И у свободы есть имя

      — Дойдем до гостиницы без излишних забегов в хитрые лавочки. Я повременю с ужином, успеется. Тебе стоит залечь в постель и принять какое-нибудь лекарство. Что за мудак додумался отправить течную омегу в обитель международных шашней? — сын ежа серьезно негодует, беспокоясь за благоухающую омежку рядышком с собой, видимо, даже не подозревая, что одна его натура эту самую омегу подвергает еще большему испытанию, чем вся херова делегация в первой половине дня.       Компания на вечер в лице альфы оказалась не самой хорошей идеей. Бездумной идеей. Идеей самовольного прыжка в глубокий колодец с темной водой. Поэтому теперь Учихе только и остается, что мысленно ругать себя отборным жаргоном. Как не старайся, а не стоит отрицать факт ощутимой симпатии к незнакомцу-альфе, иначе Итачи вряд ли взялся бы его терпеть. Надо же, далеко не типичный рядовой самец с мощной аурой и неслабой энергетикой. Если бы ее можно было описать словами, Учиха перевел характеристику сравнения в пример с черным, необузданным и опасным пламенем, вот только сжигает оно не все подряд, а исключительно по надобности.       Запах альфы на Итачи оказал по-настоящему необъяснимое, словно магическое, влияние. Он будто обволакивает со всех сторон, забирает телесное напряжение и недомогание, вызванное течкой. Не сказать, что очаровывает до беспамятства, но приносит ощутимую внутреннюю гармонию, уютную и приятную, которую не хочется отпускать. Обладает нехилым магнетизмом. Вряд ли способен приедаться и вызывать отторжение. Отнюдь, в этом аромате хотелось раствориться, как в действии хорошего дорогого наркотика. Учиха сам себя никогда не считал слабым, ведомым и чертовски зависимым от природы особей. И свое нынешнее состояние объясняет вполне логично и небеспочвенно. Собственное ментальное поле омеги в течку становится особенно уязвимым и сурово требовательным, а тут оно распознало в человеке, идущем рядом, породистого самца, по мощи внутренней энергетики не уступающего Учихе. Более того, будто схожей с ней, что подозрительно.       Ну вот, снова омежья сущность мучительно взвыла шакалом внутри.       Предательское тело чует альфу себе под стать и умоляюще просит, нет, требует его. Нашептывает смиренной голове о естественной жажде секса тихим голосом. Итачи к сексу никогда не был шибко фригиден, просто, он еще не встречал такого самца, который способен выключить в нем батальонного капитана и включить страстную податливую на ласку омегу. Обычно, случалось наоборот, как бы то не выглядело абсурдно.       Норовит расслабиться, припасть к оголенной шее сына ежа губами, там его аромат играет особенно яркими нотками. Хочется прокусить его кожу в том нежном месте, до крови, слизать осторожно ее багровые капельки. Учиха едва не чертыхнулся, когда до него дошел не скрытый смысл нынешних желаний, терзающих душу. Внизу живота нарастает сильный, но приятный спазм… Уже не хочется посвящать лишние минуты прогулкам. Быстрее хочется вернуться в гостиницу. Опустить шальную голову в холодную воду, а потом в помощь раунды старой доброй дрочки.       Но откуда-то снизошел розовый бог целомудрия, он дал омеге силу взять себя в руки и отвлечься с эротических дум на поддержание разговора.             — Бывают обстоятельства многим серьезнее, нежели делегации. И, что завалиться и умереть теперь? Представь себе ситуацию, стоишь в осаде с группой из трех человек в окружении отряда из двадцати, им плевать, кто в течке, а кто в гонах, как и самим наплевать на грозные диктанты организма. Приходится, сопротивляясь физиологическим нападкам, включать совсем другие инстинкты. А иногда используешь бурную физиологию в качестве дополнительного силового механизма. Необузданные прихоти делают нас вдвойне свирепыми.       — О, так ты выходец-омега старой военной школы. Надо же, я не ошибся. Не врут люди, когда говорят о вашей стальной выдержке.       Учиха не может скрыть удивленной усмешки:       — С чего ты взял, что я выходец именно военной школы, да еще и старой? — на самом деле, афишировать свою принадлежность не шибко хотелось, а причины стары, как мир. Те же религиозные распри и маниакальная тяга избегать выходцев государства, для которого Итачи стал образцовым батальонным капитаном. Чужестранцы не жалуют выходцев той стороны. Возможно, завидуют, или даже побаиваются. Слишком много ходит легенд о некогда самом элитном военном образовании на всем континенте.       — Пока ты сладко спал на мне в театре, я достаточно успел на тебя полюбоваться, — поясняет альфа, равняясь в шаге с Учихой, безотрывно наблюдая за его важным шествующим видом. — На твоем безымянном пальце золотая печатка с изображением головы черного тигра. Символика трех приморских государств, возведенных в княжества. Откуда конкретно ты, разумеется, угадать не могу. Однако, образ тигра уже лет восемь считается устаревшим и не используется. Княжества больше не практикуют армейскую систему с чужеземными солдатами, против личной воли призываемых. Следовательно, ты выходец именно старой военной школы. Как и типичная омега, выглядишь совсем молодо, но тебе, скорее всего, около тридцати. Плюс-минус, разумеется. Ты путешествуешь независимой единицей, значит, находишься в почете у правительства. Я не сомневаюсь, до твоего предположительно майорского звания мне далековато. Смысл тебе о чем-то беседовать с тем, кто уступает тебе в виденье жизни и опыте, поэтому половину нашего пути ты смиренно молчишь, даже не глядя в мою сторону. Это первое. Второе… — далеко не оскорбленный невниманием к себе альфа в весьма уверенном тоне продолжил свою тираду, — видный омега в высоком социальном положении, без метки и даже никем не покрытый, еще и в течку. Пахнешь божественно. Хотя, куда уж там, от тебя крышу сносит. Наверняка предполагаешь, якобы пытаюсь подбить к тебе клинья, поэтому в твоих глазах я очередной назойливый кобель. Ну, скажи, что не прав хоть в одном пункте?       Итачи в ответ помалкивает и опять напрягается внутренне, как струна.       — Может мы, все-таки, познакомимся? — тень улыбки украшает симпатичное лицо альфы. В сумерках оно выглядит особенно умиротворенным и миловидным.       Не то чтобы раздражал Учиху вынужденный спутник в этот чудесный вечер или, того хуже, внушал неприязнь, просто не видел омега смысла заводить левые непонятные знакомства. К чему они? Итачи по природе своей предпочитает трепаться исключительно по делу. А если не по делу, а для души, то исключительно с близкими проверенными людьми. Бесцельная беседа с незнакомцем-чужеземцем по определению не может содержать в себе ничего полезного.       — Общения в моей жизни хватает с горкой. Кстати, я тебя не задерживаю, можешь идти вперед. Мне-то торопиться некуда: завтра у меня свободный день. Нет надобности шуровать на бессмысленные банкеты, так что… — Омега только и рад отвязаться от юнца и не дразнить себя лишний раз, игнорируя то, что уже успел мысленно облюбовать его от и до.       — Хм, в театре выглядел куда более приветливым и милым, — ухмыляется альфа, с интересом разглядывая спокойное лицо своего спутника в блеклом свете уличных фонарей. — Я тоже никуда не тороплюсь, было бы к кому спешить. Мне же лучше, если моя компания по съему номера блаженно вырубится, пуская слюни в подушку, до моего возвращения. Чисто по-человечески, нет желания выслушивать шквал претензий и неуместных вопросов.       — Пара часов приятной дремы на твоей широкой груди еще не обязывают меня растаять перед тобой горкой мороженого на солнце, — Учиха улыбается без зазнайства и высокомерия, наверное потому, что тайно лукавит, задумчиво провожая безысходным взглядом гужевую повозку неподалеку и вздыхает. Сначала значения не предавал, но чем дольше этот альфа пребывает рядом, тем отчетливее проясняется картина. Порывы волшебного притяжения сбрасывают чешуйки, оголяя свой незамысловатый секрет.       Еще бы, как здесь утонченному омежьему организму громкий сигнал не подать? Много встречал Итачи на своем веку альф и омег не дурных кровей, но даже они резко уступают экземпляру рядом.       Хошигаки Кисаме называет этакие особи выносками скупердяйских дворянских семей, где предпочтение отдано бракам между родственниками. Типичные задатки княжеских династий или клановой военной аристократии. Иногда просто аристократии с тем или иным выразительным геномом. В этих семьях не принято смешивать кровь с простолюдинами или какой-то посторонней ветвью без особой на то надобности. Дети от подобных браков либо альфы, либо омеги, две крайности, среди которых вырождаются беты, как люди неспособные нести в себе огромного геномного задатка.       