Водовороты слов

      - Разве это не жестоко – привязывать нас всех к себе, потому что мы понадобились тебе, чтобы писать? – сложив руки на груди, ворчливо спрашивает Эмиль.       Он вот уже несколько дней пытается разобраться, но золотистый шепчущий водоворот затягивает всё глубже, не оставляя выхода.       Сергиуш поднимает голову и смотрит на него ясными светлыми глазами:       - Если бы я не был так же нужен вам всем, вы бы не пришли. Я пишу только тех, кто сам в этом нуждается. Никакого насилия.       - Неужели? – хмыкает Эмиль.       Серги задумчиво щурится, глядя на свой прекрасный сон, и серьёзно кивает:       - Конечно. Про тебя я не написал ещё ни строчки. Можешь уйти, когда пожелаешь, мы найдём удачный момент, чтобы выпустить тебя через ловушку обратно. Хочешь?       Эмиль колеблется, косится на Константина, укутавшегося в собственные волосы и рисующего что-то в блокноте, который подарила ему Дженнис… И машет на Серги рукой:       - Ночь с тобой, пиши уж!       Сергиуш беззвучно смеётся и пальцем выводит на полу очередной завиток.       Его родители за стеной смотрят телевизор и даже не предполагают, что в комнате их сына творится волшебство. Они думают, что он просто делает уроки вместе с друзьями, как и обычно в последнее время.       - Почему в твоей комнате нет календарей и часов? – недовольно спрашивает Дженнис. К девяти ей обязательно нужно быть дома, иначе родители никуда не отпустят в ближайшие несколько недель, но у Серги посмотреть время – это целая проблема.       - Не бойся, не опоздаешь, - отмахивается друг. – Выйдешь тогда, когда будет нужно. Мы сейчас находимся за границами времени, а у тебя довольно здорово выходит взаимодействовать с моими аномалиями.       Дженнис не понимает, шутит он или говорит всерьёз, однако домой она приходит вовремя.       - Ты разве не замечала, что я никогда не опаздываю? – таинственно улыбается Серги и подмигивает ей.       На Рождество Вильхельм дарит Сергиушу очередную тетрадь – толстую, на спирали, такой надолго хватит, но Гише продолжает пользоваться старой, как он говорит, «общей тетрадью», где в произвольном порядке у него записаны и отрывки произведений, и стихи, и идеи, и просто мысли, и краткая информация. Если покопаться, там можно найти даже какие-то куски конспектов. Иногда он рисует в этой тетради, и все отрывки отчёркивает друг от друга чёрной ручкой. В тетрадь уже вклеено несколько листиков, но она всё равно заполнена почти до упора.       - Почему ты не пишешь в новой? – ревниво спрашивает Вильхельм. – Разве так не будет удобнее?       - Разумеется, будет! – поспешно кивает Серги, который слишком уж боится обидеть Вильхе. – Но я чувствую, что вот так будет правильнее. Сначала нужно закончить здесь.       - У тебя ещё поля чистые, - ехидно напоминает Дженнис и искренне надеется, что друг воспримет это, как шутку.       Сергиуш, задумавшись, отчёркивает очередную чистую полосу вверху страницы, обозначая ещё одно место, где можно будет поселить новую стайку его живых, собирающихся в строки, слов.       В его тетради уже исписаны даже внутренние стороны обложки, и Дженнис опасается, что он действительно перейдёт на поля.       - Конечно, тут можно ещё писать… - совершенно серьёзно произносит Серги, бережно перебирая страницы, и Вильхельм думает, что не хватало только начать ревновать Гише ещё и к скреплённым вместе листам бумаги.       - Что тебя вдохновляет? – спрашивает у Серги одна из одноклассниц, которая тоже носит подмышкой тетрадку. Вильхельму смешно, что она считает себя таким же автором, как Серги, но светлоглазый относится к её словам поразительно серьёзно:       - Всё на свете, - улыбается он и сжимает под партой ладонь Вильхе. – Этот мир слишком прекрасен, чтобы не любить его и не вдохновляться им!       