И у свободы есть имя

      В тот год Итачи исполнилось четырнадцать. Еще совсем недолгое время он состоит в отряде иноземных новобранцев. Уделом Учихи слыла обычная пехота. Слишком он выглядел худосочным, немного неказистым, молчаливым и поразительно исполнительным для того, кто прибыл сюда не по доброй воле. Многие находили в перечисленных внешних и моральных чертах слабость и склонность к извечному повиновению, неспособность рационально думать и самостоятельно уметь принимать сложные решения. Казалось, тронешь этого Учиху, он и раскрошится. Разумеется, тогда никто и предположить не мог, что Итачи и в помине не ждала пехота, пусть и хорошо организованная, крепкая по своей структуре, но, по большому счету, призванная защищать ферзей и слонов, да открывать верные ходы коням.       Омега, как на ладони, помнит первое задание «детсадовского» ранга для салаг-новобранцев под руководством двух мелких офицеришек. Отрядом из восемнадцати человек дежурили на границе пересечения двух провинций, ожидая свиту владельца соседнего острова, для подписания какого-то договора. Какого — не малолетнего ума дело. Их обязанности — дежурство и передача новостей с границы оформленным высокопоставленным отрядам в случае каких-то непредвиденных обстоятельств. Пара раскинутых шатров, по девять человек в каждом. Трое суток провели в окружении раскидистого леса на крутом косогоре. Еще только начало декабря, а снегу выпало едва ли не по пояс типичному подростку. Благо, морозов нет.       Учиха хорошо запомнил и собранную в их шатре группу. Офицер, суровый альфа, от которого невыносимо разило потом и чем-то шипровым. Он много говорил, много ругался матом, но не производил впечатления путного вояки. Остальные: четверо омег, включая Итачи, темнокожий альфа из Кумо и двое бет, которых сторонилась вся собранная здесь толпа. Дейдара Тсукури и по сей день личность весьма известная, а вот второго Итачи по имени не запомнил. Только внешне. Сумасшедший шестнадцатилетний религиозный фанатик с серебристыми от преждевременной седины волосами. Он каждый день читал священное писание, проповедовал остальным ребятам о неком Джашине-сама и о том, что с гордостью жаждет вступить в пехотинские ряды, крошить кости недругам.       Кровопролитие во имя чести и справедливости - священно. Человек, проливая кровь неверного, вздымается выше по лестнице астрала, окружающего себя. Джашин — божество, жаждущее множества человеческих жертв. Чем больше приспешники Джашина подарят ему жертв, тем больше благодати он воздаст им в дальнейшей жизни, благословляя для них любой из избранных жизненных путей. Подарит силу и долголетие. А еще, ходила легенда, якобы, если убить своими руками шестьсот шестьдесят шесть неверных, Джашин дарует «герою» бессмертие, как постигшему высшие уровни астрального совершенства.       Кто-то слушал седовласого чудака вдумчиво и даже расспрашивал подробнее о его веровании, кто-то пропускал россказни мимо ушей, считая их бредом, и Итачи принадлежал к последним. Хотя, были и те, кто попросту боялся «джашиниста».       Седовласый фанатик не питал особой любви к Учихе. Он часто смотрел на омегу взглядом сумасшедшего панды и бормотал что-то о его глазах. Носитель таких странных черных глаз никогда не станет избранным божества. За тьмой дьявольских глаз кроется договор с нечистой силой. И теперь нечистый дух держит Учиху в своем нутре, не подпуская к нему недругов. Фанатик заверял, он даже способен увидеть этого духа. Огромная огненная субстанция в виде призрачного великана держит своих руках размытое светящееся зеркало и пылающий меч, которым может заточить любого негодника в параллельном измерении. Поэтому зря подстегивают Итачи глупыми шуточками. Однажды оберегающий его дух великана разгневается и утащит всех обидчиков своего повелителя в потусторонний мир, где их наверняка ждут страшные пытки.       Со временем эта байка стала настоящим гарнизонным брендом. А особо одаренные даже придумали к ней сиквелы и дополнительные истории про мистических змей, ворующих зимние портянки. Они мастерят из них чучело, которое в последствие станет их новым человеческим телом. Ведь ничто не обладает настолько мощной энергетикой, как солдатские зимние портянки.       Первый в жизни Учихи всплеск нездорового грязного адреналина, кричащего о тревоге и зажигающего на максимум инстинкты самозащиты, дал знать о себе ранним утром третьего дня пребывания на границе. Дремучий косогор простирается на несколько километров, а за ним извилистая дорога, засыпанная валунами, прячется среди высоких гор, пересекая скрытые резервации жестоких разбойников и вандалов. Они считали себя защитниками обездоленных, людей, кинутых государством и богом. Но на деле были простыми убийцами, помешанными на неизвестных языческих культах. Именно нашумевшие некогда вандалы явились со стороны леса, вместо ими же перехваченной островной свиты, чьими головами наверняка уже украшены пригорные заезды для повозок.       