Он потратил четыре года, чтобы привести себя в форму. Он заработал шестьдесят тысяч долларов, чтобы оплатить тур и снаряжение. Его ноги сбиты, пальцы обморожены, а лёгкие истерзаны — и вершина рядом, только руку протяни! Недостижимая мечта, сбывающаяся на глазах. Момент запредельной близости к Богу. Упоительное, ни с чем не сравнимое ощущение, что ты равен Ему. Тебе позволено подняться и потрогать небеса — ты избран, принят, любим. Сделай несколько последних шагов в объятия Эвереста, не отвергай бесценный подарок.
Но внизу лежал Мика, и это всё меняло. Обладай Быстров душевной чёрствостью и хладнокровием, чтобы игнорировать этот факт, он вообще не оказался бы на Эвересте. Он проявил бы эти качества ещё тогда, когда решил доказать брату свою мужественность, потому что подлинная мужественность не в том, чтобы психануть и залезть куда-то высоко, а в том, чтобы никому ничего не доказывать.
Его имя не появится в заветном списке. Стёпа прав, Эверест не для таких, как он.
Над уступом появилась голова Стрельникова. Быстров подал руку и рывком втащил его наверх:
— Паша, я иду вниз. Крикни, чтобы никто не занимал перила. Мне срочно.
Паша стоял на коленях, пытаясь отдышаться:
— Ты идёшь с вершины?
— Нет, я поворачиваю назад.
— Из-за того, что уже двенадцать? Федя, я решил рискнуть. Я перенёс время возврата на час дня. Давление падает, ожидается шторм, но мы успеем. Или тебе плохо?
— Нет, не из-за времени. Я в норме. Мика сошёл с тропы, — Быстров показал на склон, — он без страховки.
— Господи, Федя! Пусть ему шерпы помогут. Или ребята из его группы. Почему ты?
— У них нет шерпов, ты же знаешь. Он последний из группы, остальные американцы уже прошли Южную вершину. Кроме меня некому.
Нависая спиной над обрывом, Быстров приготовился к спуску. Стрельников хлопнул его по плечу:
— Что ж, удачи, Федя. Надеюсь, ты хорошо подумал. На обратном пути мы вас подхватим.
Быстров кивнул и скрылся за уступом Хиллари.
Он протолкнулся сквозь толчею у подножия ступени. Люди стремились к вершине, а Быстров — к альпинисту в сиреневом. Очки сильно ограничивали зону видимости, приходилось крутить головой в разные стороны. Он торопился, обгоняя спускающихся, и опасно перещёлкивая страховку. Там, где люди шли кучно, не позволяя вклиниться между ними, Быстров сходил с тропы на заснеженные камни. Больше двенадцати часов он провёл на ногах. Икры сводило судорогой, колени болезненно дёргались, а ступни давно замёрзли. Мучительно беспокоясь о Мике, он торопился к Южной вершине, но там поводов для беспокойства прибавилось: над ледопадом Кхумбу клубилась белёсая мгла, а небо поблёкло и напиталось тревожной серостью. Первые предвестники бури сдували снег с вершины соседней Лхоцзе. Времени оставалось мало. Группа Стрельникова всё ещё шла к вершине, австралийцы карабкались по ступени Хиллари, а корейцы разбрелись по всей горе. Лишь американская экспедиция спускалась в лагерь, соблюдая временной режим, однако потеряв одного члена команды. Когда американский лидер обнаружит пропажу, будет поздно.
Увидев сидящую сутулую фигуру, Быстров отстегнул страховку от перил. Мику с тропы заметно не было — вероятно, поэтому все проходили мимо. Правда, Быстров не был уверен, что люди не переступили бы через лежащего на маршруте человека.
Высота калечит не только тела.