В числе потомства кровосмесительных семей нет экспериментально намешанной разносторонней ауры и изобилия феромонов, это делает его на порядок сильнее, выносливее, разжигает их индивидуальную ауру до вселенских высот по сравнению с прочими особями, но в то же время отталкивает от них рядовых альф и омег, стоит повернуть дело в сторону выбора пары. Да и самим не интересно западать на тех, кого они, того не желая, способны задавить собственной химией и природными задатками, внося дисбаланс в желаемую от отношений гармонию. Поэтому не сладко приходится в сфере серьезных романтических связей. Учиха живое тому доказательство и наглядный пример плода брачного союза, в котором мать и отец — брат и сестра по троюродной линии. Очевидно, весьма не дурного склада юноша-альфа, как пить дать, состряпан тем же хитрым методом кровосмешения непрямой ветви. Итачи готов ценой руки на это поспорить, уверенный в своей правоте. Вероятно, альфа то же самое распознал в Учихе, вот и плетется рядом во имя научного интереса. Тем более, большая вероятность к тому, что у него та же история, что и у Итачи. Не складывается ничего путного на личном фронте, потому что он слишком подавляет возможных претендентов на свою аппетитную натуру.       Сейчас альфа прячет лицо под навесом капюшона, не то обиженно, не то от редкого снега, кружащегося на пути. Напоминает мрачного отшельника с кучей опасных фокусов в рукаве, только Итачи он не страшит. Наоборот… Учуяв в оппоненте себе подобного, только в вариации противоположного пола, омега ощутимо расслабился. Стало понятно, почему именно этот самец так взбудоражил ему кровь.       — Кстати, насчет принадлежности моего звания, может ты и прав, а может и не прав. Однако, смекалистый. Хорошая черта. Она не дает пропасть в жизни. И да, поверь мне, считай я тебя приседающим мне на хвост кобелем, скорее всего даже не заговорил с тобой и держался подальше, чтобы чужие слюни не собирать в свою сторону. А раз мы идем рядом, в какой-то мере твое общество мне приятно.       Ненадолго между омегой и альфой воцарилось прежнее смиренное молчание, и Учиха сам себя не понимал, когда чертов язык намеревался предать принципы избранного делового трепа.       — Имею честь предположить, что рядом со мной плетется бывший ботаник, ведь заграничную культуру вдумчиво изучают только ботаники или, на худой конец, истинные ценители. На последнего ты не тянешь. Ты, как и большинство гостей столицы, не палишься никакими отличительными чертами, выдающими твое происхождение. Государственное или семейное. Но по наличию оружия под твоим плащом и отсутствии на совете делегатов, можно заключить, что ты не принадлежишь к военным верхам, а, значит, чей-то телохранитель. В моих рядах телохранителя, который сбегает с незнакомцем и косвенно вешает свои обязанности на другого бедолагу, принято пороть розгами и лишать привилегий. Ты же сделал это свободно, будто тебе пофигу, следовательно, фактически не являешься ничьей шестеркой. Предполагаю, тебя просто вежливо попросили подсобить люди, которые тебе доверяют и которых ты хорошо знаешь. А тот чудак просто так прибыл сюда, за компанию, вот ты и загрузил его работой, видать, он без дела скучал сидел. Не даром кодовое имя тебе — распиздяй.       Альфа помалкивает в ответ, но краем глаз Итачи замечает весьма милую улыбку на его губах. Бывалый Учиха, очевидно, не ошибся не в одном пункте.       — Ну, и кому же не повезло с таким нерадивым охранником? Явно не феодалу ведь, — улыбается омега.       — Еще не так давно кое-кого не тянуло на излишние разговоры, — подмечает альфа.       — Да ладно уж, разбредемся и забудем про этот вечер. И про то, что болтали не о чем. Разве не так оно случается?       — Возможно. Однако, ты зря меня недооцениваешь, называя нерадивым.       — Зачем ты за мной увязался? Думаешь, я не определю, что хороший тон к старшим и высшим по званию не твоя стезя? — тембр Итачи меняется с обычного разговорного на более грозный, напористый. Будто салагу в гарнизоне допрашивает.       — Это не хороший тон, а самоубийство. Шляться с непокрытым, немеченным омегой, да еще и жаждущим грубой ласки. Всю ночь под одеялом дрочить буду, вспоминая тебя и твой запах. Но твое нынешнее состояние это даже хорошо, в течку по вам — омегам — прекрасно можно прочесть внутренний энергетический потенциал и по нему определить, что вы за фрукт.       — Ну, и какой же я фрукт?       Альфа улыбается, нахальненько положив руку в кожаной перчатке на капитанское плечо.       — Вкусный, но ядовитый, если неправильно употреблять. За такого омегу стоит до победного выстоять оборону.       Слова, которые Итачи даже не услышал, бренное тело, едва прижимающееся к альфе кричало громче всяких звуков извне. Засранец издевается, намеренно и жестоко провоцирует.       Вот и искусно гравированная монолитная колона у ограждения гостиничного комплекса маячит перед глазами, ловит на себя бледный лунный свет, а теперь широкую спину альфы, прижатого к ней Учихой, тоже ловит.       