Обнаженные деревья упираются кривыми мрачными кронами в высокий расстилающийся туман. Изобилие леса издавна взращено на крови падших в боях, забитых в показательных казнях и нерадивых путников, заблудившихся и не нашедших выхода из темных лесных лабиринтов. Мимолетные звуки в воздухе и голоса животных переплетаются в вопли призраков, нашептывая живым о том, что они все еще бродят здесь, не найдя себе покоя. Волки под откосом собираются в стаи, предвкушая кровавый пир из свежей мертвечины, но падальщики, взмахивающие крупными крыльями под навесом древесных веток, не позволят ободранным шакалам опередить себя. Вот уже кровь превратила снег в багровое месиво:-, а потом на глазах Учихи под удар палицы попадает их нерадивый офицер-альфа, раздаривая голодным хищным птицам свои мозги. Кто-то успел убежать, чтобы донести о случившейся беде высоким чинам и привести подмогу, кто-то лежит убитый и с той и с другой стороны, кто-то скрылся из виду, очевидно, продолжая выстаивать оборону.       Главный вопрос — зачем? В чем провинились юные мальчишки, которые и жизни-то подпортить никому не успели? Но на вопрос не существовало ответа, побуждая немало бушующих ресурсов скрытой жестокости, а, может, защиты собственной жизни и чести.       Дальше Итачи уже не помнит ничего толком. Ловкость и юркость помогли ему обезоружить противника, и понеслось по накатанной. В помощь острое омежье чутье, высокая скорость движения от нанесения удара до ухода от удара противника. Вид перед глазами окрашивается в красный, неподалеку маячит седовласый религиозный фанатик, с ужасной раной на брюхе. С дьявольским смехом он усердно мочит врага, будто это доставляет ему высшую форму экстаза. Итачи точно не знает, сколько он завалил народу своими руками, ранение извне разодрало ему ногу, и он упал в снег, не в состоянии больше стоять. А там подоспела опытная подмога, обрывая существование оставшихся нападающих. Уцелевших отправили в лазарет, устроили страшную суету. Некоторые из военных верхов сняты с должности за то, что пустили неопытных цыплят дежурить у границы. А потом ребят вместо пехоты и строя общего режима перевели в отряд специального назначения, а там прямиком в придворную княжескую армию, где впоследствии каждый и добился карьерных высот, каких мог.       Начиная со спецотряда, Итачи попал под начало своего товарища, Хошигаки. Амбал-альфа с заточенными зубами в то время не внушал сладкой перспективы, как и ему ее не внушал худосочный омега, да еще и с гонором, выяснилось. Кто же знал, что птички споются в дружную слаженную команду, на которую все смотрели со странным подтекстом немногим позже.       «В тихом омуте всегда водятся самые непредсказуемые и опасные черти», — Итачи не раз слышал это роптание за своей спиной, но научился отбирать поучительные изречения из завистливого грязного базара. Лишний раз сохранял ледяное молчание с кирпичным лицом, когда вспыльчивый бета из второго батальона, Дейдара Тсукури возглавлял очередную травлю в его сторону.       Омега с первого раза распознал: чем меньше внимания обращаешь на завистников и недругов, тем больше они начинают лезть вон из кожи, в потугах привлечь к себе твое внимание. Тем хуже им же, нервы сжигаются в бешеном количестве, ответного эффекта нуль. Словно отправляешь козлов на самоказнь, при чем еще и с их же орудием для пыток. Правда, Тсукури осекся нехило в военное время, когда пришла пора показать себя в мастерстве командной работы. Однако, Учиху он по сей день не шибко обожает.       Религиозный фанатик состоял в одном батальоне с Тсукури, прошел войну, а потом куда-то бесследно исчез, вместе с несговорчивым суровым альфачом, который только и базарил, якобы весь гарнизон тупой муравейник, который надо продать соседнему государству и выручить немало денег. Он вообще считал деньги патриархами мира сего. Связи скупердяя с религиозным фанатиком не уловил никто, о них вообще почти позабыли, но по этим двум саркастично тосковал Хошигаки. Они казались ему достойными клоунами.       Воспоминания того периода глубоко засели внутри души Итачи, слишком многое было связано с началом его дороги в капитанскую жизнь, причем не только плохого. Первая ступень к иному пониманию насущного почти никогда не забывается. Наверное, так у всех.

