Мой бог ушел, и я осиротела. Твой век ушел, и ты осиротел...
- Я разбавил, - скалится в улыбке Бык, пододвигая кружку к Лавеллан. Та вздыхает – обреченно, перекидывая отросшие волосы за плечи. Лицо ее чистое, губы упрямо сжаты полоской и уже не различишь ту девчушку, золоченую мушку, по ошибке выбранную. На троне ее лицо принимает выражение святой безмятежности, а пальцы цепляются за подлокотники до побеления. А тут-то, в таверне – перед кем ей изображать справедливость во плоти? - Может, после третьей кружки даже не умру, - несчастным тоном произносит Эллана, вливая в себя огненное пойло. Огненное – когда пал Нагорный Губитель, драконы на время перестали тревожить род людской. Или, все же, Нагорная Губительница? Эллана вспоминает слова из песни, о последнем ящере из своего рода. Пальцы непроизвольно дергаются, словно под ними – струны. Красивая песня. - Ну что, босс, как в старые добрые времена? – добродушно грохочет тал-васгот сверху, а ему все нипочем. Может, с ним было так легко потому, что Бык давно отбросил Кун, а она, лишенная путеводных меток, пишущая клану «все хорошо, я вернусь, Aneth ara, как только улучу свободную неделю», боится поднимать свое обнаженное лицо навстречу своему прошлому. Таковой она себя не ощутила бы и сняв все свои одежды. Таковой она не ощутила бы себя, сняв с лица всю кожу. - В какие именно? – слабо улыбается молодая женщина, - уже драконы так боятся нашей с тобой жажды крови, друг, что даже не показываются. Твои «бычки» наверняка истосковались тут. Она шутливо подгоняет его каждый раз, но оба знают – им нет дороги домой. Они оба стали теми, кого страшились: оторванным от системы тал-вастогом и остроухой, без цели и смысла, не знающей ответа на вопрос «кто я?». Наверное, потому Лавеллан так легко с ним, потому она ищет его компании. - Скажешь тоже, босс. Это вороны рыжего Соловья скоро поседеют, так их она гоняет, - смеется бывший шпион, вливая в себя безостановочно. – по твоим же просьбам. - Я вовсе не ищу… - подскакивает на стуле, как ошпаренная, Эллана, чтобы потом пристыженно опустить голову. Она сказала это так быстро, так резко, что Быку даже смеяться не надо – и так все ясно. Он не смеется над этим, никогда. Для него неясно то, что было, он не видел умирающих звезд в глазах, не ощущал пребывания на грани двух миров, нет. Но все же… - Божественное невезение у меня, Бык, - вздыхает эльфийка и уже было прикладывается к второй кружке, как чья-то ладошка дружески стучит по спине. - Глядите-ка, кто к нам снизошел, - с ядом тянет Сера, плюхаясь на табурет рядышком. Вырывает из рук Инквизитора кружку, придирчиво дергает носом, принюхиваясь и кривит гримаску отвращения, - фэ, что за бурда? Гномий эль? - Когда ты его распробуешь, он даже пикантный, - неуверенно возразила Эллана. - Какой эль?! – возмутился Бык, - Сера, такая дрянь ее уже не берет, я тебе говорил. - Ее уже одна дрянь так взяла, - туманно пробурчала лучница, на что Лавеллан лишь возвела глаза к потолку. Опять? – и теперь добивает. Ты ее просто вчера не видел! - Сера, я не умираю, как кажется по твоим словам, я просто слушаю… - Эльфийская дрянь тебя испортила, - мотает головой ее подруга. Эх, зачем в такой хороший вечер? Лавеллан смотрит на Серу тоскливо, а Бык что-то гулко бурчит под нос. Испортил ли ее Источник? Она прислушалась к едва различимому шепоту внутри себя. Нет, вовсе нет. Просто сейчас не время песен и танцев, улыбок и смеха на крыше. Не время. А когда оно настанет – это время? Голоса молчали, ответа не было.***
Когда видишь человека, с которым только что расстался, возникает очень странное чувство. Ты понимаешь, что он родной, твой, близкий. Но его словно подменили, и он ничего не помнит. Эллана наощупь бредет к кровати, хладной и строго застеленной. Вытягивается во весь свой небольшой рост, просит потерпеть еще чуть-чуть, не оглушать и не перебивать друг друга. Услышь нас. Потребовалось время, чтобы понять их. Потребовалось пожертвовать сном, покоем, разглядывая острые тени, что застыли на стенах. Теперь она не спит – застывает, замораживает собственные легкие и пускает кровоток в иную сторону. Кровь отливает от лица, руки и ноги отнимаются, делая ее беспомощной. Она ненавидела это чувство. Дыхание замедляется, стук сердца становится все тише, ибо шепчут они так же громко, как шевелится трава под ногами. Такие тихие, отчаянные голоса. Aneth ara, дитя. Их множество, но выделяется из них семеро. Они срываются на крик и разговаривают монотонно, сверлят уши свистом из далеких земель, позволяют