Вонзая шипы глубоко в обледенелый склон, он осторожно двинулся между редких камней. Чем круче становился уклон, тем медленнее он ступал. Даже увидев ярко-сиреневое на белом, он не кинулся вперёд. Любой неловкий шаг может стать последним. Он опустился рядом с Микой вымотанный, с дрожащими от напряжения ногами. С огромным трудом перевернул его на спину и снял очки, чтобы увидеть глаза. Ресницы Мики заиндевели и слиплись. Быстров его потряс — никакой реакции, голова безжизненно качнулась из стороны в сторону. Он снял рукавицу и, навалившись грудью на Мику, аккуратно, двумя пальцами, раздвинул холодные веки. Успел заметить, как зрачок дрогнул и сузился. Жив!
Быстров снял с Мики кислородную маску и испугался цвета его губ — пепельно-бескровные, совсем как у покойника. Дышал Мика часто и неглубоко. Это гипоксия. Неужели кончился кислород? Быстров проверил баллон, манометр показывал, что кислород ещё есть. Немного, но есть. Потом он тщательно осмотрел шланг. Бывали случаи, когда он повреждался об острые камни и травил кислород, но шланг казался целым. Маска тоже не вызвала подозрений. Уже отчаявшись разобраться в проблеме, Быстров отсоединил шланг от баллона и увидел, что клапан регулятора обледенел. Неудивительно, что Мика задохнулся! Достав нож, Быстров очистил ото льда клапан и согрел его своим дыханием. Потом подсоединил шланг обратно и надел маску на лицо Мики. Ждал несколько невыносимо долгих минут. Вдруг мешок экономайзера схлопнулся от вдоха и медленно надулся от выдоха. Быстров уложил голову Мики себе на колени, прикрывая от поднявшегося ветра.
Он не знал, сколько провозился с кислородным баллоном Мики и сколько времени они сидели на обледенелом граните. Когда Быстров оглянулся, ему показалось, что очки запотели или покрылись изморозью. Он протёр их рукавицей, но ничего не изменилось: это день потускнел, а воздух наполнился колючей снежной взвесью. Ветер сметал снег с камней и трепал волосы погибшего альпиниста. Тропа отсюда не просматривалась — мешал рельеф склона и плохая видимость. Нужно спешить. Буря на Эвересте — гарантированная смерть.
Он беспокоился, почему так долго нет Стрельникова. Отогнул раструб рукавицы и посмотрел на часы: пятнадцать десять. Катастрофически поздно для тех, кто застрял на Южной вершине среди мертвецов. Если Стрельников прошёл мимо, не заметив их на склоне, надо выбираться самостоятельно. Начинающаяся пурга, усталость, спешка — всё против них.
Стоя во весь рост, он всматривался в гребень, пытаясь разглядеть людей, но в лицо летело ледяное крошево, било по очкам, кололо незащищённые скулы. Быстров склонился над Микой, принялся тормошить безжизненное тело:
— Мика, очнись. Мы должны уходить. Очнись!
Догадался достать флягу с водой. Влил тонкой струйкой в полураскрытые губы, и Мика поперхнулся, сглотнул. Разлепил глаза и моргнул белыми ресницами:
— Эрно… — произнёс он едва слышно, — я пришёл к тебе. Я больше никогда тебя не брошу.
Облегчение смешалось с неуместной обидой, но Быстров знал, что Мика видит перед собой человека в очках и маске, скрывающей половину лица. Отличить Федю от Эрно, или от Джона, или от Пурбы было невозможно.
— Мика, я Тед Быстров. Ты меня помнишь? Ты можешь встать? Мы должны идти, шторм начинается.
Мика смотрел такими пустыми глазами, что Быстров испугался за него, но тут финн ответил:
— Я постараюсь, Тед.
Метель усиливалась. Посыпался тяжёлый мёрзлый снег. Мика неуверенно встал на ноги и огляделся. Увидев светловолосого альпиниста, он вскрикнул и отшатнулся так резко, что упал и прокатился несколько метров вниз. У Быстрова от напряжения свет в глазах померк. Мика завис у самой кромки непроглядной пропасти, распластался на животе, шаря по гладкой наклонной скале в поисках опоры. Работая ледорубом, отворачиваясь от секущего ветра, Быстров спустился к Мике. Схватил за ремень, удерживая на краю:
— Я тебя держу, держу.