* * *

      Сколько бы раз Учиха не пересекал с отрядами развилку между двумя городами близ трупного леса, он никогда не мог без неприязни и внутренней опаски смотреть на него.       Отвратительное место. С тяжелой разлагающей энергетикой, способной свести с ума. Там не место живому человеку. Армия лесорубов в помощь. И, пожалуй, вмешательство экзорциста. Однако, вопреки ожиданиям, никакой панической атаки не возникло, когда повозка отряда Учихи забрела в гущи мрачного леса. Они сбились с дороги и попали сюда. Поблизости никого не видно, следовало идти группами, а они, зачем-то, разбрелись по одному. Нелепая стратегия.       Итачи, как капитану, стоило это учесть. Грубая оплошность для его должности. Если хоть один не вернется отсюда, накажут. Снимут с должности. Обязательно. Если он сам еще сможет выбраться из пучины многочисленных деревьев.       Десятки зимних троп переплетаются между собой. Таинственные звуки снова исполняют соло на арфе, в которой каждая струна пропитана кровью падших здесь людей. Учиха уверен, что заблудился. Приметив узенькую дорожку, вытоптанную зверьем, батальонный капитан ступает на нее, шествует в сторону открытой местности. Она выводит его на заснеженное поле, окруженное станами деревьев. Многолетние истуканы будто выстилают арену в логове матушки-природы.       Еще минуту назад Итачи стоял здесь совершенно один. А теперь неподалеку от него стоит еще человек. Он одет во все черное, и лица у него совсем не видно: оно полностью закрыто такими же черными тряпками. Каким образом он видит — неизвестно. Может быть, слеп и ориентируется на запах, потому что размеренно направляется в сторону омеги, выдающего себя аурой шаткого спокойствия. Шаги незнакомца ускоряются, превращаясь в бег, в его руке при дневном свете ярко мелькает отблеск крупного лезвия, направленного на Итачи.       Если противник правильно просчитал проекцию удара и возможную выставленную защиту, целит Учихе прямо в сердце. Но на последней минуте, очевидно, просчитался. Итачи успевает увернуться, незаметно достав из глубокой манжеты тонкий кинжал. Рука не дрогнула засадить его в сердце неизвестного. Отнюдь, выполнила это молниеносно и точно в цель.       — Тебя подвел недостаток скорости и гибкости, уклонись немного правее, на твоем месте оказался бы я. И цель была бы достигнута. Но, увы… — размеренным едва ли не бархатным тоном выносит вердикт Итачи, глядя на застывшего человека в черном.       Ранен смертельно, Учиха не ошибся в нанесении удара. Мгновение, и неизвестный падает на снег, схватившись за грудь. Отдышавшись, омега наклоняется над ним, хочет содрать ткань с его физиономии, ведь следует обыскать, узнать, кто он и чью сторону представляет. Итачи вздрагивает, когда чужая рука незаметно и легко касается его груди, сжимая пальцы на ткани зимнего мундира.       — Может быть, я не обладаю твоей скоростью, но усидчивость у меня хорошая, — смех вырывается из закрытых тканью уст незнакомца. — Я заберу тебя с собой.       Тяжелая рука падает на снег, бледная, но еще не остывшая, на ней рябят отблески крови. Итачи не понимает, откуда она, пока острая боль в груди не возвращает его из океана расчетов на бренную землю. В его груди торчит нечто похожее на нож, кровь сочится через плотную ткань. Дыхание перехватывает, а внутри все сковывает. Боль с каждой секундой усиливается, еще немного — и она убьет омегу. Надо же, какая глупая ирония. Этот чертов лес получит и его душу тоже.       Итачи падает на своего убийцу, дрожащими пальцами сдирает тряпье с его головы. Негодный… И откуда он здесь взялся?       