Не просто химия

Если бы легенда про родственные души в реальной жизни была хоть вполовину такой прекрасной, как ее рассказывают учителя в школе, то, наверное, в этом мире все были бы счастливы. Даже кто-то вроде Стайлза Стилински, который априори не создан для счастья: худой и невзрачный, серый, неинтересный, когда не нужно – излишне болтливый, неблагодарный, глупый, несерьезный, зацикленный, неконтролируемый… Никакой. Даже в лучшие дни – никакой. Родственные души, половинки, соулмейты, пары, и как их только не называют. Каждый раз, когда Стайлз садится за свой столик в самом углу столовой, ему машут сразу четыре такие парочки: Скотт и Эллисон, Эйдан и Лидия, Итан и Дэнни, и, едва запечатлевшиеся, все еще странно друг на друга косящиеся Джексон и Айзек. Иногда к ним подсаживаются Малия и Кира, но обычно они стараются сидеть только вдвоем – их связь еще не окрепла, поэтому доктор Моррелл советует им меньше контактировать с другими парами. Скотт каждый раз просит его присоединиться к ним, но Стайлз отшучивается или врет про незаконченную домашку, но правда в том, что его тошнит. Нет ни единого шанса, что его не вырвет от этой ватно-ванильной любви такой огромной толпы людей, потому что для него все это настолько отвратительно, что он старается вообще не смотреть в их сторону. Его воротит от того, с какой тщательностью Скотт вылизывает рот своей девушки – да, они бро, самые лучшие и до скончания времен, но это мерзко. Ему хочется сунуть два пальца в рот и стереть из памяти воспоминания о том, как ладонь Итана скользит по ноге Дэнни под столом. Ему противно, что Эйдан прижимается к Лидии так тесно и что Айзек каждый раз отвечает улыбкой на полный любви взгляд Джексона. Его воротит. Он любит этих ребят. Серьезно. Они – его всё, он с ними с первого класса, но, господи боже, какие же они… Он не может простить себе того, что думает о них так, но ему кусок в горло не лезет, а еще на него продолжают коситься, как будто каждый прожитый день без пары делает его все более ничтожным. А он бы рад объяснить, правда. У него есть ответы на все их вопросы, но каждый раз, когда кто-то, у кого целиком и полностью отсутствует чувство такта, задает ему вопрос о том, почему он все еще один, ведь имя пары появляется на теле человека в возрасте четырнадцати лет, он отвечает коротко. Он говорит: – Иди нахуй. Обычно он улыбается при этом. На самом деле, его настолько достало это, что он уже даже не пытается определить, девчонке он сейчас хамит или парню. Просто, если бы существовала возможность заставить всех этих людей оставить Стайлза в покое, он сделал бы все ради этого. Потому что он задолбался. Ему надоело морщиться, глядя на своих друзей, надоело делать вид, что ему насрать на взгляды. Ему надоело приходить в школу и проживать каждый из этих дней так, словно он нормальный, словно с ним все хорошо. Вся его жизнь – сплошное вранье, он врет даже лучшему другу, он врет всем, кто его окружает, и самому себе, стоя у зеркала в ванной каждый вечер. Ему кажется, что он не прекращает бежать, наплевав на то, что сил уже нет и дышать не получается. Он чувствует – постоянно, не прекращая чувствует так много всего. Он уверен, что эти счастливые парочки, которым он (нет, не завидует) искренне сочувствует, не испытывают и половины того, что испытывает он. Они не знают, как это – жить во лжи, каждый раз испуганно одергивать футболку, стоит только ей слегка задраться, просыпаться ночью от кошмаров с изодранными в кровь руками, с разбитой душой и сердцем, которого словно бы нет. Потому что, если бы оно было, то стало бы легче однажды. А ему не становится. Только хуже и хуже, как будто кроме болота в будущем его ничего не ждет. Его засасывает.

