И у свободы есть имя

      Вопреки не только ожиданиям, но и давно привычному распорядку, второй день течки для Итачи оказался сродни настоящей пытке. Предполагаемого облегчения общего самочувствия не состоялось. Отнюдь, организм впервые негодовал на, пускай и легкую, затравку альтернативной терапией тому, чего он ожидал бы на самом деле. Теперь выдает омеге весьма неожиданный ответный удар — мстит, гад. Стоило учуять один лишь запах чая, которым накануне отпаивала Учиху Сакура, или представить на языке вкус травяных таблеток, к желудку подкатывала небывалая тошнота, вызывая абсолютное отторжение к простым препаратам.       Низ живота стягивает болезненными спазмами, пить хочется постоянно, тело совершенно не способно удержать необходимый баланс драгоценной влаги. Она мгновенно выходит потом, сжигается, трансформируясь в энергию для всех систем и органов. Собственной смазки настолько много, что Учиха едва ли не каждые тридцать минут бегает в ванную, стремясь поддерживать гигиену достойным образом. Мысли и эмоции запутались в сложный деформированный узел, омега просто не понимает, что вообще с ним происходит? За десять лет в течке он не может припомнить ни дня подобного кошмара… Да, разум имеет свойство периодически отключаться, если вообще не машет белым тапком своему обладателю, сильное желание к сексу — нормальное явление, а вот приступообразные боли в матке — дело ненормальное, как и перевоплощение личности в агрессивное нечто с невменяемым взглядом, вместо лабильной и податливой омежки.       Оба альфы с самого утра слиняли к Хатаке Какаши. Насколько слышал омега, им необходимо уладить какие-то детали по работе. Сакура уехала с кучером в соседний поселок, навестить свою маму, которую не видела с прошлого года. В доме Итачи один, и оному обстоятельству батальонный капитан несказанно рад.       Облако из собственного приторного запаха устроило омеге настоящую токсическую атаку, иным словом и не назовешь. Организм не успевает справляться с количеством омежьих гормонов в крови, не успевает раз за разом выбрасывать через кожу накопившиеся феромоны. Остатки здравого смысла, запуганные происходящим, одиноко засели в потаенном уголке мыслительного процесса, боясь оказаться на пути у блуждающей по нейронам агрессии. Именно они передавали Итачи импульсы беспокойства и молили о том, чтобы омега уже хоть что-нибудь сделал.       Банальная постыдная дрочка, способная хотя бы ненадолго утихомирить пылающую страстью сущность, больше не спасает. Это капля в море по сравнению с тем, что омеге необходимо на самом деле. Самоудовлетворение не заменит желанного альфу-самца рядом. Однако, как ни странно, нынче мысли о Саске подозрительно подогревали присутствующую внутри агрессию, будто альфа в чем-то серьезно провинился.       Старший Учиха осознает, что он не в себе, осознает, что ему тяжело, но он слишком растерян, потому что не может понять происходящего с собой. Час-другой, и накатили едва ли не приступы паники. Невидимая сила вытравливает омегу из его комнаты, силком утягивая в комнату напротив, отчаянно навязывая спасение именно в ней. Шатаясь, выпуская из легких стоны и все еще противясь внутренне сам себе, Итачи таки вошел в обитель брата, растерянно оглядел интерьер вокруг, судорожно принялся вдыхать царивший здесь запах. Руки дотрагиваются до предметов вокруг, будто пропуская через себя необходимые к познанию импульсы: шкаф, стол, канцелярия на нем, фотографии в серебристых рамочках — Итачи дотрагивался до всего. Но самым лакомым кусочком оказалась одежда братишки, небрежно повисшая на спинке мягкого кресла. Омега жадно принялся сминать ее в руках, тщательно обнюхивать, как ищейка, в попытке взять след. Но все не то, раздразнивающая обманка… Насытиться тем, что она способна дать — невозможно.       Желая слиться с запахом брата, Итачи натягивает на влажное от испарины тело длинную белую рубашку с высоким воротом. Приятно обволакивая кожу Учихи-старшего, вещь скрывает под собой узкие эластичные трусы — единственное, что на омеге надето. Оттого визуально казалось, что под рубашкой на рельефном гибком теле не присутствует никаких более элементов одежды.       