Лизвет удивлённо смотрит на него, дёргает плечами и отходит в сторону, хмурясь, будто её обманули, не оправдав ожиданий.       - Она ждала конкретного рецепта, - усмехается Вильхельм. – Ей бы план того, как вдохновиться, как написать книгу…       - Влюбится – поймёт, - тихо смеётся Сергиуш.       - А тебе не нужен такой персонаж? – спрашивает вдруг Вильхе. – Я думаю, это было бы неплохо! Персонаж, который пытается стать автором.       - Неплохо, - со вздохом соглашается Серги. – Но я не могу так сделать. Она не моя. Я беру только тех, кто и так принадлежит мне, кому принадлежу я. Это должен быть равноценный обмен, а я уже сейчас не могу дать ей то, что она просит. Это похоже на воронку или полноводную реку. В ней крутятся второстепенные персонажи, а я вылавливаю тех, кого могу сделать главными. Нет смысла доставать то, что тебе не нужно, только всё испортишь.       - С тобой везде сплошные воронки и водовороты. И слова, - хмыкает Вильхельм. Глаза Сергиуша расширяются и начинают почти светиться на бледном лице:       - А ты учишься говорить странные комплименты.       Они переглядываются и почти беззвучно смеются, не замечая удивлённых взглядов одноклассников, которым кажется, что их Вильхе слишком уж изменился за то время, что общается с этим странным пареньком. Впрочем, Вильхельм по-прежнему проводит много времени со своими старыми друзьями. Они не кажутся ему скучными, он даже может несколько дней совсем не встречаться с Сергиушем за пределами школы, не разговаривать с ним на переменах…       Но он думает о том, что ещё чуть-чуть, и они смогут общаться мысленно, и слова вообще будут не нужны им двоим, Серги просто будет посылать ему свои прекрасные, сказочные образы. Вильхельм почему-то уверен, что Сергиуш мыслит именно картинками. Должны же у него где-то кончаться слова?       - Поверить не могу, что вы действительно вместе, и всё это происходит на самом деле, - ворчит Дженнис. – Да нет же, он точно думает словами! Видя в голове картинки, нельзя описывать их так, как это делает он!       Вильхе фыркает. Несмотря на Серги, он так и не научился общаться с его лучше подругой. Дженнис кажется ему слишком неженственной, высокомерной и угрюмой. Он понять раньше не мог, почему Сергиуш подружился с такой девчонкой, хотя в силу внешности, мог бы начать общаться с кем угодно, особенно, не веди он себя так странно.       Теперь Вильхельму понятно, что ключевым тут был именно последний пункт. И его волнует другой вопрос: почему Сергиуш придумал её такой.       Дженнис достаёт из рюкзака контейнер, который с утра сунул ей в руки друг, и открывает его.       - Константин готовил? – хмыкает она и нюхает кусок яблочного пирога.       - А то, - улыбается Сергиуш. Вильхельм смотрит на него с уважением, надо же было так, увидеть кошмар, который ещё и хорошо готовить умеет.       - Мне кажется, что-то не так, - тоскливо вздыхает Серги позже, когда они едут втроём в автобусе. Никогда раньше Вильхе не замечал, что автобус может быть таким приятным и уютным местом. – Я тону. Это больше не водоворот, это пучина. Я тону в ней, а не плыву, меня больше не несёт. Это, наверное, кончается вдохновение. Я не хочу выдавливать слова из себя, они должны приходить сами, но внутри меня пусто!       - Поговори с нами, - предлагает Дженнис. – Это всегда помогало, разве нет?       - Мне не хватает этих разговоров, - грустно улыбается Сергиуш. – Я должен извиниться.       - Не за что, - Вильхельм обнимает его за плечи. Каким-то чудом, скинув рюкзаки, они умещаются втроём на два сидения, Вильхе притискивает к окну.       Какая-то женщина недовольно морщит нос, и темноглазый бросает на неё совершенно дикий взгляд.       - Тебе грустно? – спрашивает Дженнис у друга. Тот рассеянно пожимает плечами:       - Не то что бы. Я просто устал. А ещё я слишком хорошо знаю всех вас.       - Тебе скучно? – Зверь в груди Вильхе поднимает голову и тревожно открывает глаза. Внутри у него всё холодеет.       - Нет! – Сергиуш повисает у него на шее. – Конечно же нет! Я люблю вас, мне никто, кроме вас, не нужен!       - Ты ещё не очень хорошо знаешь Эмиля, - напоминает Дженнис. – Ты ведь только начал писать о нём. Что думаешь?       В глазах Серги вспыхивает снова погасший было свет, он смотрит на подругу с почти что невыразимым восторгом.       - А ведь ты права! А я даже не обращал внимания!..       Девушка скромно пожимает плечами:       - Я – сторонний наблюдатель. Мне положено замечать такие вещи. Я же для того и существую.       - Ты существуешь не для чего-то! – искренне возмущается Сергиуш. – Вы все существуете не для чего-то, а просто потому, что существуете!       - Мы знаем, - успокаивает его Вильхе.       Эмиль смотрит на Вильхельма со стороны и думает о том, что вот уж кому жить гораздо сложнее, чем ему самому. Влюбиться в своего автора – совсем не то же, что влюбиться в такого же персонажа, что и ты сам, это не шутки!       - Вот твой чай, - Константин ставит перед Эмилем чашку и застенчиво улыбается. Он очень гордится тем, что знает, кто пьёт какой чай и с чем.       - Спасибо, - выдавливает сон. Ему ужасно хочется выругаться от переизбытка эмоций, но нельзя, обещал же, что больше не станет. С некоторых пор обещания, данные кошмару, значат до ужаса много.       Солнечные брызги, выплеснувшиеся из глаз Эмиля ещё в первый же день его пребывания здесь, крадутся по полу следом за кошмаром и вплетаются золотыми лентами ему в волосы.       Сон смотрит несколько минут в свою чашку, делает глоток и бежит следом за Константином.       Кошмар моет посуду, то и дело отвлекаясь, чтобы помешать суп в кастрюльке. Солнечные лучи переплетают пряди его волос, не давая растрепаться.       - Что-то ещё? Обед скоро будет готов, - не оборачиваясь, но косясь в его сторону, замечает он. Сон радуется про себя, что Дженнис, Вильхе и Сергиуш так надолго уходят в школу.       - Константин, - произносит он.       Имя кошмара звенит весенней капелью и подмерзающими сосульками. Лёд звенит, вода поёт, иней нежно серебрится, и белая – в противовес чёрной, той, что в груди кошмара, - дыра внутри Эмиля судорожно пульсирует. Эмиль носит светлую кремовую рубашку, которую даже не застёгивает на все пуговицы, но никому не признаётся, что в присутствии кошмара ему всегда становится немного теплее, будто бы через злосчастную дыру перестаёт задувать навязчивый, неощутимый физически ветер, который когда-то носил сон на своих крылах, а потом забросил в неисправную ловушку Сергиуша и оставил там, чтобы теперь просто задувать, тревожа и заставляя то и дело подскакивать от страха на самой периферии сознания.       - Константин, - повторяет Эмиль, и руки кошмара замирают над недомытой тарелкой. И точно так же, одновременно, замирают слова в горле у сна. Он выдавливает следующую фразу с трудом: - Тебе помочь?       Губы Константина слегка приоткрываются от удивления, и сон судорожно сглатывает подступившую к гортани мучительно-горькую нежность.       - Да… Это… Было бы неплохо, если тебе несложно…       Эмиль опускается на одно колено и целует кончики чёрных волос, надеясь, что сегодня их друзья придут попозже.       - Сегодня мы не идём в школу, - сообщает Сергиуш Вильхельму, когда они выходят из автобуса, на этот раз почему-то без Дженнис.       - Это почему это? – искренне удивляется Вильхе. Чтобы Серги подговаривал его прогулять школу – это что-то новенькое. – Что сегодня такое случилось?       - Сегодня ярмарка, - объясняет Сергиуш. – Тебе обязательно надо там побывать. Да и мне тоже. На площади. Представляешь, у нас будет настоящая зимняя ярмарка на площади! Сегодня первый день, она только открывается. Не очень страшно, если один раз уроки пропустим. Тем более, Дженнис в курсе, придумает что-нибудь, конспекты мне даст, домашку расскажет.       - Это так важно – прийти туда именно в первый день? – осторожно интересуется Вильхе.       - Мне нужно испробовать карту, - Серги машет в воздухе сложенным в несколько раз листом бумаги.       - Это та самая? Через подсолнухи и облака? – Вильхельм держит Сергиуша за плечо и дёргает рукой, поправляя висящий за спиной рюкзак, в котором, впрочем, всё равно почти ничего нет.       - Другая часть, - улыбается Серги. – Хочу дорисовать её до конца. Полная версия, если хочешь. Но без тебя не получится, нужно, чтобы ты тоже шёл. Это наша часть, мы должны пройти её вместе.       - Да я и не спорю, - дёргает плечом Вильхе. Многие вещи из тех, которые говорит ему Серги, давно перестали казаться странными. – Не могу упустить такой случай, ради того, чтобы пройтись со мной, ты готов прогулять школу. С одного начала или с двух?       - В нашем случае – с одного, - Гише поправляет на голове цветную вязаную шапку и вдруг подмигивает: - Вообще-то, я подготовился. У меня с собой и тетрадей никаких нет, ничего. Я думал взять что-нибудь поесть, но решил, что тогда, наверное, ничего не получится. Мы купим еды уже на площади. Представляешь, как тогда будет здорово! Совершенно по-настоящему! Вот это и есть жизнь, понимаешь? – он жадно смотрит на Вильхельма, ожидая подтверждения своих слов.       - Понимаю, - серьёзно кивает Вильхе. У него вообще чувство, что он начал жить совсем недавно, и теперь любое, хоть самое незначительное событие, выглядит моментом настоящей жизни, которой он был лишён раньше, когда ещё не стал главным героем. Такие моменты нужно беречь и запоминать.       Хорошо, что школа их расположена в центре города, до главной площади идти не очень далеко. Утренний город пахнет снегом, набережными, криками чаек, сном и звоном серебряных колокольчиков в праздничных гирляндах. Вильхельм недоверчиво оглядывается по сторонам, очень уж всё это сказочно и непривычно. Серги тянет его за руку и принюхивается:       - Чувствуешь, пахнет воском, пряниками и цветными палатками? Мы уже близко!       До того как он это говорит, город кажется Вильхе пустым и сонным, а теперь он почти слышит гомон весёлых голосов, и весь воздух звенит от предчувствия праздника.       - У меня уже несколько лет не было новогоднего настроения, - задумчиво произносит темноглазый. – А теперь – надо же… Ты просто волшебник какой-то, - он втягивает воздух носом ещё раз. – И вот только не говори, что и ёлка в этом году настоящая, а не то, что тут ставят и обтягивают гирляндами обычно.       - Сегодня и для нас – настоящая, - в глазах Серги танцуют огни праздничных шутих. – Я же волшебник, ты сам сказал! Идём, где-то тут должны продавать глинтвейн!       - Ты замёрз? – удивляется Вильхе. Ощущение такое, что здесь и сейчас замёрзнуть просто невозможно, несмотря на сильный мороз. Воздух слишком переполнен запахами пряностей и счастьем.       - Нет, я люблю его нюхать, - улыбается Серги. – Пойдём, я думаю, как раз тут нам должны его продать       Они пробираются между цветными палатками, некоторые из которых ещё даже не до конца разобраны. Вильхельм не понимает, как Сергиуш умудряется находить тут дорогу, потому что на его бумажке только какие-то непонятные отметки, которые он то и дело исправляет карандашом, спрятанным в кармане.       Они кружат по площади, и скоро Вильхе уже перестаёт понимать, откуда они пришли, и в какой стороне тут что. Щёки у Сергиуша ярко-алые от мороза, а глаза восхитительно сверкают от возбуждения. Непонятно даже, откуда в его теле берётся столько неуёмной энергии. В конце убегавшись, но так ничего толком и не рассмотрев, они всё-таки покупают глинтвейн, а потом Серги отбегает и притаскивает откуда-то имбирные пряники.       