Куколка миллионера

Я проснулась, хотя скорее я очнулась, потому что ужасно болело все тело, я это чувствовала. Было сыро, да очень было сыро и холодно, так холодно, что я промерзала до костей и даже дальше, хотя куда уже дальше. Дул противный ветер, он леденил кровь, что она застывала немного в жилах. И я слышала, как вода стучит по крышам, или же это просто капало с крана. А может это был легкий весенний дождь. Я честно уже даже не помню, что же это было. Прошло слишком много времени. Вокруг была темнота, сплошная темнота. Её, казалось, можно было попробовать на вкус. Она даже пахла по-особенному: пахла плесенью, сыростью и водорослями, да, почему то жутко тянуло рыбой. Но даже в этой темноте был лучик свет, а значит надежды, а значит легкого волнения. Я был в помещение с окошком, и теперь оттуда лил солнечный свет. Он делал темноту причудливой. Я, как мотылек, жалась на этот кусочек света, который становился все меньше и меньше, что я терялась. Но тут померк и он. Стало страшно, пугающе и реально. Я поняла – это подвал. Кричать невозможно. Стальные двери. Тяжелые двери. Я испугалась – а после, как в кошмаре, дверь сзади отворилась. Я выскочила. Я побежала. Я была босиком, а пол такой холодный – и я все бежала. А коридор – он не кончался. Он извивался, но не кончался. Я уже сбила ноги в кровь – но все был и был. А я бежала и бежала. Я впервые так быстро бежала, бежала, бежала… И тут за мной раздался леденящий кровь голос, который был пропитан знакомой мне уже мукой и злостью: - Джаспер, Джаспер Хейл! Я не обернулась, побежала быстрее – но споткнулась, лишь раздались его шаги. Он возник передо мной – и я шарахнулась назад. Поползла каракатицей, но он не отставал. Его лицо было таким же, как и в клубе и он стал задавать один и тот же вопрос: - Ты что сделала? Ты что сделала? ЧТО?! Он замахнулся. Я снова споткнулась и врезалась спиной в ледяную стену, а ползти по стене, к сожалению, я не умела. Он подошел еще ближе и снова, снова задал этот жуткий вопрос: - Ты что сделала? Посмотрел на меня все с той же яростью что и в клубе, и попытался схватить за шкирку… ЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫ Я резко села на постели и огляделась. Моя комната. Вечно розовый цвет. Нет, розовый я не любила, но розовый это же цвет принцесс, а я всегда мечтала быть принцессой, поэтому так и покрасили. Спутанные простыни, очевидно, я металась по кровати, и легкий рассвет. Электронные часы показывали лишь пять утра, а за окном шел проливной дождь. Он стучал по окнам, бил в них и просился войти – но я не пускала дождь к себе. Он был печальным для меня. Я резко ударила рукой по будильнику, отключая этот противный и жуткий звук, и упала на кровать, утопая в подушках. Это был сон! Господи, просто жуткий сон! Но такой реалистичный! У меня мурашки бежали по коже от страха перед тем страшным Джаспером, которого я видела во сне. И я видела его, и мне казалось, что такой он и есть. Я не сомневалась в том, что отец говорил о нем правду. Не сомневалась в том, что он говорил о нем даже не всю правду. И уже не сомневался в том, что за случай в клубе – мне может попасть, и, очевидно, еще попадет. Я все же заставила себя встать с кровати и дойти до теплого душа. Вода смывала страх с меня, боязнь этого ужасного человека, но и в то же время подливала огонь в коктейль моих разрозненных чувств, которые так и просились на волю, которые хотели вырваться и, наверное, свести меня с ума окончательно. Потому что среди этих чувств особое, большое, ну, просто огромное место занимало сомнение. Но сомнение не в его действиях, а сомнения в себе. В своих чувствах к этому человеку. Да, я боялась его. Боялась даже не того, что он может сделать со мной, за то что я убежала, а боялась, что он может начать мстить моим близких… хотя я надеялась и пока еще была уверена, что он на такое просто не способен. Я была уверена, что в нем, как и в любом человеке, есть хоть капля гуманизма, человечности и любви к ближнему своему. Что то призрение, что я видела ночью в его глазах, было игрой света, и его глаза не настолько пропитаны мерзостью, яростью и ненавистью к этому современному миру. Просто его ранили