Тряпки отлетают в сторону, являя взору Итачи лохматую черноволосую голову. Омега успевает повернуть чужое лицо в свою сторону. Мертв. Глаза его закрыты. Лицо умиротворенное, с приятными чертами, и Учиха замирает в предсмертном зазеркалье, узнав в человеке, павшем от его руки, но успевшего забрать его за собой, того странного альфу, с которым познакомился в северной столице. Душу захлестывает волна боли и непонятного сожаления. Абсурд, но, глядя в его мертвое лицо, Итачи рад, что уходит вслед за ним. Хороший. Итачи знает, что он хороший. Но не понимает… Хотя, уже ничего не важно. Теперь у них впереди много времени, они уже мертвы, и можно не скрывать друг от друга своих имен.       Голова нашла себе пристанище на плече погибшего альфы, Итачи всем телом прижимается к нему, желает обнять, вытягивает руку в надежде сковать ею широкую грудь, но кто-то перехватывает ее за плечо и начинает потряхивать, а через секунду в уши вливаются странные слова:       — Итачи, мне пора уходить. Обещал сестре с переездом помочь с утра пораньше. Круто очень повисели вчера, давай, бывай. Чтобы у тебя все хорошо было.       Учиховские веки разлипаются после глубокого тяжелого сна. Мутные глаза провожают фигуру кого-то из батальона, в грудь болезненно упирается массажер для разминки спины. Как он оказался на постели, одному только Джашину известно. Спустя минут пятнадцать, зоркие капитанские глаза оценивают обстановку вокруг. Омега узнает свою квартиру, в бардаке и среди полумертвых проспиртованных тел, они лежат здесь… И там тоже лежат.       Кровать Итачи не маленькая, он всегда думал, что на ней запросто поместятся двое, но наличие на ней, кроме хозяина, спящего Хошигаки, «валетом» примостившегося Сасори и блондина Тсукури на противоположном краю доказывает куда более необъятные возможностях ложа Учихи. Благо, все одеты. Кисаме обнимает гитару во сне, она верной женщиной влита в его мускулистые ручищи.       Тринадцатое сентября на дворе.       Пятница.       Уже нынешним вечером Итачи надо быть в порту, дабы отплыть на Родину. А вчера ребята пришли к нему провести «небольшие» проводы свойской компанией. Хорошо проводили, наверное… Учиха не помнит, если честно.       Народ разбредается примерно к обеду, капитану все желают удачи и приятного путешествия. Никуда не уходит только Кисаме, альфа и омега перетирают по душам за чашками чая. Кисаме запомнил большую часть вчерашней тусовки, рассказал Итачи. Вместе посмеялись, а теперь пора уже закодироваться, а то порой как пацаны сопливые, дорвавшиеся до бухла на свободной хате.       — Загруженный ты какой-то с утра, капитан. Плохо тебе? Или уезжать никуда не охота? — Хошигаки уже добрых полчаса оценивает сосредоточенную мину Учихи, застывшего над ананасовым бисквитом, очевидно решая — съесть или не съесть.       — Мне такая шняга приснилась, до сих пор в голове крутится и не отпускает, — признался честно омега.       — Итачи-сан, после вчерашней дозы выпитого, на которую тебя уломали, шняга во сне — далеко не самый печальный исход.       — Слушай, ты вроде в снах разбираешься?       Хошигаки задумчиво почесывает торчащий хаерок.       — Ну... Знакомый тип раньше учил параллели проводить, хотя, чушь собачья все эти сны. А люди еще пытаются в них логику искать. Вот, скажи, капитан, ну с какого говно к деньгам может сниться? Или куриные яйца к неженитьбе в ближайшие пару лет, а? Не, ну ты всё равно расскажи, чего такого жуткого тебе привиделось? Мне любопытно же.       Глоток чая, протяжный вздох, и Учиха заводит свою шарманку:       — Помнишь, я тебе рассказывал про свои приключения в нашу с Сасори поездку, у меня от тебя же секретов никаких нет.       — И?       — Мне снился тот альфа, «сын ежа» который. Ни разу не снился, а тут приснился. Мы с ним встретились жутком лесу, где ты меня с разодранной ногой подобрал и на горбушке до лазарета тащил, а потом друг друга убили. Зарезали контрольным в сердце.       Кисаме задумался, попивая маленькими глотками чаек.       — А ты, когда его убивал, напрягался или просто, по легкой руке?       — Напрягся, когда лица его не видел и маневра понять не мог, а потом, знаешь… Странно, но с удовольствием его прикончил. От души, как безмозглый зверь.       — Ммм, а кровь была?       Итачи напряг извилины, вспоминая:       — Немного, вся моя, кажется, не его.       — Если верить старым байкам, когда во сне знакомые друг другу люди, в реале не конфликтующие, избивают или убивают друг друга, значит, наяву они очень сильно стремятся друг к другу. Это связь родных, влюбленных или истинных друзей. Отсюда вывод: ты хочешь к нему, он хочет к тебе. Кровь во сне означает родственные связи. Раз вы хотите друг к другу, и есть намек на родственные связи, значит, вы, наверное, поженитесь. А рыбки в чистом пруду тебе случаем не снились, Итачи-сан?       — Нет, а при чем здесь рыбки в пруду? — не понимает омега.       — Да, так, неважно. Уточняю просто. Мало ли.       Итачи чувствует типичный подъеб Хошигаки с этими рыбками, только он вправду не знает, в чем смысл? Ну, да хрен с ними — рыбками.       — Ты прав, во снах нас преследует несуразный бред, не имеющий связей с реальным миром, теперь я и сам в этом убеждаюсь.       Хошигаки допивает чай и недовольно фыркает, отправив кружку в мойку.       — Что же там за, мать вашу, фраер такой тебе встретился? Неужто реальный принц из тридырной шахты. Виды, понимаешь, на тебя имеет.       — О, боги, ревнуешь, что ли? — посмеивается омега, закинув ногу на ногу.       — Да брось ты. Дурость, но мне, как бабе базарной, любопытно заценить кобеля со знаком качества для нашего капитана. Хотя, если он на самом деле из узкой скупердяйской родословной, страждущей хранить свои чудесные эксклюзивные геномы, то ничего необъяснимого в вашей тяге друг к другу нет. Все проще пареной репы. Кстати, таких в красную книгу уже заносить следует. И тебя туда же. Вырождаетесь. Так сказать, одни из последних представителей сурового кланового дворянства. И вообще, может, не надо тебе никуда уплывать отсюда, а? Не, я все понимаю, брат там, дом детства. Хотя последнее тебя вряд ли колышет. Переживаю я за тебя, — признается открыто Хошигаки, потряхивая Учиху за плечи.       — А чего переживать-то? Разве я на это повод подаю? Вроде не барышня, наезды на себя умею разгребать и ликвидировать.       — Да не же, — прыснул Кисаме. — Просто я сразу-то не допер, но потом посидел, подумал… Смотри, здесь у тебя должность, полномочия, друзей вагон и каждый день твори, что захочешь. Тебя окружают люди, которые от тебя не отвернутся в трудную минуту, прибегут на помощь, даже не спрашивая твоего согласия на этот счет. Ты, кстати, характером - не подарочек, не отрицай, но мы тебя такого любим и другого Итачи-сана нам не надо. А что там? Морды кособокие будут смотреть на тебя свысока, предателя земель своих, а на деле ведь и перчатки на твоей руке не стоят. Засядешь в доме брата своего и будешь сидеть, котов на заборе считать. Никого не знаешь, народ скучный, патриархальный.       — Я буду рядом с братом. Это главное. Я ведь для того и пытаюсь вернуться. Мне неважно, что будут думать другие люди, плевать мне на них. Мне только братишка важен! — доносит яро омега, уставившись на Хошигаки так, словно мифический воин с зеркалом и мечом, якобы нависающий над ним, гневается.       — Послушай, только, пожалуйста, не ругайся. Знаю я, что по брату ты скучаешь. Судя по писулькам его, неплохой, вроде, парень. Однако ты столько лет его не видел, и он тебя. У него там свои шашни, у тебя свои. А если вы характерами не сойдетесь? Представляешь, будешь ты лежать с течкой у себя в комнатке, одинокий и брошенный, никто тебе даже водички не принесет. Глянет он на тебя разок в таком состоянии и скажет: да ну нафиг, с умирающей омегой возиться. Он тебя представляет воеводой со знаменем, с широкими плечами, в доспехах с гербами, Аполлона в шоколадной глазури. А тут, омега со своими омежьими примочками. Итачи, повторюсь, это мы с ребятами любим Итачи-сана во всей красе. А твой младший брат кроме твоего образа на мифической иконе больше нихрена и не ведает. Мало ли, какой он человек. Тем более рано наследником папашиного добра стал. Поди, такой же избалованный скупердяй, как многие в его годы. Будет еще нос задирать.       — Не говори так, — омега резко меняется в лице, теперь в нем читается смешанные грусть и недоумение. — Он хороший. И не принято у нас в семье половые дискриминации устраивать.       — Ох, Итачи-сан, как знаешь, конечно. Но боюсь я, что совсем завянешь в этой херовой Конохе. Не даром та сторона является исключительно закрытым государством. А закрытым, значит, ограниченным во всем. Им наша культура чужда, нам их культура чужда. Тем более, ты сам не фанатеешь от тамошних принципов, раз забил на них большой, страшный, толстый и полностью обрел иное гражданство. Вон… — Кисаме прется в прихожку, зашарить у себя в шинели, достает какую-то книжонку в яркой обложке. — Глянь, единственное, что распространяется по миру из Конохи в качестве высокой индустрии: художественный роман «Поцелуй на лавровых залежах», автор… — Кисаме заглядывает в под обложку, — Какой-то Джирайя. Содержание книги: неведомая хрень и вагон эротики. Пф, и после этого они еще нас будут приземленными называть, ага, как же! — книженция с шумом падает на столешницу, а Хошигаки сурово скрещивает руки у груди. — Что это вообще? Ни отвязного веселья тебе там, ни компании хорошей, не бурных ночей с вечеринками и покером, как в порту у Пейна. Кстати, Пейн сливается из судоходного бизнеса. Бабенка его мальчишку родила, надо теперь семье время уделять, а не посуде деревянной.       — Да ну? — не верит Учиха, подперев рукой подбородок.       — Я тебе отвечаю, — божится Кисаме. — Помнишь, на подарки скидывались? Так вот, им и скидывались. Пацаны заказали коляску с наворотами и столик детский, чтобы мелкого кормить было удобно.       — Я всегда узнаю обо всем последний, — вздыхает с тоской Итачи. — И вообще, говоря о предыдущей теме, я в любой момент вернуться могу, если меня что-то не устроит.       Хошигаки помолчал с минуту, обмозговал.       — Хм, так-то, да. В общем, ты взрослый дяденька, смотри, короче, сам. Но, имей в виду, если тебя там не пожалуют или ностальгия замучит - быстро обратно. Итачи не скупится на улыбку, смотрит бездонными глазами на Кисаме и поднимает вверх раскрытую ладонь.       — Обещаю.       — Вот и чудно, — подтверждает Хошигаки.

* * *

      Отплытие в сторону государства, носящего гербы со знаками огня, намечено на двадцать три часа, как раз из порта, принадлежащего некому Пейну. По дороге будет пара причалов у страны ветра и где-то там еще, Итачи не важно. Значит, не отсохнут кости за четверо суток в море. Учиха прибывает в порт около десяти вечера, вместе с Кисаме. Сидят на скамеечке, болтают ни о чем под звездным небом. Мимо проходит знакомый парнишка в широкой майке. Сентябрьские ночи холодные, а ему море по колено.       — Вы бы проходили на борт, да располагались в каюте. Отплытие пораньше будет. Судно-то торговое, не пассажирское, это так, по блату мы вас, Итачи-сан, подбросим. Да еще одного страждущего заодно.       — А что, я не один желающий покинуть нашу знойную гавань? — улыбается Итачи.       — Неа. Там второй, журнальчик почитывает в каюте. Ему по пути.       — Что за тип? — интересуется завсегда-то Кисаме. Мало кто здесь имеет свободные пропуска в любые части света.       — Велел оставить личность инкогнито, сюрприз для Итачи-сана. Кстати, там для них уже заказан стол с шампанским.       — Ух ты, как любопытно, — не сдерживается в мысленных порывах Итачи, поправляя пальто.       — Ладно, иди давай, раз подгоняют! По прибытии отправь мне телеграмму, может, дойдет. Кто его знает.       — Попробую, — обещает Итачи.       