У юноши дыхание перехватило, от теплых мягких губ, которые чуть касаются его шеи. Одной рукой он продолжает обнимать Учиху, а вторая болезненно сжата в чужой стальной хватке. Омега с не скрытым развратом прижимается к альфе, зарывается пальцами в его жесткие волосы, вдыхает дурманящий аромат самца, что околдовывает против воли… или следуя ей. Прикасается своей упругой щекой к его, чувствует настырную руку на своей голове. Она ласково гладит по волосам, осторожно перебирает пальцами длинные пряди. Дыхание будто рваными клочками вырывается из его груди юноши, манит приятным отголоском. Альфа хочет подарить полную свободу действий и второй руке, но Итачи не позволяет.       Внутри все горит и извивается в агонии возбуждения, скрытые резервы рвутся наружу, притом не только у омеги. У обоих. И они просто не могут не чувствовать этого, слишком высоким чутьем одарила их природа, слишком требовательными, сложными натурами наказала. Глаза, чернее самой ночи, обжигают друг друга неистовым взглядом голодных хищников. И у альфы, и у омеги на лицах играет сумасшедшая улыбка. Учиха водит рукой по закрытой плащом груди альфы, щелкает металлическими петлями застежек, не церемонясь, опускает ладонь к паху, касаясь выпуклости на штанах своего самца, выкрадывает у него страстный стон. Альфа нетерпеливо тянется к губам Учихи, хочет завлечь их в поцелуй, и омега в ответ, опаляя чужие розоватые губы своим жарким дыханием, томно шепчет:       — Прости, красавчик, я не сторонник курортных романов, хотя, не скрою, ты меня неслабо впечатлил. Хорошего тебе вечера.       Итачи отпускает затекшую руку своей жертвы, запахивает ему плащ, пока тот еще не пришел в себя, покровительственно целует в лоб, сам не знает, зачем, после направляется прочь, но не успевает проскользнуть в ворота, пойманный, как капканом, за руку.       — Завтра увидимся? — один из тех вопросов, которые Итачи совсем не ожидал услышать, особенно при нынешних обстоятельствах.       — Вряд ли, — спокойный ответ на выдохе.       — Завтра вечером, я уже покину этот город, очень хочу увидеть тебя еще раз. Если тебе тяжело из-за самочувствия, могу прийти к тебе сам, даже в номер не войду, просто у порога постоим. А если опять отважишься на занимательную прогулку, встретимся у моста в центре. От чертового банкета мне не отвязаться, но я уйду оттуда пораньше на пару часов. Примерно к шести.       — Отпусти меня, пожалуйста, — негромко просит Итачи, даже не обернувшись. И альфа не перечит ему, отпускает. В конце концов он не имеет на этого омегу никаких прав и даже не дотягивает до его социального положения. Провожает тяжелым взглядом его будто точеный силуэт в свете гостиничных огоньков, продолжая выстаивать одиноко у колоны.       Из корпусов доносится сумбурный шум, во дворе замелькали единицы смеющихся людей, направляющихся к воротам. Они пренебрежительно окидывали взглядом молодого альфу, который медлительно застегивал плащ, пряча лицо под капюшоном. Совсем рядом мелькает чья-то тень, и в следующую секунду альфа неказисто падает в снег, сбитый грамотным толчком в плечо. Стряхнув с недовольного лица холодные, влажные, белые ошметки, он разглядывает нависшую над ним тень в оранжевом костюме и накинутом поверх него светлом плаще.       — Ну ты и козел!       От приевшегося голоса в режиме очередных санкций альфу пробивает на идиотский смех.       — Блять, а я так отчаянно надеялся, что ты уже лежишь в колыбели и чешешь во сне задницу!       Ровесник-альфа зло пинает свою извечную пропажу по тяжелому ботинку, но уже через секунду подает ему руку, чтобы помочь подняться.       — Смехуечки ему… Пиздахаханьки… Вставай, загубленная молодость. Мы планировали вечером в баню сходить. Задолбался уже тебя ждать, отшлифую тебе задницу потрепанным веником, как школоте, чтобы неповадно было в бега пускаться. Пошли, купим еще попить чего-нибудь холодного с собой. И вообще, где ты шлялся? Я уже такого себе накрутить про тебя успел.       — Меня инопланетяне похитили, потом увидели, как ты, дубина, меня призываешь слезно, и вернули обратно. И вообще, не хочу я ни в какую баню: не до нее мне. Жевнул бы чего и спать завалился.       — Ужин ты проебал, таскаться по левым тавернам я не хочу, экономлю. Поэтому до завтра ты на диете.       — Ладно, хрен с ним, не грех было ужин проебать нынешним вечером, — бубнит альфа, резко сменив радушие мимики на траур.       — Прости, не расслышал, что говоришь? — блондин потирает циферблат часов рукавом, пытаясь разглядеть время.       — Да ничего, пошли уже, — фыркает «сын ежа», лишь бы от него отстали.