в детстве, может быть у него оно было тяжелым и ужасным – поэтому он надевает маски. Да, тогда я еще не думала, что это не маска – а его истинное и неподдельное лицо. Не думала, что он способен на многое… Не думала. Но я не только боялась его – и это меня пугало еще больше. Я тогда не понимала, как же объяснить это странное чувство томления, которое я ощущала рядом с ним. Это было чувство, когда бабочки летают внизу живота. Все сжимается внутри, и жутко, просто ужасно хочется избавиться от этого чувства. Найти успокоение, как снять это безумное напряжение, которое мучало меня. Безумно мучало. Но почему мучало? Почему не понимала? Я была невинна – и пока такие чувства, как желание, похоть и страсть – особенно похоть – мне были не знакомы. Поэтому все это томление меня и пугало, а я же не знала, что я его хочу… сильно хочу, если быть до конца откровенной. Но я не знала, и даже боялась о нем думать потому, что испытывала сразу два чувства: подкашивание моих ножек, и безумное желание бежать из страны. В тот день я надела джинсы, кофту и туфли на высокой платформе. Почему я надела туфли, это очень тяжелый вопрос. Я не знаю почему. Не знала тогда, и не знаю сейчас. Я просто захотела, хотя тогда такие туфли, я совсем не любила и не хотела их носить, но я их одела, и я не знаю по какой причине. Может это тоже был маленький шаг судьбы к изменениям этого ужасного дня, который менял мою жизнь. А может, я думала, что став выше, меня уже никто не тронет. А может во мне просто проснулось сексуальное чувство стиля, потому как на меня обратил внимание сам Джаспер. Я не знаю, тогда я запуталась в себе, а теперь я уже и не помню, почему же я так оделась. Я спустилась вниз. Часы показывали уже семь утра, когда я спустилась на кухню. То, что я там увидела, повергло меня в шок, ужас и даже панику. Панику безудержную и безумную. Там сидел Джек, мой папа, и он пил виски. Нервно пил виски и мерил шагами кухню из стороны в сторону. Но не это повергло меня в шок. Папа так делал всегда, когда ему было плохо, когда он хотел избавиться от напряжение. Это был его ужасный порок, потому как он был алкоголиком. Да, он был им. Если он начинал выпивать, он творил страшные вещи. Иногда он поднимал руку на маму. Такое было при мне раза два – он дал ей легкую пощечину, и каждый раз после такого сразу трезвел и вымаливал прощение с месяц. Даже когда мама его уже простила, он продолжал его просить, пока они не ссорились – и он не понимал, что достал уже всю семью своими извинениями. Хотя в большинстве случаев, если он уходил в запой, а это случалось раза три-четыре в год обязательно, такое случалось, когда у папы срывался контракт. Он отключал телефон, садился в кабинете и начинал пить с неделю. Потом мягко выходил из этого запоя и возвращался к жизни. Так что все проходило довольно мирно, если не считать того, что он успевал разбить всю посуду в доме, раздолбать её до основания, но потом все возвращалось на круги своя. Мне даже где – то это нравилось. Я могла три раза в год точно, покупать себе новый красивый сервиз. Да и вообще – посуда в доме бьется к счастью. Но не это меня поразило в тот день. Меня поразил гость моего отца. Это был он – Джаспер Хейл. Джаспер сидел на мягком и небольшом диванчике в нашей кухне. Он был расслаблен, на голове легкий творчески беспорядок. Ноги он сложил на стуле и иногда ими покачивал в такт своим мыслям. Он курил – и как отец тогда позволял ему это, я еще не понимала. Запах его сигарет не был неприятным, но был приторным – был мускатным, но не был таким уж плохим, который мог бы меня оттолкнуть. Он был снова одет с иголочки, даже с галстуком. На нем снова было это кольцо, как я узнала позже, это был его талисман. На руках браслеты, на шеи цепочка – любил он аксессуары. А на лице снова было это выражение легкого презрения, и ненависти… правда, когда он, наконец, поглядел на меня, ненависть стала куда ярче выражаться на его личике… мордочке. - Ооо… а вот и наша Элис. Да, у него был очень противный голос. Настолько противный, что хотелось выпрыгнуть из окна, чтобы только не видеть его такого ухмыляющегося лица, которое так и светилось наглостью, торжеством и понятным