Наши идолы лгут

Больше всего они любили закаты. Горы выпускали вихрастые розовые облака, подобные никогда не виданным цветам. Время, мчавшееся днем, не существовало для них вечером. Их души, одной ногой ступившие в сон, приводили себя в невиданное равновесие с окружающей тишиной. У нее слух был тоньше, чем у него, но тот впитывал мир через прозрачные лики призраков прошлого и запахов, ветром принесенных в его маленькое убежище. У нее был слух тоньше, черты лица острей, а в волосы с недавних пор впутался высохший цветок чертополоха. Гордая дочь своего народа, она пришла сюда за славой, натасканная на диких зверей, как и ее гончие, но в итоге нашла лишь безмолвный, будто спящий, лес с озером, вода в котором отливала изумрудом. И его. Их пальцы не соприкасались. Он вообще старался больше ее не касаться. Говорил, что для ее же блага. Говорил, что так будет легче забыть. Обещал, что, когда придет время – она все поймет. А она не понимала. Не понимала, что все меньше гончие узнают ее, все меньше остается времени в запасе, и что отрастает срезанная на тетиву коса. Все так же стреляла безмятежную без свирепых серых хищников дичь, подносила ему, как на алтарь, а себе разделяла с псами. Дюжина доверчиво помахивающих хвостов: они заменяют Лавеллан и семью, и детей, и даже оставленного холодным брата. Она часто думала, в полусне наблюдая за тем, как пляшут духи времен под его темной рукой, что время в этом краю идет совсем не так, как дома. Дома – как далек он стал за пару месяцев! Кажется, там и звезд было меньше, и не утопали деревья в рассветном солнце, и не ощущала она себя такой… настоящей? И снились ей сны. Чудные, вещие и осязаемые сны. Кажется, протянешь руку – и коснешься той грани Изнанки, которую достоверно изучил странный-странный отшельник в пропахшей сухими травами пещере. - А знаешь, мне снилась буря: стволы деревьев рушились, а ветер был острым и резал лицо. Видишь шрамы? – говорила она, и он рисовал неистовство стихии, он зачем-то постоянно рисовал то, что она рассказывала, словно не хотел забывать. Он тогда присел перед ней и, разводя белые руки, хмуро разглядывал появившиеся и местами поддернутые красной коркой шрамы. А Лавеллан смотрела на едва заметные морщинки вокруг его глаз, полупрозрачно-синих и безмятежных. - Мне снилось… - говорила она, и тянула за рукав назад в настоящий мир, потому что как же ей без него. Потому, что, казалось, этот край станет совсем неживым без него, ушедшего вслед за зовущими к себе духами. Он был сердцевиной, средоточием одиночества, пропитавшего утренний белый туман над озером. Проклятым самим собой с двух сторон этого странного, замершего в ужасе перед зимой, мира. Небо торопилось загнать облака за пики гор и сияло бесчисленными созвездиями. Как же он был очарован звездами, плененный ими каждую ночь. Они умирали в его глазах и горели в руках, когда он вел ими по ее плечам. - А знаешь, мне снилось пение гор, - говорила Лавеллан, и она задыхалась от запаха трав, ее страшили силуэты углем на стенах убежища, - они пели, когда приходила зима. На них были красные рубцы, ты когда-нибудь слышал о таких горах? Видишь, даже губы покрылись инеем? – он тогда смеялся и, говоря, что она просто невозможна, целовал так истово, так, что духи ревниво выли в своем пепелище. Ей снилось все это, а с холодами она проснется, и больше ничего такого не будет… Но сейчас они были вместе, разделяли вечер, меняющий свои краски. Где-то далеко скулили псы. - Мне снилось, - Лавеллан говорит, упрямится и не хочет принимать будущее. Тянет руку к нему, робея, словно девочка, - словно небо вдруг превратилось в один огромный цветок с тысячами лепестков. Роза была совершенно неподвижной, но казалось, что она по спирали ввинчивается внутрь себя, утягивая с собой края небес. Такого цвета, как свежей зелени, спираль… Он вдруг резко поворачивается к ней, стряхивая с себя чужую руку. Девушка замирает, отмечая то, как быстро он потерял спокойствие. - О, нет, - качает головой, и силуэт его тает в подступающем мраке. - Что значит «о, нет»? – хмурится, боясь упустить тот момент, когда он вдруг исчезнет, как редкий и могущественный дух прошлого. - Эта страница уже перевернута и забыта. Нет, тебе это больше не грозит… Лавеллан не понимает его, она чувствует, как горят кончики ушей от стыда за саму себя. Холодные северные ветра жгли ей руки, но сильней жгла чисто женская обида. «Мы, наверное, жалко смотримся со стороны. Оттолкнули друг друга, но разбежаться не можем. Оба боимся того, что будет», - подумала она, обнимая острые коленки, чтобы сохранить тепло. Лавеллан покосилась на своего «собеседника», против воли любуясь его точеным профилем. Совсем не то ей хотелось сказать. Скулеж перерос в вой. Почти волчий – правильно, подумала Лавеллан. Если ты сражаешься против диких монстров, то рано или поздно обратишься сам. А знаешь, одинокий колдун? Мне снилось про то, как ты был одним из них.