***

Он стучит в дверь кабинета литературы один раз, а потом распахивает ее рывком, мгновенно отворачиваясь, потому что картина, которую он видит, не для него. Мисс Блейк вскрикивает испуганно, стыдливо отворачивается и быстро спускает задранную до пояса юбку. – Стайлз! – она сдувает прядь волос со лба. На ее голове кавардак, и это так непривычно, ведь обычно Стайлз видит ее идеально причесанной, с ровным слоем бледной помады на тонких губах. – Ты что-то хотел? Он переводит взгляд с учительницы на Дерека, который даже не пытается скрыть следы преступления – все еще стоит, подперев задницей стол, его стояк можно увидеть даже с расстояния в милю, а засос на загорелой шее – подтверждение того, что мисс Блейк не такая уж и ханжа, какой ее видят ученики. – Да, – он проходит внутрь и сглатывает. Дерек дарит ему злой, полный ненависти взгляд, и Стайлз отворачивается, испытывая очередной приступ тошноты. – Забыл сдать сочинение. Он оставляет тетрадь на столе. Мисс Блейк улыбается, все еще пылая от смущения. – Ох. Спасибо, я проверю. Он выходит из класса и бежит в уборную, там закрывается в последней кабинке и падает на колени, запихивая два пальца в рот. Его рвет съеденной во время обеда картошкой, желчью и собственной гордостью, которой самое место там – в канализации, откуда ее не вытащить, даже разобрав унитаз.

***

– Мой… Мой, мой, МОЙ. Мокрый от пота лоб скользит по обивке салона, Стайлз закусывает губу и глотает слезы. Член в его заднице крупный, но от тугих скольжений и толчков уже не больно, а наоборот, сладко. – Глубже, – хрипит он. Слышит шепот в шею: – Хочешь глубже? А потом головка ударяет по простате, и Стайлз кричит, кусая собственные пальцы. Кончает долго, с хрипами, с собачьим тоскливым поскуливанием, а потом затихает, послушно принимая в себя струю чужой спермы. Она горячая, ее много, он чувствует, как она вытекает из него, пачкая бедра и кожаную обивку салона. Идут минуты, а он лежит и не двигается. Теплые руки переворачивают его на спину – в салоне тесно, душно, нечем дышать, а стекла запотели. – Стайлз. Открой глаза, посмотри на меня. Посмотри на меня, прошу. Он делает над собой усилие. Открывает глаза, поднимает руку и ведет пальцами по волоскам щетины на чужой щеке. – Дерек, я так тебя ненавижу. – Это неправда. – Ненавижу. Ненавижу. – Ты мой. Не знаю, как это возможно, но ты мой. Язык мужчины проезжается по Метке, которая выцарапана у него на коже – там, где ребра закрывают собой беззащитное сердце. – Мой, – повторяет он. Стайлз отворачивается. Он хочет дождя.

***

Он дожидается, когда шаги отца в его комнате стихнут, и идет в ванную. Раздевается догола, снимает даже браслет с руки. Он смотрит в зеркало до тех пор, пока перед глазами не начинают мелькать разноцветные пятнышки, а собственное лицо не становится пугающе бледным. Он смачно плюет в зеркало и смотрит, как слюна стекает по отражению. Урод. Все люди, как люди, а он урод. Он ненавидит себя. Ему хочется разбить зеркало, разнести ванную, сделать всё, чтобы окончательно превратить свою жизнь в рассыпанный прах, но папа спит, а он еще не настолько превратился в кусок говна… Он просто берет в руки лезвие и опускает взгляд на Метку. Метку, которой, как думает вся школа и весь город, не существует. Буквы тонкие, а почерк размашистый. Он знает, что Метка Дерека красного цвета, и она находится на ключице – там, где каждый прохожий может ее увидеть. Его собственная – чёрная, прямо под сердцем, и он не знает, знак это или очередная издёвка судьбы. Он ведет по ней лезвием, словно зачеркивая. Одной полосой, второй, третьей. Даже не морщится, потому что привык. Его снова тошнит, на этот раз от крови, и он глотает ртом воздух, пока тошнота не проходит, а потом зачеркивает еще раз и еще… Кровь капает на белый кафель, пачкает руки и бледную голую кожу. Зачеркнуть, зачеркнуть, зачеркнуть. Боли нет, да и следов не останется уже завтра, поскольку Метка имеет способность самозаживляться. Завтра он снова проснется с чувством тошноты и отвращения. На его груди снова будет выведено чёрным цветом размашистое «Дерек Хейл». Как у Дерека на ключице, только там «Дженнифер Блейк», а не «Стайлз Стилински».