Обхватив трепетно руками собственные плечи, омега опустился на краешек кровати брата. Немного погодя, стало лучше, состояние уже не так похоже на адскую агонию. Запах и энергетика самца, витающие вокруг, утихомирили истеричку внутри старшего-Учихи. Странно, образ Саске в мыслях по-прежнему разжигает агрессию, а его запах вскармливает уютнейшую теплоту. Ладонь Итачи опустилась на пододеяльник из прохладной шелковой ткани, омега с нежностью поглаживал по нему, будто перед ним не воображаемый фантом, а сам братишка во плоти. Захотелось опуститься к подушкам, обнюхать их и одеяло. Удивительно, но на постельном белье запах альфы размытый. Он теряется. Как будто Саске не спал здесь прошедшей ночью… Старший Учиха непроизвольно нахмурился, никак не желая отрываться от постели родственника; вновь необоснованная агрессия закипает в глубинах подсознания. Что за чёрт?             В нахлынувшем трансе, Итачи просидел в спальне Саске несколько часов, периодически выбираясь в ванную. Он не знал, сколько сейчас времени, но в окно с просторов темного неба на него давно смотрит диск полной луны. А брата все нет…       Шум шагов и шебуршение одежды на первом этаже спугнули засидевшегося омегу, вывели его из кататонии, заставив незамедлительно встать и скрыться в своей комнате, будто он и не выходил из нее никуда. Обостренным нюхом Учиха уловил тонкий сладкий запах, смешанный с нераспознанной пирамидой нот свежести, и аромат этот навязчиво приближался к его комнате. Сакура вернулась. Когда девушка, сперва тихонечко постучав, таки отворила дверь, Итачи, как сумел, притворился спящим. Как иначе он сейчас объяснит другой омеге факт наличия на себе рубашки родного брата, когда у него своей одежды завались? А вообще, иногда невероятно хотелось поделиться с кем-нибудь своей любовной болью. С человеком, который бы понял. Не упрекал, не читал мораль, не посмеялся. Просто выслушал. Даже стойкие военные люди порой нуждаются в добром слове и поддержке.       Очевидно, поняв, что все нормально, Харуно не стала беспокоить «спящего» омегу. Ушла, что-то гневно причитая сама себе. Итачи услышал обрывками, якобы кто-то там обещал вернуться к пяти часам, а сам провалился черт знает где, и теперь его придушат… Вообще, Учиху неимоверно удивляло, что Сакура за него беспокоится, причем, он действительно чувствует с ее стороны волну исконно омежьей заботы.       Съежившись в позе эмбриона под одеялом, Итачи вскоре уснул: организм слишком вымотан, вот и ослаб, но самое абсурдное и странное началось позже… Ото сна глубокой ночью омегу пробудило необъяснимое и неприятное волнение в душе, и оно благополучно питало новую необузданную волну дневной агрессии, на сей раз отключив уже все источники здравого смысла. Яростно отшвырнув от себя одеяло, ослепленный недоброжелательным трансом, хозяин комнаты в абсолютной темноте побрел к двери. Острый инстинкт хищника-ищейки пробудился, старший-Учиха едва ли не глухо и напряженно рычит, пытаясь сосредоточенно унюхать запах брата. И проблема была в том, что запах совсем слабый, тающий, и именно оная деталь усиливала агрессивные порывы в разы. Беспокойный жадный хищник бесцеремонно нагрянул в комнату Саске, и явно не обрадовался, обнаружив постель альфы одинокой и аккуратненько застеленной.       Никого нет.       Его самца здесь нет!       Раздраконенный омега напрочь не в состоянии анализировать такие обстоятельства, как Саске всего лишь мог остаться у друга, или гуляет по ночной Конохе, а то и вообще что-то серьезнее случилось, и он оказался в больнице, например… В голове Итачи в данный момент гуляют одни лишь негативные понятия: неугодный кобель шляется, сбежал, нагло забросил свою течную самку одну в доме… Сношает какую-то блядину, которая по определению уже труп!       Агрессия плавно перетекает в состояние своеобразной формы страха. Страх, в свою очередь, порождает боль, а корень у данной пары ощущений один и тот же: страшно и больно, потому что лабильный и уязвимый в своем состоянии омега потерял своего покровителя, решил, что остался один. Как ребенок, наедине с собой в огромной одинокой темной комнате, беззащитный перед навязчивыми монстрами и понимающий, что его некому спасти от их нападок. Одинок, брошен, полностью беспомощен, наглухо лишен защитной ауры. Как ему в таком состоянии противостоять чему-то?       