are you dreaming no use pleading are you dreaming he'll soon be feeding
В промежутках между мгновениями помещались годы. Так, по крайней мере, казалось бывшему Инквизитору, опоре всея Тедаса. И где она сейчас – в бегах? Нет-нет, она ведь оставила указания, она попрощалась с теми, кто бы стал ждать, она вернется, еще вернется… Невольно вспомнился Хоук, бросившийся опрометчиво вместе со своим отступником, вспомнился Герой Ферелдена, который сгинул в пустых своих поисках, тем самым спася себя от ложного Зова. Неужели это – удел всех героев? «Я не герой», - грустно думает эльфийка: лицо ее заострилось от мук, раскосые глаза замерли в прищуре, а светлые волосы стянуты в хвост. Никто не узнает ее, ведь всем известно, что Инквизитор – долийка, а не серая ушастая девчушка, сколько их в Тедасе. Иногда ее пробирает чувство вины, но потом голоса шепчут, что так надо. А теперь, шепчут они, доверь нам себя, мы ведь – твое прошлое, а без прошлого нет настоящего, доверь нам себя, и мы поведем эльфов рукой твоей, мы будем нести возмездие, мы вернем все, что ты потеряла. Эллана берет Коула за руки, Коула, который ступает по ее теням и гладит по голове, когда она спит. И становится чуть-чуть легче. Ей нравится, о чем рассказывает воля Митал. Ей нравится, как она смеется, как позволяет жить чужими жизнями, жизнями своих умерших рабов, их воспоминаниями. Ей нравится, что богиня позволяет ей собирать кусочки мозаики воедино, быть может, ее короткой вечности хватит, чтобы узнать все. Ей нравится то, что обещает ей Митал. Митал ли? Проблема в этом только одна: Эллане Лавеллан давно и прочно плевать на прошлое, она вверила бразды будущего Бриале, что целует розовые губы Селины с новым, кровожадным чувством, и все, чего ей хочется – безмятежной тишины. И, возможно, спокойных ночей. Они путешествуют вдвоем, перебежками от одной таверны с комнатками на чердаке к лесным опушкам, читают книги под лунным светом, их пальцы в красном соке от ягод. Коул учится, а она старается не забывать. Иногда выпадает помогать – и нет-нет, да блеснет зеленым через перчатку, когда стрела мягко пройдет через нестойкую мантию, что заменяет демонам скелет. Бывшая Лавеллан рассказывает тем, кто хочет слушать, ее лютня поет, режет руки. Она показывает, как ярко сияет солнце меж волчьих ушей, как сменяется оно фиолетовой луной – присмотрись, da’len, разве это страшно, но спрашивают ее только об одном, об одном. И вопрос этот иглами вонзается в обнаженное лицо. Лавеллан спит и видит сны, жуткие, чужие, кошмарные сны. Хозяин раздраженно выслушивает жалобы других постояльцев, когда волки выходят из теней и начинают жрать ее с ног. Коул просит луну сиять не так ярко, просит ее позвать солнце скорей, скорей. Потому, что не в его силах помочь. Лавеллан спит и видит сны, в которых пылают дворцы, со статуй льется кровь, и она смывает валласлин лучше всякой магии, она видит, как падают на колени вельможи перед эльфийскими своими служками, саму себя – ковровой дорожкой служит кровь, узкие ступни купаются в ней, пока Эллана (Эллана ли?) поднимается на свой золоченый трон. Она спит и видит сны, и сны эти – о чудовищах. Сначала она тянет к нему руки, а он, не зная, как их взять, ломает ей пальцы своим молчанием. А потом… является чудовище. В этих снах оно пьет вино из золоченого кубка, а потом плачет в ее ладони, выгрызает пальцы, выскабливает веки и кусает губы. Чудовище бьется у нее в ногах, страшна его агония, и страшны знакомые черты, что искаженной истиной являются ей. Это не то, совсем не то, чего она желала. Лавеллан спит и видит сны, и в этих снах воздух удушающе-мрачен, а покрывал на руках не счесть. В этих снах луна смотрит на нее бесчисленными своими глазами, глаза те – кровь, и где-то поют волки. В этих снах эльфийка сдергивает с себя веру, ответственность за народ, она отрекается от прошлого, и падают вуали побежденными империями. В этих снах она целует чью-то голову в черные губы – и под хохот небес вдруг понимает: то был острозубый оскал, что она нага, совершенно нага, что блестят в ночи не звезды, а острия клинков. Эльфийка спит и видит сны, где она и есть – то чудовище.***
Он нес в опаздывающий день самое дорогое, что было у него. Он шел мимо выжженных империй, кладбищ, забытых им душ. Он шел мимо невозможно прекрасных статуй богов и богинь, взирающих на мир с ледяным равнодушием. Он шел, и за ним бесконечно шел еще кто-то, ждущий его изнеможения. И уже на краю, почти падая, последним усилием воли он выдохнул ее имя в наступивший день. И перед тем, как раскрылись алые глаза на луне, он возликовал, ибо было что-то, что они не смогут забрать.