ей увидеть, и прерывают друг друга, вещая совсем разнящиеся знания. Ей тяжело их понимать: она, наверное, никогда их не поймет. Не сдавайся, da’len. Сначала она думала, что они ненавидят ее. За то, что не оказалась достойной. За то, что испорчена ее кровь столетиями скитаний. У Лавеллан некогда изящные пальцы кровоточат, головные боли не отпускают, а глаза огромные, потускневшие от того, что пришлось вынести. Но они не были в этом виноваты. Они жаждут отмщения, вопят о нем. Возмездия, старых времен. И неизвестно, когда возьмут вверх над ее разумом. Она говорила – а потом пала. Лавеллан живет чужими, умершими воспоминаниями. Бездумной птичкой, залетевшей на пепелище войны, рядовым солдатом, что погиб в окопе. Жрицей, возжигающей огонь в честь богов. Она хватается за ускользающие слова, судорожно вспоминает – и образы заслоняют собой шепот. «Нет. Нет, нет, нет». Правда говорит нами. Правда – как лезвие клинка внутри. Холодное, разрезающее созданные иллюзии. И никуда не денешься от осознания, если только… Эллана, рывком падая в небытие, видит сны. Ужасные, чужие, вещие сны. В этих снах живет чудовище, которому она отрубает голову. Но даже отрубленная голова волка кусается. И клыки ее чудовища – из огня. Иди к нему. Ей хочется хохотать в голос, но во рту металлический привкус – вновь прокусила губу. Хочется согнать морок с глаз руками, но те вцепились в волосы, окаменели. У нее совсем не осталось слез, только какая-то дикая и необузданная боль. Она покрывает льдом. Иди к нему на зов. Зовет, зовет, на запад.***
- Инквизитор, Вы в порядке? Вы выглядите просто… ужасно! – залепетала Дагна, увидев на пороге кузницы эльфийку. - Да. Именно это слово – ужасно, - Эллана прижимает руку к груди, стараясь унять бешено бьющееся сердце. Ей тяжело говорить, голова чугунная от перешептываний, - сфера, Дагна. Боль покрывает ее льдом, взгляд долийки таит в себе беззвездную бездну. Гномке страшно, страшно и впервые не-любопытно, поэтому она торопится привести Инквизитора к желанному. Потом она встает чуть поодаль, с тем же страхом наблюдая, как тянет худую руку к почти собранной сфере та, что совсем недавно спасла Тедас, на которую опирались народы. Опираются и до сих пор – но кем она стала?! Дагна тоскливо вспомнила, как златокудрая эльфийка улыбалась ей смущенно, как тянулся ее звонкий, певучий голос вверх. Теперь ее улыбка лишь отголосками похожа, а лютня лежит с пыльными струнами в самом темном углу. Лавеллан склоняется над сферой бесконечно-трепетно, ведет пальцами по виткам узоров, шепчет что-то под нос. А потом застывает, поднося руку ко рту. Но это не заглушает сухого, рвущего глотку смеха. В нем нет торжества, в нем лишь агония, которую невозможно выразить слезами. Дагна хмурится и, набравшись храбрости, гладит содрогающуюся долийку по плечу.***
- Ну, ты хоть на человека стала более менее похожа, - удовлетворенно вздыхает Бык, выпуская раскрасневшуюся от напора эльфийку из объятий. Та осторожно трогает кончики ушей, боясь, что они могли отвалиться за пару минут. Бывший шпион удивленно цокает языком: - Я не это имел в виду. - Отвесь ему за меня затрещину, - добродушно напутствует Железный Бык, и она опускает уши, недовольная тем, что ее цели раскрыты. Хотя, какие тут сомнения, когда черненная волчья челюсть на шнурке стягивает шею? – и возвращайтесь. Эллана смеется неловко, впервые за долгое время. Коул подходит неслышно и протягивает лютню. Она берет ее, и струны вновь сладостно режут пальцы. - Это будет тяжело, но я постараюсь, - обещает она Быку и напоследок смотрит в изрезанную шрамами спину. Стоит уходить, пока никто еще не заметил их. Коул молчит, но он рядом. Теперь – надолго. Откуда ей знать, что есть правда? Она, быть может, знает совсем немного, но и этого пока достаточно. Он сможет, если захочет, рассказать остальное. - Куда мы пойдем теперь? – сипло произносит мальчик-дух, который уже не совсем дух. Он мнет пальцы неуверенно, то и дело оглядывается на сонный Скайхолд, который только-только начинает краситься в розовые рассветные лучи. - Далеко. Дальше этих земель, и это будет, я думаю… увлекательно, - тянет слова Эллана, наблюдая за восходящим солнцем. Коул тихо-тихо смеется, опускает голову и тянет ее прочь от Скайхолда, прочь от прошлого. - Да. Благодаря тебе. Охотиться на хищников – лучшее, что она умела. Лавеллан опускает взгляд, и волчья челюсть влажно поблескивает на свету. Купол небес становится золотым, а под последним подарком жжется кожа. Что это за чувство? Это зовется надеждой, emm’asha.