— Прости меня! — Мика вцепился в руку Быстрова. — Я помню, как зашёл на вершину. Я стоял там и ждал, пока почувствую радость или счастье. Хоть что-нибудь! Потом мы начали спускаться, и я вдруг перестал контролировать свои ноги. Они стали чужими. А потом я увидел Эрно. Он улыбнулся и позвал меня. Я очень обрадовался, побежал к нему. Потом темнота… — голос сорвался.
Быстров подтащил его к себе, прижал:
— Всё хорошо. У тебя просто клапан регулятора замёрз, ты потерял сознание от гипоксии. Мика, прошу тебя, пойдём на тропу. Или мы погибнем оба.
Больше Мика не медлил. Вгрызаясь клювами ледорубов в замёрзшую породу, они карабкались вверх, не видя тропу, но зная, что она проходит по самому гребню. Снег лупил в лицо, небо и земля слились в серой круговерти. Тропу они нашли случайно. В этом месте гребень выполаживался, и они легко могли перемахнуть через тропу и вылететь на отвесную восточную стену, но им повезло. Мика зацепил ледорубом верёвочные перила, уже засыпанные снегом, и закричал Быстрову: «Стой! Нашёл!».
Ветер крепчал. Он ещё позволял передвигаться, держась за верёвки, но его порывы становились всё более свирепыми. Тропа была пуста, даже следы замело. Они перевалили Южную вершину и вышли на крутой участок спуска. По обе стороны зияли обрывы и кружились снежные вихри. Они скрадывали высоту и дарили обманчивое ощущение безопасности, но каждого оступившегося ждали два километра небесной пустоты. Быстров спускался первым, выдёргивая из-под снега перила и проверяя их надёжность. Он боялся случайно пристегнуться к одной из незакреплённых верёвок, чьи концы трепетали на ветру, как бумажные змеи. Он боялся, что их сдует с гребня вместе со всеми страховками. Он боялся, что придётся остановиться, когда окончательно стемнеет. Он боялся, что отморозит пальцы, мизинцев на руках он давно не чувствовал. Кроме того, его грызло беспокойство. Он не знал, где Паша, Данила, Катя, Апа и все остальные. Удалось ли им спуститься ниже урагана или они борются со стихией у вершины? Когда начался снегопад, на горе оставалось много альпинистов.
Быстров потерял счёт времени. Он машинально переставлял ноги, преодолевая сопротивление снежной бури. Иногда он оборачивался и высматривал бледный пучок света от налобного фонарика Мики. Штормовой ветер набрал силу и валил с ног, не позволяя двигаться дальше. Быстров подождал Мику и прокричал, что нужно искать укрытие. Сходить с маршрута опасно, но ещё опаснее оставаться в бурю на открытом участке.
Согнувшись в три погибели, они сползли с гребня и через наметённый сугроб забрались в первую попавшуюся скальную нишу. Скрючились в тесноте, пытаясь укрыться от ледяного шквала и согреться. Мика снял маску и очки. В свете фонарика он казался призраком самого себя: почерневшие ввалившиеся щёки, красные от лопнувших сосудов глаза и мертвенно-бледные губы. Быстров нагнулся к нему, заорал:
— Ты что? Надень маску обратно!
Мика покачал головой:
— Бесполезно, Тед. Кислород кончился.
***
Запасных баллонов у них не было. Мика израсходовал свой последний, третий по счёту, а Быстров дышал четвёртым, и ему принадлежали ещё два больших кислородных баллона, но они остались у Пурбы. Всё дополнительное снаряжение нёс Пурба. В рюкзаке Быстрова лежали только запасные носки и рукавицы, фляга с водой, шоколадный батончик, аптечка и комплектующие от маски. Быстров не помнил, куда делся рюкзак Пурбы, когда того накрыла горняшка. Возможно, ценная поклажа до сих пор валяется на Южной вершине.
