Наши идолы лгут

В долине богов мы спим, утомившись. Спим, устав царапать зеркала с обратной стороны. В долине богов мы заточены, по ту сторону зеркал, переливающихся забытой магией. Мы смотрим, как утекает сквозь пальцы песок времен, как наши кости каменеют, а языки отнимаются. Мы смотрим, как вырастают пики гор, как высыхают океаны. Как тянутся наверх последние из истинных деревьев, в стволах которых еще томятся сны без времен, без лиц, без памяти. Мы смотрим, как блуждают во тьме ошметки от прошлых времен. Они взывают к Андруил, когда стреляют священных зверей, но их жертвы не доходят до нас. Силейз скребет руками, обращенными в пепел, по зеркальной глади и не может больше возжигать костры. Фалон’Дин молчит, у него больше нету рта, а Диртамена сотрясает дрожь – во снах зовут его же жрецы. Там темно, влажно и жутко, когда призраки отмеченных раскладывают своего собрата по частям. Мы смотрим, как торчат из земли бывшие дворцы, шпилями возносятся над выжженной землей руины прежней империи. От безымянных отцов рожденные, тут когда-то бились в священной войне. Мы смотрим, как из кубков, сусальным золотом обвитых, пьют власть крупными глотками смертные дикари. Под ногами мечутся тени, желая урвать крупицы. Эльгар’Нан, пламенея, обращает свой покров в лаву и застывает, вновь и вновь. Его ярость неудержима и, к сожалению, бессмысленна. Мы спим, медленно умирая. Скоро остынут последние воспоминания, скоро Гилланнайн ослепнет вновь, изможденная. Мы спим, пока ты ищешь что-то, способное заполнить, среди иллюзий Тени. Мы спим и видим сны о том, как царапает небо высокая-высокая башня среди гор, как по стенам ее дрожью пробегает магия, пробуждая ото сна старые обереги. Как красками пишется чужая история, чтобы рассказать ей, когда все забудут. Чтобы лицо разгладилось, как когда-то, чтобы глаза вернули свой блеск. Краски расскажут ей все тайны, о том, почему в небесах столько кровавых глаз, почему она и почему они. Существа стали смертными, история – безжалостной, но, когда падет и небесная крепость, это место останется неизменным. Пусть эти краски расскажут, как говорят голоса всех тех, кто молит о возмездии, почему твоя шерсть потемнела со временем, слиплась и выросла горным хребтом на позвоночнике. Пусть расскажут, как ты жил когда-то, как были глаза – светилами, неотрывно следящими и оберегающими. Пусть голоса расскажут, что сделало тебя таким. Пусть они расскажут, почему ее молитвы никогда не доходят до цели, пусть заместо обиды и боли придет ярость – и та, в которую ты уверовал, остынет с улыбкой под луной и проснется чудовищем. Пусть эти голоса станут ее, звучным и звонким, доселе извергающим столько светлых речей. И тогда сусальное золото расплавится, стекая с кубка, а руки она испачкает кровью, не будет ей конца. Мы спим и видим сны, мы колотим в зеркала, мешая с той стороны, мы ждем, мы пламенимся и плачем, мы слепы и надменны, мы ждем, ждем, ждем конца. Посмотри на нее и заметь расплывчатые знаки, что таят утренним снегом в глазах, прочти наши имена на запястьях и выше, те, которые уродуют лицо. Посмотри на нее и складывай невысказанные фразы, те, которые никогда не произнесешь, посмотри на нее и освободи, пусть она останется одна в темноте, пусть она никогда не сможет вновь воззвать к своим собратьям-теням прошлого, пусть ты сделаешь ужасную вещь, ужасней всего, но ведь ты разучился по-другому. Освободи, чтобы ничто не мешало принадлежать тебе и лишь тебе. Мы смеемся и скребемся, мы щупаем края зеркальных гладей и зовем мать, мы ощущаем предвкушающую дрожь этих мест, мы ликуем, мы глухи и уверовали в себя после стольких лет. И ты уверуй, возгордись, приди, приди и освободи нас, чтобы преступить точку невозврата. В долине богов мы спим, несуразные собой и остывающие. И ждем.