Тройной Ключ

Этот Ромео истекает кровью, Но ты этого не видишь. Этот старый пёс Просто излил свои чувства. С тех пор, как ты ушел, Без конца идёт дождь. Видишь ли, я всегда был бойцом, Но без тебя я сдаюсь. Сейчас я не смогу спеть песню о любви Так, как она должна быть исполнена. Наверное, я не такой как раньше, Но, детка, это я. Bon Jovi. «Always»

Завулон вернулся к себе в офис и вызвал Юрия. — Остаешься на хозяйстве. Мне нужно в командировку в Прагу на пару дней. Юрий удивленно смотрел на шефа. — Когда? — только и спросил он. — С завтрашнего дня. И вот еще — с Городецким в открытое противостояние не вступать. Если начнет чудить — сразу сообщи мне. Я разберусь. — Кто бы сомневался, — тихо, почти про себя сказал Юрий. Завулон, несмотря на возраст, на слух не жаловался. Его глаза полыхнули. — Что ты сказал?! — зловеще произнес он. Юрий сжался на стуле. — Я… э… ничего. Я сказал, «конечно, шеф»! — промямлил остряк. — Вот и ладно. Свободен. А, вот еще — будешь идти, скажи Лемешевой пусть закажет мне билет на самолет на сегодня, — приказал Завулон. Времени было мало, неизвестно во сколько у него самолет, так что он проложил портал до квартиры, решив не ехать на машине, а лучше вызвать к подъезду Шагрона, чтобы потом отправиться в аэропорт. Когда он попал в квартиру на него обрушились воспоминания о его последнем пребывании тут. Боль, ужас, тоска, непонимание, обида — эти чувства накрыли его, и словно со всего размаху ударили по дых, трансформируясь в поток Темной силы, которую он тут же впитал. Это не эмоции Завулона. Эпицентром мрачной какофонии служил кабинет Городецкого. Артур быстрым шагом прошел мимо, не глядя туда. В квартире стоял жуткий холод и сквозняк. Он вошел на кухню, и остолбенел — она была залита коричнево-черной застывшей жижей. Окно разбито, на полу валяется разломанная антикварная мельница для кофе — подарок Луи — самого большого поклонника кофе среди всех французских королей*. То, что Городецкий разнес кухню пугало Завулона гораздо сильнее появления костюмов. Его кухня — «святая святых» и Антон об этом знал, поскольку с первого дня его проживания в квартире ему внушалось это с завидной регулярностью, зачастую доводившей того до бешенства, зато выработавшей в нем безусловный рефлекс: — ЗДЕСЬ НЕЛЬЗЯ НИЧЕГО ЛОМАТЬ И МУСОРИТЬ. Завулон тяжело вздохнул и сотворил заклинания, которые устранили кощунственные действия Городецкого. Он собрал вещи. «Шеф, я внизу у подъезда. Самолет через час», — ментально сообщил Шагрон. «Хорошо. Иду». Проходя мимо кабинета Антона, Завулон снова вздрогнул. Он остановился в дверях и посмотрел на пол. Сумка выпала из рук. Паркет покрывали засохшие пятна крови и спермы. Вот откуда «фонило». Артур скривился от боли. Он зашел в ванную, взял тряпку, сильно намочил ее, захватил гель для душа и зашел в кабинет. Встав на колени, он вылил немного геля на пятна и стал с остервенением водить тряпкой по полу, не обращая внимания на свой мнущийся костюм, на который падали капли воды и мыла. В кабинете Городецкого магия Темных не работала, Завулон даже позволил Гесеру прийти и помочь Антону в создании блокировочного светлого поля. Единственное — это портал и то, лишь для того, чтобы в случае, если Темный «промажет» с приземлением он не пострадал, на ходу влетая в светлую «стену». Завулон, конечно, никогда не ошибался, но ему легче было солгать, придумав эту идиотскую причину, чем позволить любовнику узнать правду. Это была территория Антона, его личное пространство, но Завулону не хотелось, чтобы в мире было хотя бы одно место, где он не смог бы достать Городецкого, где его Антоша ему бы не принадлежал. Артур все сильнее вжимал тряпку в пол, желая, чтобы ни единой молекулы, ни крупицы атома не осталось от последствий его срыва. Потому что это — единственный доступный способ сказать Городецкому: «Прости меня» так, чтобы тот понял. Во всяком случае, он надеялся, что Антон поймет это. И сможет простить.