* * *

      Немного нетрезвый, но невероятно счастливый Сасори поднимался по лестнице к своему номеру, напевая похоронный марш под нос. День он провел отлично: путешествовал по ледяному городку, катался с высокой горы на клеенчатой досточке, выиграл в лотерею купон на бесплатное пиво, объедался клецками и кальмарами с гриля, фотографировался с енотами, танцевал с сисястыми телочками-альфами в пабе и курил с ними же кальян. Впечатлений — вагон. Стоило шаркнуть ключом в замочной скважине, стало ясно — дверь не заперта.       — Твою же мать! — выругался Акасуна, приметив на постели Учиху.       Обнаженный, накрыт легкой простыней, с ледяным мокрым полотенцем на башке. Его колотит, будто эпилептика, и бросает в пот. Взгляд невменяемый, стонет, как раненый щенок, сминает под собой простыни, влажные от пота и избытка смазки. Пузырек с рассыпанными седативными таблетками валяется на полу подле кровати. Очевидно, он просто выронил его из рук, лишенный координации. Сасори пулей шныряет по комнате в поисках своей дорожной сумки, успевает открыть окно, следом шустро отыскивает чистый носовой платок, льет на него голубоватую жидкость, потом прижимает его к лицу Итачи, заставляя вдохнуть. Колотить Учиху перестает в течении двух-трех минут, а медик уже успел сообразить набор компонентов для капельницы, которой подшаманит капитана.       Систему для внутривенного введения растворов Акасуна собирает за несколько секунд. Вводит в пятьсот миллилитров основного раствора витамины и безопасную дозу гормонов. Вены у Итачи хорошие, поэтому много времени, чтобы подколоться, не нужно. Сасори заботливо подкладывает под голову Итачи еще одну подушку, вытаскивает из-под него намокшие простыни, аккуратно меняет на чистое белье и полотенце. Накрывает легким пледом.       — Итачи, прости меня! Пока я страдал хуйней, ты здесь лежал и умирал. Прости… Ничего, сейчас старина Сасори все исправит, — причитает потрепанный стрессом медик, регулируя капельницу в чуть ускоренный режим.       Омеге на глазах становилось ощутимо легче. С кожи сошла нездоровая бледность, тело больше не бросает в пот, неприятное жжение не пронзает его изнутри. Итачи тянется рукой до плеча Сасори, отвлекая его от манипуляции.       — Принеси, пожалуйста, воды.       Акасуна не медлит, несет полный стакан фильтрованной водички и заставляет выпить заодно противную растительную таблетку.       — Что случилось-то? Давно ты вот так лежишь и загибаешься?       — Минут тридцать, так что не паникуй и не ругай себя. Я, придурок, сам себя до такого довел. Подцепил на свою голову какого-то странного зеленого альфача, который увязался за мной. Такое чувство, что меня на наркотическую иглу насадило.       Сасори, кажется, заинтригован рассказом. Расспросил у товарища все в мельчайших подробностях, посидел, подумал и сделал вывод.       — У тебя ведь раньше из-за альф такого не возникало?       — Нет конечно! А то ты сам не знаешь. Столько раз собирал у меня соматический анамнез и все равно переспрашиваешь.       — Ну, возрадуйся, Итачи-сан, нашлась и на тебя упряжка. Альфа, которого ты не превосходишь своей омежьей спесью. Да еще и аурой и индивидуальным запахом вы так удачно сочетаетесь, что рядом с ним тебе невольно становится хорошо, — Акасуна едва не сплясал, от радости такой, — Знаешь что, Итачи, ты познал свой личный наркотик, смотри, он может не дать тебе покоя отныне. Вообще, ты вместо того, чтобы лизнуть глазурь на одной его таблеточке, лучше бы проглотил сразу пол упаковки, чтобы уже наверняка узнать.       — Иди на хер, — отрезает Учиха, не дослушав, и накрывается пледом с головой, — Снова несешь чепуху. И вообще, от тебя перегаром разит, спать ложись.       — Капельница закончится, тогда и спать, — бубнит Сасори, зевая.       Молчание в ответ, но Акасуна никогда не обижался на Учиху за его несговорчивые привычки.