для меня гордостью за то, что он меня доконал. В тот момент я не знала, чего я хочу: то ли выпрыгнуть из окна, чтобы просто это все кончилось, чтобы этого больше никогда не было; то ли, схватить нож – это было для меня очень новым желанием, потому что такой злости на наглость одного человека со мной не случалось – и заколоть его, как свинью, из которой нужно срочно сделать колбасу, чтобы она никогда не открывала свой наглый ротик в сторону моей семьи; то ли просто наброситься на него и задушить. Но после таких мыслей, когда я представляла себя на его коленях, меня захватывало для меня незнакомое чувство похоти, что я сразу переставала нормально мыслить о том, о чем должна была бы. - Что тут происходит?! Папа… Я поглядела на отца. Он бросил на меня нервный взгляд, от которого становилось тошно. Складывалось ощущение, что у него возникли серьезные неприятности, и при этом в этих самых неприятностях виновата я и только я. Нет, виновата была я, но то, что меня винит собственный отец… это было ужасно. Я не понимала этого. Привыкшая к безграничной любви и столкнувшаяся с реальным миром, где идут свои игры, свои замашки – я оказалась в меньшинстве. Я оказалась одна перед этими трудностями мира, и поняла главное, что по-другому жизнь устроена, и вряд ли мне кто поможет. Это был новый испуг. - Может, лучше ты мне объяснишь – он повернулся ко мне – Где ты вчера была? Я промолчала. Не видела смысла ответа. Зачем отвечать на вопрос, на который ответ, он знает и сам. Понимает сам, понимает что я была в клубе, и что там я встретила Джаспера, и что да я… я нахамила ему, ведь ему никто не отказывал раньше. - Значит, это была ты. - А вы что сомневается в моем зрении Джек? Он с некоторой злостью посмотрел на отца. Боже, я впервые видела моего отца немного кланяющегося человеку, которого не знает, и впервые слышала такой его почетный голос: - Конечно, нет, мистер Хейл. - Правда? А я уже начал сомневаться…. Хейл притворно вздохнул, и я почти ощутила, как отца передернуло от страха, ужаса и даже мерзости. Нет, ну мерзость я могла еще понять – омерзительным этот человек был по своим человеческим качествам, не по внешности и манерам – они же были довольно аристократичны, очень аристократичны, а именно по человеческим качествам. Но почему от страха и ужаса? Моему отцу было уже почти пятьдесят, а этому – всего лишь двадцать шесть лет, но при этом его все боялись и преклонялись перед ним. В чем тут вопрос? Просто он был чудовищем! - Нет, что вы. Я бы никогда не посмел. - И правильно. Джаспер снова просканировал меня взглядом, как рентген. И снова это пугающее желание – да, я чувствовала себя разбитой. Я всегда себя так чувствовала, если мне было неуютно. А здесь, мне было очень неуютно – даже слишком неуютно, чтобы признать, что я испытываю к нему что-то больше, чем просто страх за себя, за свою жизнь – за все это. Что я его хочу, нет, это я не понимала, а может быть даже не хотела понимать, даже подсознательно – потому что это пугало, ведь желание к Монстру пугает всегда. А в том, что он Монстр, сомнений у меня уже не было. - Может, ты оставишь нас? - Конечно. Я снова была удивлена покорностью, такой покорностью моего отца Хейлу. Папа подошел ко мне, взял за руку и так сжал, что я чуть не вскрикнула от легкой боли. А потом его шепот меня добил: - Умоляй о прощении! И вышел. Умолять? Хейла? – это для меня было странно. Для заносчивой, с характером и привыкшей что я – пуп земли, было странно умолять кого-то. Даже смешно умолять. Но в то же время я понимала – отец прав, если Джаспер попросит просто умолять, то я буду – потому что не хочу проблем, и привыкла выполнять все то, что говорил мне отец, считая его умудрённым опытом. Но я не представляла еще – что он меня попросит… поправочка – прикажет. - Привет, Элис – он покрутил телефон в руке – Вчера ты так быстро убежала – он говорил тихо, спокойно, но как то пугающе – Ты садись, садись, в ногах правды нет. Я решила его послушать, но стулья стояли так интересно, что пройти я могла лишь мимо него. Пришлось идти – и как вы думаете, куда я села? Конечно, не на стул. Джаспер усадил меня безапелляционно к себе на колени. Я не успела даже