Неловко ворочаясь в тесноте, Быстров лихорадочно перебирал запчасти в матерчатой сумочке: дополнительный шланг, ночная маска, резиновая петля заголовья. Наконец нащупал нужное — адаптер для нескольких масок. Через двадцать долгих минут он присоединил Микину маску к своему баллону и отрегулировал поток на минимум, чтобы хватило на дольше. Думать о том, что кислород кончится раньше, чем шторм, было страшно. Он и не думал. Придвинулся вплотную к Мике — теперь они не могли отойти друг от друга дальше, чем на длину шланга. Мика благодарно прижался к его боку. Громко свистел ветер, заглушая слова, а кричать не хватало сил.
Быстров прикинул, сколько они успели пройти до того, как метель загнала их в укрытие. На часах семь вечера. По грубым подсчётам выходило, что до лагеря им осталось метров четыреста по вертикали. Два часа пути. Быстров отчаянно надеялся, что ветер утихнет к девяти, как в предыдущие дни, а полная луна поможет им спуститься. Главное, чтобы хватило кислорода.
Но его не хватило. Баллон и так работал дольше положенного. Кислород кончился внезапно, заставляя с шумом втягивать разреженный воздух. В голове зашумело, как после бокала шампанского на пустой желудок. Стараясь не паниковать, Быстров отсоединил маски и отбросил пустой баллон в снег. Ветер ревел, как проносящийся на огромной скорости товарняк. О том, чтобы продолжить спуск, нечего было и думать.
Они сгорбились в низком скальном углублении, подтянув к груди колени. Снег наметал сугробы у их ног, а наверху проёма росла снежная шапка. Видимость — не дальше вытянутой руки. Температура упала, и это радовало, потому что перед прояснением всегда холодало, но теперь, без кислорода, они начали замерзать. К гипоксии добавилась гипотермия. Мика зашевелился и ткнулся ледяными губами в ухо. Прохрипел:
— Об одном… жалею…
Быстров повернул голову, поймал блуждающий взгляд красных глаз:
— О чём?
— Не пришёл… тогда… к тебе…
Быстров вспомнил ту ночь в Дебоче, когда он ворочался на кровати, тоскуя о чём-то смутном.
— Почему… не пришёл? — Между словами приходилось делать по три рваных вдоха.
Губы не слушались, он уплывал, но хотел знать ответ.
— Я испугался…
— Чего?
— Того, что я к тебе… почувствовал…
Мика заплакал — беззвучно, сухо содрогаясь всем телом, а у Быстрова потеплело в груди от его признания. Он потянулся и обхватил Мику одеревеневшими руками.
— А сейчас не боишься?
— А сейчас уже поздно бояться…
Он согласился с Микой. Бояться уже поздно, а любить — ещё нет.
Жаркое море ревело, обрушивая на берег волны, одуряюще пахло солью и водорослями. Он обнимал Мику, изнемогая от счастья и молясь о том, чтобы это продолжалось вечно, — добрый Будда, спаси нас, грешных, — но Мика разомкнул объятия и побежал к морю, взметая вихри песка. Он оборачивался, хохотал и смешно морщил нос. Быстров кинулся следом, но яркий свет ослеплял, а песчаные дюны обжигали ступни. Мика заливисто смеялся и манил за собой всё дальше и дальше, пока Быстров не упал в прохладные пенные волны. Накрыло с головой. Течение властно его подхватило и закружило в пронизанной солнцем синеве. В ушах шумело и булькало, лицо щекотали пузырьки воздуха. Ещё ничего не случилось, но Быстров понял. Есть вещи, которые понимаешь сразу и навсегда.
Бояться поздно. Любить — тоже.