Они стоят около огромной, сладко, как в детстве, пахнущей ёлки, и едят. Вильхельм щурится на солнце и задумчиво прикрывает глаза. Слишком много эмоций, слишком много счастья и беспричинного, непонятного восторга, такого, что его нужно срочно выдохнуть, выплеснуть, а не то сердце разорвётся, что, в общем, тоже не страшно, потому что после такого дня и без сердца жить можно, и вообще, наверное, без чего угодно, хоть без души, тем более, что от запаха этих свечей, от горячего пряного вина, и уж особенно от Сергиуша, душа никуда не улетит. Вернётся на своё место, свернётся клубочком, да так и останется.       - О чём ты думаешь? – улыбаясь, спрашивает Серги. Вильхельм щурится и хитро смотрит на него:       - Думаю, долго ли нам ещё идти.       - Столько, сколько захотим, - Гише машет рукой. Его пьянит ощущение праздника, присутствие Вильхельма и его смех, его сводит с ума счастье и вырывающийся наружу новый мир.       - До дома мы будем сегодня идти долго, - обещает Вильхе и берёт Сергиуша за руку.       Константин моет волосы, согнувшись практически пополам над ванной, полной воды. Солнечные лучи с неохотой выпутываются из прядей и покачиваются на поверхности воды среди мыльной пены, только и поджидая удачный момент, чтобы вплестись обратно. Длинные чёрные волосы как бы растекаются по ванне, и, стоя вот так, ужасно тяжело собрать их и вымыть. Эмиль, зашедший, вообще-то, просто помыть руки, приходит в себя в тот момент, когда уже запускает пальцы в шелковистую полночь и начинает осторожно перебирать. Константин, наверное, краснеет снова, но сейчас этого не видно.       Сон бережно вылавливает длинные пряди из воды и заматывает в полотенце, лучики цепляются за кончики волос и маленькими разрядами света взбегают по ним вверх. Кошмар всё ещё стоит, низко опустив голову и боясь её поднять и взглянуть на Эмиля.       - Заваришь мне чаю? – ворчливо просит сон. – Никто не умеет так, как ты.       Теперь-то Константин точно краснеет от удовольствия и кивает:       - Сейчас! – и убегает на кухню.       Эмиль мнётся, не зная, что ещё сказать, совсем не привыкнув ещё к тёплому и пушистому, которое сворачивается клубочком в его белой дыре и нежно мурлычет при появлении Константина в дверях комнаты.       - Почему больно? – капризно спрашивает он и ждёт ответа, хотя в комнате никого. Солнечный котёнок умывается и сонно смотрит на свои сиреневые облака.       - Где болит? – кошмар как-то внезапно оказывается рядом и наклоняется низко-низко, почти прижимаясь щекой к груди. Вопрос риторический, ответ ему прекрасно известен, потому что и у самого болит там же. – Это душа.       - Это не объясняет, почему больно, - ворчит сон и поспешно отворачивается, чтобы только кошмар не увидел, какими лучами светятся его глаза.       Константин вскидывает голову, будто оживая и проступая в реальный мир ещё сильнее:       - Это как раз всё и объясняет! Душа болит, потому что мы теперь настоящие, потому что она у нас есть! Разве было лучше, когда ты этого не чувствовал?! Ты ведь чувствуешь этого котёнка, правда? Он пушистый, ласковый такой, тёплый, я никогда никого роднее и ближе не встречал! Но у него острые когти, и когда он их выпускает, мне больно. Ты ведь чувствуешь то же самое, да? Я же знаю…       Эмиль упирается локтями в колени и запускает пальцы в волосы:       - И что же, получается, люди живут вот так постоянно – с этой зудящей, ноющей болью внутри?..       Кошмар садится на диван рядом и приобнимает сон, кладёт голову ему на плечо. Они сидят, не шевелясь, закрыв глаза и взявшись за руки. Невидимые стебли этого мира прорастают сквозь них, и в комнате так тихо, что почти слышно, как эти стебли растут. Связывают их вместе так крепко, как только возможно.       