Наши идолы лгут

Лавеллан крутится, вертится, словно волчок, стараясь обхватить взглядом все сразу. Со стороны он выглядит совсем смешно, и Дориан кривит полные губы в улыбке. Со стороны, в своей робе эльфийского хранителя, босыми ногами уходящий в прошлое, Лавеллан выглядит…правильно. Павус на миг смущается своих мыслей и гонит их из головы. Это ведь Изумрудные могилы, лес, выросший на телах тех, кто прошел до половины. Он подходит к эльфу. На задворках сознания томится любопытство – неужели он видит это место таким чудесным? - Элли, Элли, видела бы ты все это… Он шепчет с придыханием, а потом смотрит около себя – и тевинтерцу вдруг становится неловко, потому как он это он, а не пресловутая «Элли». Вивьен глядит на Изумрудные могилы: через сплетенные кружевным узором листья отважно бьется свет, корни мощными хребтами выглядывают из-под земли, а далеко-далеко пасется рогатый зверь, без страха ступая по землям своих предков. Она видит расписные замки орлесианских вельмож, плотно сжимает сочные губы и фыркает на торжество не лесов, а людских построек. - Инквизитор, дорогуша, вот хороший пример, как под позолотой кроется гнилушка, - и неясно долийцу, смотрящему на шик и блеск сквозь пальцы, говорит она про себя или про набитый мятежниками дворец. Инквизитор молчит, вбивает между пальцев влажную от росы землю и плетет заклятья всех Хранителей: корни подставляют ему свои чешуйчатые спинки, ветви кланяются, и вот он уже выше, восторженно и неумолимо соскабливает позолоту со львов, что охраняют поместье, и та искрами падает в землю, тает в ней. Это не чудо, не волшебство или магия. Это – конец всего. Вивьен царапает ноготками рукоять посоха, словно это сможет скрыть ее страх перед неизведанным. Перед мальчишкой с клеймом на лице столь ярким, столь черненным, углем маленькой девочки нарисованным, что под клеймом этим, кажется, и нет никого. Только нити, связывающие с уснувшими богами. Порой ей кажется, что он даже хуже демона. Лавеллан же молчит, смотрит льдисто на Соласа, перенимает мысли, просит совета и ответа. У того в глазах отражаются плетенные ветвями небеса, но корни его сторонятся, а толчки подземной энергии становятся все тише. Боятся чего-то, следящего за всем и каждым, чего-то страшного внутри отступника. Лавеллан на миг сливается ощущениями с лесом и удивляется. Он почти касается правды своими почти прозрачными руками, но запеклась кровь на лице, проникла слишком глубоко, отпечаталась на костях, чтобы разглядеть хоть что-то. - Дориан, неужели не чувствуешь? – почти лукаво спрашивает эльф, - vhenan, прислушайся, - он добродушен, робко улыбается, тянет и затягивает в себя, щедро делясь своим восторгом. Все, что относится к старым преданиям, отголоскам величия элвен – пьянит его до невозможности, до поганого жжения в груди у Павуса, до осознания горького, что для них обоих судьба своего народа и родины всегда будет превыше всего. Долиец поет с листвой, раскачивается в такт деревьям: он дик, совершенно и абсолютно прекрасно дик. Но тевинтерец знает, что своим касанием развеет эту чудное колдовство. Вот только хочет ли он этого?