* * *

      День выдался теплым, снежным и дотошно-меланхоличным, на постоялом дворе единицы омег и альф играют со своими детьми, лепят снеговиков, пьют горячий шоколад, скользят коньками по ледяному катку. Итачи апатично наблюдает за происходящим в окно, помешивает ложечкой чай с лимоном. Он проспал до обеда, и голова еще не успела проясниться от чрезмерного вылеживания в кровати. Сасори напевает старинные песни, плескаясь под душем, предлагает сегодня совместную экскурсию по зимнему парку.       Удивительно, но Учиха вполне неплохо себя сегодня чувствует, как будто вчера в него влили чудодейственное целебное зелье. Он вроде и не против прогуляться с другом, но настроение совсем не напоминает выходное. Омегу по-прежнему не отпускают мысли о путешествии хоть и на Родину, но землю, ставшую совершенно чужой, позабытой. Однако, пугающая неизвестность — не его удел. Здесь акцент на личные принципы идет.       — Ну так, что, собираемся? — Сасори с взлохмаченной мокрой шевелюрой задорно мнется у шифоньера, напяливая труселя и подбирая одежду на выход.       — Я здесь останусь, поброжу по корпусу. Посмотрю, что у них тут занимательного есть, или посижу, почитаю.       — Может, мне с тобой остаться?       Итачи, отнекиваясь, машет рукой:       — Иди, развлекайся.       На том и порешили.       День Учихи оказался, как ни удивительно, не быстротечен. Гостиничная библиотека порадовала, Итачи подобрал для себя несколько интересных научных и художественных книг, заказал в номер малиновое мороженое. Устроил себе достойный релакс. Вчитываясь в исторический роман с пожелтевшими страницами, омега совсем некстати припомнил свое вчерашнее приключение и красавчика-альфу, имени которого даже не знает. Ну и хорошо. Итачи и не хочет его знать, считает, ни к чему. Возможно, внутренне опасается чего-то, связанного с его именем. До глупости странно. Типичный альфа-самец, пытающийся разыграть из себя романтика, а, может, он просто предпочитает не лукавить и называть вещи истинными словами? Альфа, который состоит в постоянных отношениях с омегами или теми же альфами, так или иначе цепляет на себя запах своей пассии. Если его пассия, конечно, не бета. От этого юнца никем посторонним не разило, а значит, он либо один, либо при бете. Но, скорее всего, один. Учиха не знает, почему он решил именно так, возможно, потому что тот альфа не похож на гражданского. А не гражданские альфы и омеги не крутят романы с бетами. Откуда это пошло, черт знает, но у них так заведено.       И вообще, отчего Итачи о нем задумался? Ему не нужны платонические привязанности на расстоянии, не нужны приключения на одну ночь, его не интересует любовь, свидания на чертовом колесе и становление для кого-то бессмысленной музой. Вчера, по возвращению в номер, омега выбросил этого странного породистого альфу из головы, не вспомнил ни секунды о нем перед сном, его ничуть не заинтересовало нелепое предложение встретиться сегодня вечером… И за каким хреном он сейчас неторопливо шагает по скрипучему снежку на бульваре в направлении к городскому мосту, ведают только небеса.       Зачем? Нахрена? Ведь никаких строгих уговоров не было.       Учиха списывает данную прихоть на желание сменить дотошную гостиничную обстановку на свежий воздух. Тем более, чувствует он себя превосходно, правда, пришлось потравиться парой таблеток, чтобы не так сильно привлекать внимание несчастных альф выносящим душу ароматом течной омеги.       Еще даже не смеркается, но обстановка на улице далека от дневной и оживленной. Потихоньку холодает. Но Итачи не пренебрег одеждой по погоде, поэтому не чувствует спада температуры воздуха. Некоторые ребятишки с интересом оборачивались на него, разглядывая чужестранца: иначе одетого, иначе выглядевшего, но омегу это не раздражает. Маленький улыбающийся мальчик, идущий рядом со своей бабушкой, тянет Итачи миниатюрную ручку в бирюзовой варежке, и Учиха тоже ему улыбается, отвечая на жест огрубевшей за времена военных распрей рукой.       Стрелки набережных часов показывают без двадцати минут шесть, а Итачи уже перешел дорогу, ступая на безлюдные ступени, ведущие на мощеную площадку с несколькими засыпанными снегом скамейками и тремя старыми фонарями. Омега изо всех сил желал сохранить каменное выражение лица, но его то и дело пробивало на глупый смех, то ли над собой, то ли над съежившимся в плаще альфой, неподалеку одиноко подпирающим грубые железные поручни локтями. Он зачарованно смотрит куда-то в одну точку на обледеневшей реке, и ветер еще пуще растрепал ему и без того забавно торчащие волосы. Сколько это чудо вот так здесь стоит — неизвестно, но выглядело оно замерзшим.       — Что за бестолковая привычка ходить в такую погоду с шеей нараспашку? Подхватишь ларингит, и нападающие на чиновников бандиты не испугаются хриплого слабенького голоска его телохранителя, — Учиха все-таки сумел выдержать каменную маску на лице, с дурацкой заботой наматывая свой сиреневый шарф на строптивого самца. Однако, даже его идиотская забота не смогла пересилить дурацкой улыбки, в которой расплылся альфа при виде своей суровой самки.       