Наши идолы лгут

Первую неделю агония гостила у нее в покоях. Пока-что-ее покоях, но скоро и самые малые напоминания о ее бытии тут сотрутся, так она думала. Надо вспоминать, как быть маленькой и невидимой, не зря же училась. Но до момента ее отъезда было далеко, и в Скайхолде Лавеллан было холодно, холод этот доставал до костей. Невыносимо. Первую неделю агония переворачивала вещи у нее в комнате, она разбивала вазы с цветами, кромсала атласные перчатки ножницами. Агония ложилась к Лавеллан в кровать, она вгрызалась в обрубок ее руки по утрам своими маленькими, но тонкими, как иголки, зубками. Вечером же клала свои ладони ей на виски, сдавливала головной болью, чтобы вытошнить всякую надежду. На первой неделе Эллана проклинала свою живучесть, рыдая безмолвно и безудержно. У нее не было легких слез, ни от боли телесной или душевной. Она плакала только от ярости, порожденной собственным бессилием. Слезы жгли ее лицо, ночную рубашку, выжигали что-то и внутри. Но агония не дождалась от Лавеллан всхлипов и молитв, нет-нет, больше никогда. Она молча роняла вещи, не привыкшая быть однокрылой птицей. Молча смотрела, как дрожит перо в ее руке. Молчала и понимала, что, если не сможет такой управляться с обыденными вещами, то ни о каких великих спасениях думать и не стоит. На вторую неделю она получила экспериментальную модель новой своей руки. Надо же, не поскупились на мастеров Орзаммара. Или те сами вызвались? Протез был с виду той же рукой, только будто побывавшей в огне. Трогала она кончики не-своих пальцев, а те были неказистой птичьей лапой. Весом протез прибивал Лавеллан к земле, а ведь это еще была незавершенная модель. Через несколько дней она отослала его назад с указаниями и просьбами о дополнениях. Ну и с частичной выплатой, старались же. Лавеллан писала письма нетвердой рукой, сама себя наказывала за минутные слабости. Шерстила библиотеку, ужасаясь мысли о том, что что-то важное ей и необходимое может быть здесь. Она медленно, но верно готовила себя к уходу из этой части ее жизни. Быть может, самой счастливой. Но счастье Эллана привыкла не измерять. Стрелять с протезом оказалось тяжело – не удивительно. Пальцы у Лавеллан кровили, неприученные к такому. Под подушкой у нее лежало по лезвию – в здоровую руку и в зубы. Конечно, смеялась она как-то, пустить стрелу она сможет и ногой, а пока враг будет смеяться, сможет засадить ему в горловину. Эллана не думала, что мыслить о таком будет так хладнокровно и радостно. Нашлась спасительница. Когда она просыпалась от фантомных болей по утрам, а весь день руку эту, сгинувшую, словно что-то тянуло и заставляло ронять лук, промахиваться мимо цели, то училась винить только себя. Иногда вечерами ей казалось, что за руку эту ее до сих пор держит Солас. Солас в ее снах на такие вопросы отмалчивался. Но ушло время агонии и привыкания. Рука почти не дрожала, взгляд опять покрывался тонким слоем пепла, а протез почти не ощущался чужеродной деталью. Утром, пока таяли остатки сна на теле, она заплела отросшие волосы – все равно как-нибудь, разозлившись, обрежет ко всем лже-богам – в косу, проверила свои пожитки и, договорившись о месте встречи с оставшимися советниками и соратниками в Скайхолде, покинула его. На полпути она остановила свою галлу, и, погладив на прощание, освободила. Сменив лук на лютню, заменив одежды инквизитора на плащ путешественника, менестрелем отправилась на свежий и неизведанный запах морей. И крошащихся в руках тевинтерских пряностей.