Эмиль и Константин неуверенно переглядываются. Затем сон тянется и берёт со стола лист с облаками, подсолнухами и заклинанием, который оставил им Сергиуш. Или, может, просто забыл, что всё-таки маловероятно, потому что он ничего не делает случайно.       Сон задумчиво трёт нос, косится на Константина, а потом берёт цветные карандаши и рисует в самой середине листа, между подсолнухами и облаками, двух котов: рыжего и чёрного. Коты сидят, обвив друг друга хвостами, и выбирают, куда идти дальше, потому что теперь все дороги перед ними открыты, делай, что хочешь, границы себе выбирай сам. Души кошками пройдут по любой тропе.       - Куда пойдём? – усмехается Эмиль. Константин опускает ресницы и шепчет:       - Давай посидим немного здесь, хорошо? Попозже решим.       Но сон не желает так просто останавливаться так просто:       - Куча времени ещё будет, и так тут целыми днями сидим! Пошли на улицу, погуляем! Вряд ли нас кто-то увидит, - быстро добавляет он, заметив, что Константин колеблется. – Пойдём, ну же! Мы ненадолго, только во двор и выйдем!       Двора кошмар не очень боится. Во всяком случае, он очень часто смотрел на него из окна, и за всё это время во дворе не случилось ничего страшного. Тем более, то, как смотрит на него Эмиль, вселяет уверенность.       Он медленно кивает. Они выпархивают из окна, благо ещё не утратили способности летать. На улице почти никого нет, только дремлет на скамейке старичок, да его внучка раскачивается на качелях.       - Интересно, она очень удивится, если вторые качели начнут раскачиваться сами по себе? – в золотых глазах сна сверкают озорные искорки, очень уж ему хочется подшутить над малышкой. А ещё, оказывается, очень легко и забавно закинуть Константина на плечо, пока тот ещё не успевает начать спорить, и полуночный каскад волос укрывает их обоих почти до самой земли. Эмиль со смехом опускает кошмар на качели, а тот испуганно смотрит на него огромными глазами, боясь откинуть волосы с лица.       Эмиль раскачивает его всё сильнее, с наслаждением наблюдая за тем, как чёрный поток развевается вместе с ветром, и далеко не сразу замечает, что девочка, перестав качаться, внимательно смотрит на них, чуть приоткрыв рот.       - Ты что, нас видишь? – спрашивает у неё сон. Девочка кивает и широко улыбается им. Константин хлопает глазами и зябко передёргивает плечами, боясь остановить качели, потому что обуви у него на ногах так и нет. Эфемерные ростки реальности делают их видимыми хотя бы для детей, но всё ещё не лишают возможности летать, да и, наверное, не лишат никогда.       - Вижу. Я смотрела, как вы из окна вылетели. А вы там живёте, да? Я тоже из этого дома. Почему я раньше не знала, что в нашем доме есть вы?       - Мы тут недавно поселились, - поднимает палец Эмиль. – Только это секрет, слышишь? Нельзя никому говорить, а то нам придётся уйти.       Девочка закрывает рот ладошкой и ещё раскрывает глаза. С интересом разглядывает босые ноги и длинные волосы кошмара.       - А угадай, кто мы, - сну слишком любопытно, чтобы не попробовать.       - Рапунцель! – хлопает в ладоши девочка, тыкая пальцем в Константина. Эмиль обводит кошмар задумчиво-насмешливым взглядом и покачивает головой, вспоминая все те мультфильмы, которые они пересмотрели за последние несколько дней:       - Да нет, он у нас не Рапунцель… Он скорее Золушка…       - А ты – принц, - девочка на секунду задумывается. – А почему он – мальчик? Щёки Константина неумолимо рдеют, а Эмиль еле сдерживает смешок и объясняет:       - Его заколдовали. Тут просто поцелуем не расколдовать, нужно что-нибудь ещё. Вот мы и ищем тут средство. Но я всё равно его… её… Золушку… люблю, - он косится на кошмар, который, кажется, уже готов провалиться сквозь землю, и неловко повторяет: - Люблю…       Души кошками крадутся по новой дороге.