Наши идолы лгут

Она уже заведомо знала, что тянуться к нему бесполезно. Что, стоит ей попытаться дотянуться до небес, она разорвется за части и проснется, изнывая от фантомных болей. Кажется, он сам пугался, когда подбирался слишком близко. Сны Лавеллан были окутаны мягкой дымкой, то безмятежные, то с чувством легкой тревоги. Он замирал зверем на границе, борясь с желанием сбежать, опять убежать, и подойти еще ближе. Лавеллан всегда думала чуть быстрей него, но не всегда правильно. Сначала сорвалась, ярким лучом бросилась к нему. Как к спасению побежала. А его и след простыл. За что, за что он ее так изуродовал. Спокойствие те ошметки Тени не приносили еще какое-то время. По крайней мере, он теперь не убегает, думала Эллана, тихо ругаясь под нос на шуршащую вечно веником служанку за дверью. Она уйдет так скоро, так убирайте все, что осталось от присутствия дикарки хотя бы без нее. А потом что-то случилось. Всегда что-то случается. Тогда Лавеллан, побродив по своим снам, несильно проявила свою волю и остановилась. Прошла по своим следам обратно, уселась возле некоего столпа. Она привыкла, что сны для нее часто состоят из разноликих цветных фрагментов. Сейчас, например, она с Ужасным Волком могла оказаться в его бывшей ротонде. Он как раз подобрался совсем близко, запредельно близко. Или это его дыхание настолько мощное. А всего-то надо было остановить само время. Он смотрел на нее, будто из зазеркалья – натянулось вокруг тонкое полотно изнаночного мира. Ужасный Волк оказался вовсе не таким, каким она его себе представляла. Ее представление и без того отличалось от обыденного. Но он оказался упрямым. Выбитым из течения времени старым механизмом. Невыразимо одинокой его деталью. Нужной ей деталью. - В Скайхолде стало еще холодней. - Да, - согласилась она, аккуратно водя пальцем по культе. Иногда то, что осталось от ее руки, рефлекторно дергалось, словно обрубок крыла, еще помнивший, как летать. Она ненавидела и стыдилась этого момента, - хотя ночь обещалась теплая. Наверное, сползло одеяло. Она уловила то мгновение, когда он зажмурился, чтобы на этой детали воссоздать ее образ. В последнее время ему оставалось довольствоваться только этим. Эллана не стала ему мешать. Мешать, чтобы он ее увидел. Судорога пробежала у нее по рукам, сбежала к ногам и расползлась вокруг, все меняя. Вспыхнули огни, сожгли полотно надоевшего сна, стали выстилать новое, ставить декорации. Пользуясь моментом, Лавеллан стала греть бок у завесного огонька. - Что ты делаешь, - спросила она. Собеседник на это улыбнулся улыбкой волшебника, уходящего куда-то за края понимания, - это нечестно, трикстер. Ты можешь видеть меня хоть так, а я даже догадаться, где ты, не могу…хоть бы подсказал. Ma ghilana, vhenan. - Да. Ты тогда так и сказала, - согласился Солас. Он хотел ее увидеть. Убедиться, что так же она выделана из ивовых ветвей, маленькая изящная статуэтка. Сейчас тень ее сознания сидела рядом, и он все думал, когда же настанет точка невозврата, когда придется убегать. Она обязательно должна была наступить. Тени от пальцев, протянутых над огнем, легли на ее лицо размашистым клеймом. Глаза рабов когда-то блестели не сильней рыбьих, у нынешних диких эльфов в них запрятали изумруды и сапфиры. Глаза Лавеллан же были покрыты пеплом. Самые красивые из всех. - Я тебя слышу, - говорит она между тем, - ты спишь, хоть тебе и не нужно, и нельзя сейчас. У тебя так сильно колотится сердце. - Хотел бы и я тебя так же слышать. - Когда мы встретимся, ты сможешь прижаться к моей спине и услышать, как я звучу, - вздохнула Эллана. Она повторяла это про себя, тешила и успокаивала себя этим желанием. Засыпая под песни гор, она слышала поначалу только легкое его присутствие. Научилась отделять его от остального. Теперь она думает, что, засыпая где-то в Тевинтере, где грань тонка, исполосована, как вены большого чудовища, неразумными людьми, сможет ощущать его совсем близко от себя. Эллана ловит себя на мысли, что давно уже не хочет чего-то иного. Она иссякла для того, чтобы раз за разом спасать мир. Теперь ей хочется только спасти себя и его. Словно бы однорукая охотница что-то может. - Осторожней, - тихо говорит Солас, переваривший очередное «еще раз, не в последний раз». Он старается реже ласково обращаться к ней, но vhenan – шепчет Тени полотно, шепчет отовсюду невысказанная боль. Она рвется из него, против воли, - ты теперь кладешь кинжал под подушку, можешь напороться на него во время сна. - Не раньше, чем я зарежу им ту шумящую служанку, - улыбается Лавеллан, и она знает, что с каждой улыбкой проваливается ее очередная попытка. Быть может, их история и не должна в конце-концов одомашниться, а остаться дикой, такой, как есть. Такие не рассказывают у костров своим детям, такие не отмечают на страницах летописей. Такие разве что Варрик запишет, да кто будет раскупать эту печальную дешевку, в которой бог тоскует по прикосновениям смертной. Ее же протез теперь прибивает к земле, походка слишком легкая для него, она же пьет, кажется, свою же разбавленную кровь. - Я хочу прикоснуться к тебе, - сказала Лавеллан. - И я, - ответил бог-обманщик, как ей твердили по десять раз утрами и вечерами, - но тогда все потеряю. - Пускай. Ты сможешь сделать что-то хорошее из того, что есть, - она протянула к нему руку, а он не отклонился. Покосилось полотно сна. Но ведь не оно важно. - Я потеряю все зазря. И, боюсь, тогда проснемся мы невесть где, - его лицо, глаза, подсвеченные синевой, мелко-мелко крошатся. На их сны идут штурмом с наружной стороны. Может, за дверью у него тоже есть такой надоедливый слуга. - И пусть. И эти слуги, словно сговорившись, сжимают-пережимают их испуганные своим появлением на свет слова, необратимые. Тут и цепи разрываются, и ищут руки, изголодавшиеся по теплу, друг друга. Просыпаясь утром, Лавеллан еще долгое время баюкает эти воспоминания. Пока не растаял утренний туман, она может верить во все хорошее.