Прощаются Хошигаки с Учихой недолго, без соплей, чисто по-мужски, а потом омега восходит на борт корабля, в глубине душе даже не веруя, что покидает столицу, приютившую его на столько времени… Учиха не разглядывает палубу, спускается вниз. Отдельная каюта, которая не используется персоналом на судне одна, а значит, ему придется бок о бок провести несколько дней с неким мистером «Х».       — Ну, здравствуй, милый… Вот и снова, только ты и я, общая комната, и звездное небо где-то там благословляет наше романтическое путешествие, — первое, что слышит Итачи, открыв дверь просторной каюты в конце отсека. Омегу безудержно пробирает на смех, черт побери, единицы людей способны пробить его на него.       — Призвали-таки песчаные долины своего героя на конкурс скульптур, — вздыхает Итачи, занимая спальное место в виде широкого матраса на полу.       — Да сдались мне эти пески, — причитает Сасори с задумчивым видом потягивая шампанское прямо из бутылки, высиживает себе на мешках с каким-то барахлом, багаж свой подпинывает. — Бабулю с дедулей повидаю. Узнаю хоть, живые ли они вообще. Пошлют, так пошлют. А не пошлют… Хорошо, значит. Поглазею на края родные, за беглеца и предателя меня там никто не считает. Устои другие, хоть и принципы людские не тленны. Сувениры куплю. Кстати, пить будешь? — зеленоватая бутылка настойчиво тянется к Учихе.       — Хватит пить-то уже, давай лучше обоснуемся тут нормально, а то, как коты подсобные.       Акасуна повинуется, соскальзывает с мешков и начинает приводить каюту в пригодный для ночлежки вид.       Этой ночью заснуть у Итачи совсем не получается. Уже около четырех часов корабль бороздит гладь залива, пугая рыб темным массивным силуэтом. Из отсека бортового экипажа доносятся звуки гармошки и нетрезвые вопли, когда омега поднимается на верхнюю палубу. Как монотонны людские развлечения порой. Сасори вовсю спит, и у Учихи отличная возможность постоять у поручней наедине с собой, полюбоваться на ночное небо и воду, в которой отражается луна, висящая у горизонта.       Неужели он через несколько дней увидится с братом? Поверить невозможно. Увидит, наконец, в кого превратился его маленький миленький Саске, которого омега всем сердцем обожал. Мать умерла от кровотечения, рожая братишку. А отцу было не шибко до детей. Время не радовало мирной обстановкой. Вот и все итачино достояние — кряхтело в пеленках на его братских руках. Жаль только, что вместе они пробыли всего-то восемь лет.       Нет, что бы там не наговаривали, а Итачи все равно любит братишку, даже на расстоянии, даже спустя столько времени, изменившего их жизни от основания до кроны. И он не переставал о нем думать и скучать, подсознательно ожидая долгожданной встречи.       Всем сердцем омега хочет снова стать частью братишкиной жизни, но, если что-то не сложится у них, так и быть, уедет, не станет докучать. У омег отличное чутье, и интуиция их редко подводит. А интуиция Итачи так и шепчет ему, что в родных краях его давным-давно заждались. И со времен мартовского путешествия в северную столицу это чувство обострилось в разы. Будто неведомая сила норовит вытащить омегу за собой. Мартовское путешествие… Личная проказа Учихи Итачи. Стоит вспомнить о нем, в мыслях всплывает образ амбициозного самца, с которым довелось вершить таинство знакомства.       Невольно Итачи проводит параллели со своим нынешним сном и словами Кисаме. Чего греха таить, когда после той поездки Учиха сам не свой. Чувствует оковы наручников на одном запястье. Нет, разумеется, он никому ничем не обязан и, подобно наивной девочке, не строит себе воздушных замков. Чертова внутренняя установка, когда на подсознательном уровне человек делает выбор и не успевает проследить и почувствовать сей момент! Сущность омеги недвусмысленно указала Итачи на того, перед кем желает раскрыться из колкого чешуйчатого бутона в красивый цветок.       Итачи впервые улыбнулся, подумав об этом. А все-таки, ему хочется еще раз увидеться со своим распиздяем.