Он пошевелил руками и ногами, но море обнимало крепко, гибельно. И не было ни сил, ни желания, ни причин сопротивляться. Осознание роковой необратимости окутало его мягким уютным коконом. Он рефлекторно вдохнул, впуская в себя воду, сам становясь водой — чистой и спокойной. Он опускался в холодную бездонную глубину, а над ним сгущался вечный сумрак.
***
Он очнулся, больно ударившись спиной о камни. Судорожно вдохнул сухой морозный воздух и закашлялся. В лёгких хлюпало, но откашляться не удалось. Руки заледенели, ресницы смёрзлись. С трудом разлепив глаза, он сквозь узкую щель между сугробом и снежной шапкой увидел мерцание лунного света. Не соображая, где он, заметил скорчившегося рядом альпиниста: капюшон закрывает лицо, руки скрещены на груди в попытке согреться. Он не узнал Мику, не вспомнил. Стукнул по плечу:
— Пойдём.
Никакого отклика. Быстров включил фонарик и увидел в углу пещерки ещё одного парня. У него было чёрное лицо и чёрные немигающие глаза. Ни маски, ни очков, ни шапки, но выглядел парень живым и здоровым. Быстров и ему предложил:
— Пойдём.
Чёрный альпинист ухмыльнулся, в полутьме блеснули крепкие острые зубы:
— Мне внизу делать нечего. Я тебя тут подожду. Ты же вернёшься за ним?
Быстров слышал слова, но не мог понять вопрос. Смысл ускользал, оставляя тупое недоумение. Вернуться? Сюда? Нет, нужно идти вниз, вниз, как можно ниже. Быстров ткнулся головой между двумя сугробами и выполз на свет божий, как беспомощный младенец из чрева матери.
Млечный путь раскинулся под его ногами алмазной лентой, а сбоку висела гигантская луна, яркая как солнце. Он зачерпнул рукавицей снег и стал медленно его жевать, а потом на коленях пополз на гребень.
Все верёвки замело, встегиваться было некуда, но Быстров увидел внизу крошечные оранжевые палатки. Подсвеченные изнутри, они казались плывущими по реке китайскими фонариками. Такие близкие, и такие недосягаемые. Он поднялся во весь рост и поплёлся к ним, то проваливаясь в снег, то скользя на льду. У него не было ни страховки, ни ледоруба, ни рюкзака. Он шёл на свет оранжевых куполов с упрямством неживого механизма.
Иногда сознание возвращалось к нему, и он, обмирая от смертельного ужаса, видел, что идёт к обрыву у Канчунгской стены. Не владея телом, он забирал слишком круто влево и пересекал Южное седло поперёк. Он качался от неимоверной усталости, не ощущая обмороженных ног и рук. Скрёб кошками по рассыпанным баллонам, натыкался на кучи газовых горелок и путался в километрах гнилых верёвок, но подойти к палаткам не мог. Лагерь казался галлюцинацией умирающего мозга. Измождённый до предела, бездыханный, он рухнул на колени у края Канчунгской бездны и приготовился умереть.
Его найдут утром.
Ом мани падме хум.
Угасающим зрением заметил движение у палаток: к нему приближался Степан. Его единственный глаз горел тусклым огнём, нос превратился в хобот, и шагал он походкой сломанного робота, но это точно был Стёпа Быстров. Федя его узнал. Старший брат пришёл его спасти! Быстров заулыбался и протянул руки:
— Ммм… ммм…
Стёпа сдвинул хобот и ответил:
— Федя, ты совсем офигел?! Где ты был? Мы тебя искали! Катька на спуске вырубилась, шерпы понесли её в Базовый лагерь. Стрельников с ними ушёл, весь в расстройстве. У меня такой стресс! Ноги не сгибаются! Разрыв менисков! Чтобы я когда-нибудь ещё полез в гору…
Быстров ни слова не понял. Он упал на Стёпу, обнимая его колени и погружаясь в милосердное забытьё.
