мне присесть, а сам опускается на корточки, берет мою руку, поднося ее к горячим губам. Потом к щеке. Вторую. Сжимает мои руки вместе в кулаки и шумно выдыхает в них. Молчит. Я тянусь к его лицу, но он обрывает меня:       — Энни, ты должна лечь в гроб.       Наши глаза встречаются. Легкое недоумение овладевает мной. Серьезный взгляд заставляет внутри что-то дернуться, мне кажется, я услышала звук оборвавшейся струны. Высвобождаю руки из теплых ладоней Финника, и с губ слетает:       — Нет.       — Энни…       — Нет! — я не заметила, как повысила голос.       Финник берет мое лицо в ладони и смотрит прямо в глаза:       — Энни, так нужно, иначе…       — Финник, нет! — я вырываюсь из его хватки, убирая руки от моего лица. — У меня так погиб брат, поспорил на большую сумму на то, что выберется из гроба. Нет, нет, — я трясу головой, не позволяя Одэйру дотронуться до моего лица еще раз.       Воспоминания о погибшем брате начинают душить. Оливер был тем еще игроком на деньги, и я знала, что однажды он оступится.       Я отворачиваюсь от Финника. Страх настолько овладел мной, что понимаю сейчас — я смогла самостоятельно двигаться. Координация движений постепенно возвращается, но от этого не лучше.       — Тебе нужно будет лишь побыть на прощании, а потом я отнесу тебя в дом, Энни. Я введу снотворное. Все время буду рядом, я не дам тебя закопать, слышишь? Как только закончится прощание, люди разойдутся, я верну тебя живой и невредимой домой, обещаю. Энни, клянусь, что ничего с тобою не случится, пока я рядом.       От его слов становится дурно.       Безумец. В этом плане слишком много изъянов.       — Это ради твоей семьи. Ради близких. Ради меня.       Убеждения сильны. На кону слишком дорогое.       — Доверься мне.       В тысячный раз.       Молчу. Прикрываю глаза и представляю себе картину происходящего.       — Энни, осталось пятнадцать минут до приезда, — слова Финника ударяют с новой силой, начинается паника. Решать быстро. Соглашаться на безумие. Умереть не взаправду. Убить внутри себя нормального человека. Притворяться той, кем не являешься. Бросаться в новую авантюру, не выбравшись из другой. Не иметь собственной воли. В будущем не высовываться из дома, чтобы ничего не заподозрили.       Устала. Почему я не могу жить нормальной жизнью?       — Энни, быстрее, прошу тебя.       — Хорошо, — выдавливаю я.       Он прижимает к себе, целует в макушку и шепчет.       — Мы справимся, Энни. ***       Финник помогает мне надеть длинное черное платье, в котором меня должны похоронить. Шелк ласкает кожу, струится по полу подобно черному водопаду. Длинные рукава, воротник по горло, я похожа на саму смерть в этом обличье. Демон. Надеваю черные лакированные каблуки. Слишком высокие.       Почему не белый цвет?       — Финник, а разве хоронят не в светлом?       — Победителей в черном, — тихо отвечает он.       Финник расчесывает запутанные в узлы волосы и даже покрывает слоем пудры и без того бледное лицо. Сколько ненужного антуража.       — Джоанна передала снотворное, какое-то странное лекарство, дыхание замедляет. Только его действие наступает… спустя час.       На ум сразу приходит Шекспир и его «Ромео и Джульетта». Я очень любила эту книгу, но никогда не думала, что я сама стану той самой Джульеттой. Особенно если вспомнить конец истории, то становится не по себе.       Финник аккуратно вводит мне лекарство в вену.       Час. Действие препарата наступает через час. Мне придется несколько мучительных минут слышать прощальные речи родителей, чувствовать их слезы, горечь и бездействовать.       Это самая худшая пытка на свете.       Финник берет меня на руки и несет в последний вагон.       Белый открытый гроб стоит посередине небольшой комнаты. Где-то отделка из алмазов, узорчатая роспись, а наверху крышки даже именная табличка.       — Как почетно, — произношу я, когда пальцами провожу по золотым буквам, где написано мое имя.       Они выгравировали это за несколько часов? Или у них заранее приготовлены ящики для «избранных»?       Финник осторожно опускает меня в белый бархат. Совсем не жестко.       Странное ощущение. Одэйр смотрит на меня сверху вниз, нервно кусая губы.       — Если бы это все было правдой, — он сглатывает, - я, наверное, сошел бы с ума еще в больнице.       Я понимаю, что ему тяжело видеть меня вот так вот. Пусть это лишь попытка выжить, но в его голове, наверное, возникала такая картинка, где Энни Креста безмолвно лежит среди девственно белых роз, ледяная, обездвиженная, мертвая.       А что делала бы я, узнав о его смерти?       По телу пробегают мурашки.       Чтобы отогнать мысль о смерти, я тихо прошу:       — Пожалуйста, подойди ближе.       Он наклоняется. Слегка приподнимаю подбородок, и Финник касается моих губ. Шумно дышит, щекоча неровным дыханием кожу.       Шепчу ему в губы:       — Люблю тебя. ***       Теплые солнечные лучи пробегают по телу. Чувствую присутствие Финника, и на эти мгновения становится более спокойно. Стараюсь наглотаться воздуха, который в следующие часы не должен для меня существовать.       — Энни, закрой глаза, — слышу я его шепот.       По ушам резко бьет пронзительный крик, который я узнаю из тысячи — крик моей матери. Словно кинжал вонзают в грудь и начинают поворачивать его, ковырять живую плоть. Меня передергивает, на этот момент становится все равно на проклятый план, Финник до боли сжимает мою руку, и я повинуюсь. Лекарство начинает проникать в вены, отчего тело становится обмякшим, а конечности тяжелеют, будто бы примерзают к поверхности.       Меня куда-то несут. Я слышу всхлипы мамы, отчего внутри все рвется, тихий голос отца, что успокаивает мать, надломленный, хриплый он касается моих ушей, заставляя содрогнуться.       Замри.       Солнце словно смеется над нами, больно бьет по глазам, становится жарко. Финник входит в роль, цепляется за гроб, я слышу, как он пытается выдавить из себя что-то наподобие истерики.       Не отходи. Пожалуйста. Ни на секунду.       Всеобщий шепот, всхлипы смешались в жуткую какофонию, я не могу даже различить голоса. Страх перекрывает все чувства.       Лжецы.       Приближающиеся шаги. Папины. Я всегда могла отличить этот звук. Четкий, уверенный шаг. Раньше он был солдатом, сейчас обучает миротворцев во втором дистрикте. Внутри все напрягается, сжимается, хочется превратиться в невидимку. Мне стыдно перед отцом, который всегда учил чести, храбрости, правде. Папа, прости…       Горячая слеза падает на мое плечо. Мой отец плачет. Отец, который презирал слезы, ненавидел слабость, считал порочными сантименты.       — Энни, доченька, — его теплая рука сжимает мою. — Ты навсегда останешься в сердце рыжей, веселой, веснушчатой девчонкой, которая игралась с папиным ножом и вырисовывала на двери машины слово «люблю». Я тоже люблю тебя, моя маленькая Энн.       Я едва сдерживаю слезы. Боюсь, что вот-вот с губ слетит всхлип. В груди будто что-то горит, словно разожгли костер, причиной которого является бессовестная ложь. Пламя охватывают сердце, искры проникают в легкие и царапают горло. Горит искра за искрой, достает до самых глаз, жжет так, что кажется, сейчас подпалит ресницы, которые уже подрагивают.       Финник, за что такая пытка?       Стараюсь не дышать. Нас учили в академии надолго задерживать воздух. Благодаря частым тренировкам я научилась обходиться без воздуха десять минут.       Отец дотрагивается до моих волос, перебирает между пальцами сухие пряди.       Подходит мама, она пытается сдержать истерику, но жуткие хлюпающие звуки вырываются наружу. Мое сердце грохочет где-то в горле. В голове сигналом звенит мысль: «Держись».       Мать шумно набирает воздух в легкие, а потом звук будто бы убавляют. Тишина бьет по ушам.       Что произошло?       Крики пронзает безмолвие.       И я не слышу маму.       — Ариана, Ариана, ты слышишь меня?! — отчаянный возглас отца откуда-то снизу.       Мама. Мама, что произошло? Мама, где ты? Почему ты замолчала? Ответь, пожалуйста, мама!       Финника нет рядом. Звуки шагов становятся громче.       Что случилось?       Вопреки всем договорам и планам, я пытаюсь подняться, но тщетно. С уст не успевает слететь вскрик, Финник зажимает мне рот рукой.       Отпусти! Отпусти!       — Все хорошо, Энни, потерпи, — едва шепчет он. Голос дрожит, хотя Финник отчаянно пытается это скрыть. — Не кричи, тихо… Закрой глаза.       Повинуюсь.       Он убирает ладонь.       Где мама? Что с ней? Почему я ее не слышу?       В один миг мысли словно растворяются. Я чувствую легкую усталость, а затем она и вовсе накрывает меня. Лекарство начинает действовать.       Нет, только не сейчас! Что с мамой?       Крик.       — Врача! Срочно врача!       — Ариана!       Тьма. ***       Я просыпаюсь дома. От этой мысли становится тепло на душе. Все закончилось. Все закончилось.       Тут из гостиной доносятся голоса:       — Мистер Креста, я… — голос Финника.       — Мне нечего вам сказать. Ариана мертва.       Голос отца. Из легких словно вышибли воздух. Сердечный стук бешеными ударами раздается в висках.       — Мне очень жаль, правда…       — Уезжайте в свой Капитолий, имейте хотя бы каплю совести.       — Мистер Креста… Я люблю…       — Не смейте. Не смейте даже произносить имя моей дочери. Вам не хватает любовниц в Капитолии? Мало и президентской дочки?       — Мистер Креста, позвольте… — Финник на грани того, чтобы закричать.       — Выметайтесь из моего дома. Если я увижу вас на расстоянии хотя бы трех метров от Энни, я даю обещание, клянусь вам, я убью вас. Мне все равно, кто вы. Пусть меня посадят за это убийство. Вы разрушили все, что могли. Довели Ариану до инфаркта, изувечили Энни, вы убили ее мать! Уходите!       Хлопнула дверь.       Словно в один миг мне вспороли грудную клетку. Крик застревает внутри, изо рта вырывается скул, и мокрые дорожки начинают расчерчивать лицо. Сердце рвет на части, а обрывки комкают, сжимают, швыряют на пол…       Ради твоей семьи       Моя мать мертва.