Итачи не успевает ничего возразить на скромные объятия, которыми предпочли его поприветствовать, только знакомый аромат вновь въедается сладкой негой в восприятие омеги. Он не обнимает альфу в ответ, от того, что немного растерялся.       — Я тебе очень рад, — альфа разглядывает голову Итачи, его волосы собраны в хвост темной лентой; неплохо смотрится, но с распущенными выглядело интереснее. — Как ты себя чувствуешь сегодня?       — Чувствуй я себя плохо, не пришел бы, — логично разъясняет Итачи, но потом начинает думать, что можно было бы ответить и попроще, с более приветливой интонацией… Аура у альфы-чужеземца сегодня многим спокойнее, чем вчера, из-за этого еще пуще располагает к себе.       Скитаться по улице желания нет, поэтому видная парочка прогуливаются до скромного, но очаровательного ресторанчика неподалеку. На входе гостей приветствует симпатичная молоденькая омега в синем платьице, интересуется, какое лучше предложить место. Спутник Итачи деловито требует отдельную кабинку с хорошей шумоизоляцией, обязательно с окном, чтобы не чувствовать себя запертыми в башне, и прохладную. На худой конец, с качественной вентиляцией. С трудом, но батеньке угодили.       Итачи не голоден, как и его спутник. Для создания иллюзии ужина на стол заказали легкий сливочный десерт, овощное рагу и чай. Витаминный выбор детского сада. Оба долго не знали, с чего начать беседу, Итачи в принципе плохой инициатор для задорного диалога.       — В ту страну, где ты воспитывался, тебя приняли с иных земель, или ты там и родился? — Вопрос обычный, его много кто задает, но не первостепенным знакомым Итачи отвечает одно и тоже, он не любит шибко распространятся о себе.       — Там и родился, видишь, символику, — Учиха показывает альфе цепочку с кулонами, которые носят только полноправные граждане его краев, введенные в их обычаи и религиозные нормы. — А почему тебе это интересно?       — Просто так, мне со вчерашнего дня многое в тебе интересно. Кстати, мы с тобой до сих пор не познакомились нормально, — альфа скребет вилкой по тарелке с овощами, но ничего не ест, смотрит зачарованно на Учиху.       — Меня и так устраивает. Я не хочу делиться с тобой своим именем и не хочу знать твое. Не сочти за неуважение, это личные проблемы. К чему оно все?       — Хочу дать второе имя стремлению к своей свободе, — отвечает весьма твердо альфа. Будто подняли важную для него тему.       — Ты говоришь странные вещи, поясни. Если можно, — Итачи отпивает мятный чай из белой кружечки, готовый заинтересованно слушать       — Там, откуда я родом, людей резко ограничивают в их свободе, как материальной, так и духовной. Человек может хотеть развиваться, стать сторонником искусства, инженером или врачом, для этого уехать в другие страны и учиться, но ему этого не позволено, иначе станет считаться политическим преступником. Девушки по доброй воли хотят в военные академии, а их отцы продают их чиновнику или семье феодала за золото, и те вместо военной школы натирают полы до старости и разгребают дела на кухнях и в сараях. На моей Родине не принято женить знать на простолюдинах, не принято выходить за клановые рамки, но, так не только у нас, много где. Это, можно сказать, норма. А если люди пытаются противостоять суровым законам от них попросту избавляются. В настоящее время у нас хороший правитель, он немало усилий прилагает, чтобы хоть как-то повлиять на чертову систему, а те, кто стоят еще выше его оборачиваются против его прошений. Куда это годится? Больше всего я мечтаю получить свободу, вырваться из загона навязанных правил. Черта с два, воевать и убивать за это готов, лишь бы вырваться. И желание свободы связано у меня с именем одного важного мне человека. А теперь это желание будет связано с двумя именами сразу. Пройдет время, а его уже немного осталось, наши люди все равно получат то, чего требую. Выйдут из стойла на волю, тогда я смогу тебя разыскать. Муторно, конечно, и долго, с учетом единиц познаний о тебе, но все равно реально.       Вопреки личным ожиданиям, услышанное не вызвало у Итачи надменного смеха над гороховым шутом. Этот альфа не так прост, как изначально можно о нем подумать, не вдаваясь в его негодования к законам родной местности. По поводу прочего…       — Предположим, найдешь ты меня, и что дальше?       — Что захочешь. Хочешь, веру твою приму и с тобой останусь, а хочешь, уйдем в закат на краю света. И не будет этих уличных обжиманий, словно у глупых девчонок. Будет все по-нормальному. Никаких тебе прогулок в течные периоды, лишь моя забота и мягкая широкая койка с перерывами на гигиену и обеды. Ты только не раздаривай себя кому попало, прошу.       — А почему ты придерживаешься мнению, якобы для меня ваша персона не кто попало, и мы с тобой имеем все шансы сойтись?       — То ты сам этого не чувствуешь, — улыбается в ответ на очевидное альфа, протягивая свою руку к руке Итачи.       Омегу взволновали его слова, далеко не по-доброму. И собственное чутье на этот же счет внушало ему ряд неясных фобий. Обстоятельства, упавшие снегом на голову.       — Знаешь, теперь мне еще больше не хочется называть тебе своего имени, — Итачи не отталкивает чужую руку, дотрагивается до нее нехарактерно для себя несмело, — По стародавним поверьям мое имя символизируют с пришествием бед и смертью. Оно их притягивает и совершенно не годится для крещения им стремления к свободе. Меня воротит от смертей. Слишком много видел я их на своем веку. Они тяготят меня во сне, напоминают о человеческой алчности и бессердечности, напоминают о собственных грехах. Но грехи не остаются безнаказанными. И за свои мне придется однажды серьезно расплатиться. Считай меня суеверным дураком, но ты не внушаешь мне неприязни в свою сторону, поэтому, тебе в правду, лучше не ведать моего имени.       — Все мы не без греха, но такова суть человечества. Мира и процветания невозможно добиться без показательных жертв. Либо мы их приносим, либо нас в них приписывают. А раз мы с тобой еще не кормим червей своей кровью - возрадуйся. Значит, оказались сильнее многих прочих, а таланты хоронить нельзя.       — Щебечешь, как бывший карапуз исконно военных фанатиков, — вздыхает омега, поглядывая на своего самца в отблеске янтарного полумрака.       — У меня в жизни, кроме подобных принципов и лозунгов, больше ничего и не было.       — Но тем не менее, ты не похож на грозную статую бессердечного бога войны. Кобель, тающий от нежности течной самки. Тебе хоть восемнадцать-то есть? — кажется, сарказм внутри Учихи снова передает приветы.       — Постарше, — слышится ответ задетого самолюбия, — Кстати, сегодня ты чем-то перебил свой аппетитный аромат.       — О тебе ведь позаботился, да и об окружающих тоже, чтобы никого не постигла твоя вчерашняя участь.       — Твой шарф себе оставлю, если не возражаешь.       — Друг мой, фетиш одинокими ночами, да еще и с шарфом, до добра не доводит.       — Это уже не твоя забота.       — Ладно, забирай его и убери, пожалуйста, от меня свою руку.       — Тошно и неприятно?       Итачи театрально усмехнулся, придвинувшись к своему спутнику на текущие вечера. Снова две пары черных глаз прожигают друг друга, а губы так и норовят соприкоснуться.       — Это ты меня сейчас не так бурно чувствуешь, потому что я замаскировался препаратами, а вот я тебя чувствую на тех же уровнях, что и вчера. Смотри, а то отправишься на свои земли в пакете, съеденным и с обглоданными костями, — с лисьей улыбкой ухмыляется Итачи, вернувшись обратно на свое место.       — Следи за словами, детка, иногда они провоцируют хлеще любых действий, — улыбается альфа, даже не собираясь выпускать руки Итачи из своих, — Нам скоро расходиться с тобой, давай лучше сменим тему на более спокойную.       Спокойные темы гласили о котиках и пандах, о знаменитых енотах и забавных мелочах из жизни. А попрощались оба на входе в гостиничные корпуса. Итачи наверняка ожидала очередная ломка, а его немного сумасшедшего альфу экипировка в дорогу. На самом деле, Учихе не свойственно быть поглощенным романтикой, и нынешний случай исключением не оказался. Итачи не грезил своим знакомым незнакомцем ни дня, бывало, вспоминал его чудный запах, который оставил сладкий отпечаток где-то внутри, или видный статный облик. Если Итачи скажет, что этот альфа ему не понравился, жестоко соврет. Но проявление симпатии лишь капля в море. Незаметная и бесполезная, она ничего не способна дать.       Верил ли омега в то, что эта их встреча — не последняя? Разумеется, нет. И его сей факт мало огорчал. Итачи не из тех, кто подвержен сказкам.       Уже три месяца Итачи обитает дома, среди знойных летних гарнизонов, где помимо тренировок в мирное время цветет и пахнет любовь между омежками и альфами. Учиха улаживает все бытовые формальности, не брезгует праздниками, на которые приглашают знакомые. Три недели оказались какие-то свадебные, Учиха на пару с бывалым приятелем Хошигаки почти не выходили из запоя, а Сасори задолбался лечить пьяные травмы.

* * *

      Это был обычный день, солнечный и отвратительно сверкающий позитивом. Итачи приветствует на пороге своего жилища тощенького мальчишку, который доставил ему запечатанное послание с почты:       «Дорогой брат, получил твое письмо, едва не свалился с балкона с радостными воплями. Мой друг потом еще долго крутил у виска, глядя на меня. С нетерпением жду наступления осени, наконец-то увижу тебя. Настолько устал рисовать твой образ в воображении, что кошмарно не терпится взглянуть уже на тебя настоящего и обнять…       Очень жду тебя. Считаю дни до встречи.       С любовью, твой братишка Саске.»