открыть рот, или попытаться возмутиться, что он обхватил меня руками за талию – как я уже сидела на его коленях. Это путало все мои планы сохранять спокойствия. Я потерялась, а наткнувшись на его глаза, растерялась совсем. Этот человек мог меняться на глазах: в его глазах перестала плескаться злость – лишь торжество и то странное чувство, которое вызывало во мне томление. Уже позже я научусь понимать это чувство – чувство желание мужчины к женщине. - А почему ты убежала? Хейл спрашивал, а его рука поглаживал мою щеку, и я терялась в ответах, хотя вспомнив через минуту вид отца – я сразу отрезвела. - У меня были дела. Я оттолкнула его руку. Он сразу нахмурился – то чувство пропало, появилась злость. Я не смогла сдержать свой предательский организм, и сглотнула. - Мм… важнее меня? Кажется, его это ужасно оскорбило. Слишком сильно оскорбило. Да, его всегда такое оскорбляло. И это мне не кажется. Я не могу не сказать этого сейчас – этот многоликий человек всегда жутко бесился, если хоть что-нибудь было связанно не с его замечательно персоной. Он злился всегда по этому поводу. Если вдруг у тебя не близкому ему появлялись дела, важнее, чем он сам – это становилось трагедией для того человека, который имел такие странные дела. И не важно, что это было: роды, день рождения, похороны. Дело могло быть только одно, важнее, чем он – смерть, твоя смерть. - Нет… но… - Но поэтому ты сбежала? – его голос стал еще и усмехающимся – А прощение ты чем просить будешь? Да, я знала этого я дождусь этой просьбы. Я знала, что дождусь этого вопроса, и мне придется на него отвечать. Но я не ожидала того, что он скажет в следующую минуту: - Ты переспишь со мной... и тогда может быть я прощу тебя. Мой шок, был даже больше – чем когда он меня обозвал шлюхой. Я не могла понять, как в нормальном состояние, в хорошем здравии человек может предлагать такое. Может, понимаете? Я не знала, что думать и что предполагать. Я была незнакома с таким миром, с современным миром, когда любой монстр может прийти и такое сказать. Я тогда этого еще не знала, была оскорблена этим предложением, и, конечно, вскочила и дала ему новую пощечину. Надо было видеть, как поменялось его лицо, с усмехающегося до злого, яростного, бешенного и жутко пугающего. Его глаза в тот момент загорелись местью – а мстить… да, Джаспер обожал месть, во всех жутких её проявлениях. - Отказываешься? А не боишься, что накажу? Вот скажите, я, что была такой дурой, идиоткой. Или я вдруг стала такой блондинкой тупой. Или я просто решила, что так оно будет правильно. Или подумала, что я смогу с ним бороться. Или просто пришел Дьявол, и дернул меня за язык. Просто я до сих пор так и не поняла, какого лешего я тогда сказала: - Нет, не боюсь! Это лицо я никогда не забуду. Лицо, перекошенное от ярости, злости и такого презрения, что я вздрогнула. - Хорошо… ты все равно согласишься. Он медленно поднялся и подошел ко мне, беря пальцами за подбородок. Мысли потерялись, лишь он зашептал мне в губы. Эти пухлые губы прикоснулись к моим, и вздоха я не смогла сдержать. - Я даю тебе три часа на размышления... хотя два часа, не дашь ответа согласия – начнутся проблемы. - Какие? Я снова не смогла сдержать вздоха. - Начнут умирать дорогие тебе люди… я просто разрушу твою жизнь. И после он просто молча ушел, показав мне на пальцах, что есть только два часа. Я вышла следом. Ничего не сказала отцу, и просто легла на кровать, смотря в потолок. Он дал мне два часа на раздумья. Он дал мне просто два часа, 120 минут и все, только это время, чтобы осознать, что моя жизнь изменилась, что он её разрушит. Два часа – два последних часа спокойной жизни. Два часа, чтобы точно знать – потом дороги назад не будет. Я отказала ему дважды – и он дал мне два часа, по часу на каждый отказ – чтобы я поняла, что каждый отказ он отомстит. И я была согласна уже, чтобы все изменилось – но… не да такой степени. Я была наивна и надеялась. Я надеялась, что все будет хорошо. Что он не разрушит её… но я еще не знала, что любое слово сказанное им, произнесенное даже в порыве гнева, усмешки и дикой ярости, и призрения ко мне, ко всем, я еще не знала, что любое его слово всегда… сбывается!