Из-за возникшей степени стресса запах течной омежки изменяется. Итачи и сам чувствует неладное, вопреки отключенному рассудку. Потребность в сцепке еще днем стремительно отступила на задний план, и вместо свойства полового привлечения аура формирует сильнейший дисбаланс, полностью дезориентируя омегу психологически. Хаотичный сумбур воцарился в голове, и инстинкт самосохранения еле справляется, чтобы не уступить своего носителя панике. Однако, вскоре ликующе отключается, притворившись жертвой. Самому можно дальше не вкалывать, ведь прибыло спасение.       Одержимый внутренним хаосом, омега не слышал ускорившихся шагов вверх по лестнице, не смог даже уловить запаха младшего брата, который обеспокоенно торопился к своей родственной половинке, почуяв неладное, благодаря неоспоримому наличию с Итачи ментальной связи.       Саске обнаружил старшего брата сидящего на коленях, на полу, подпирающего дверной карниз плечом и головой. Тот поверхностно напряженно дышал, дрожал, хватался руками за лоб и, похоже, напрочь ничего не соображал. Его запах и аура не выдавали Саске ничего доброго, поднимая в альфе инстинкты защитника на максимум. Опустившись на пол подле брата, парень сию секунду обхватил его за плечи и крепко сжал в объятиях, заставив почувствовать свой запах и тепло. Попытался успокоить омегу, поделиться своей энергетикой, вывести старшего родственника из состояния оцепенения.       — Итачи, милый, я рядом. Все хорошо, — шепчет альфа, целуя омегу в лоб. Сердце едва не плавится, когда Саске чувствует, как Итачи вцепился в него взаимными жадными объятиями, уперся головой ему в грудь. Прямо как беззащитное животное, которое только что добрый человек спас из огня.       Чуть прогнувшись в спине, омега трется щекой о легкую домашнюю сорочку альфы, вынюхивает шею его, будто пытается убедиться, что перед ним настоящий Саске. Непроизвольно выпустив тихий стон, младший отклоняет голову чуть в бок, охотно подставляя свою кожу обонянию брата, вцепился одной рукой в его длинные волосы, не позволяя отстраниться. Учуяв густую концентрацию запаха родного альфы в выемке под мочкой уха, Итачи легонько провел там языком, пробуя на вкус, заставляя миллиону мурашек пробежаться по всему телу Саске от такой сладкой неожиданности.       Запах Итачи понемногу возвращается в норму, сам омега трепетно жмется к братишке, не выпускает его из объятий, и Саске отвечает тем же, гладит любимое существо по волосам, снова целует, шепчет нежности.       — Я тебя потерял, — боги, как же жалобно для слуха младшего из Учих прозвучали эти слова. Его брат все еще не в себе, и явно напуган. Сейчас перед альфой беззащитная раскрытая омега, которая в нем до боли нуждается. Нуждается в его ласке, в его внимании, запахе и даже голосе.       Саске в сердцах ругает себя за неучтивость, ведь Итачи привык за столько проведенного вместе времени стабильно чувствовать родного человека совсем рядом, в комнате напротив. А негодник вторую ночь стелет себе в гостиной. Пытаться спать напротив обители желанной, да еще и течной омеги — пытка. Ведь это риск смерти от необратимого сперматоксикоза. Самое страшное — сорваться, завалиться посреди ночи в комнату брата и просто овладеть им, игнорируя любые протесты. Устные протесты игнорировать влажными страстными поцелуями, физические протесты безотказными ласками… А на утро очнуться и понять, что ты гребаная скотина, которая, как похотливое быдло-животное, выебала своего старшего брата. Теперь помаши ему платочком, провожая на ближайший корабль маршрутом в княжества.       Знай Саске, что Итачи отреагирует вот так на его суточное отсутствие поблизости, забил бы и на стрелку с Хатаке и на сперматоксикоз, сидел бы смирно под дверью своего избранника и задыхался от возбуждения, лишь бы тот его чувствовал и не беспокоился. Пригревшийся объятиях братишки, старший Учиха явно не намеревался покидать свое теплое гнездышко, да и оставаться одному ему сейчас противопоказано. Альфа с нежностью касается ладонями до лица своего брата, пристально смотрит ему в глаза. В комнате темно, но бледный свет луны из окна достаточно хорошо позволяет разглядеть печальную мимику и тяжелый взгляд омеги, и у отходящего от волнения Саске поселилась взаимная печаль в душе. Парень уверен, сейчас перед ним сидит именно его напуганная замкнувшаяся половина в полном отрыве от внешнего мира, как и от своего сознания. Но неадекватное нынче существо и Итачи Учиха разнятся фактически, как небо и земля в своих порывах в сторону родственника. С другой стороны, какая разница? .. Итачи — омега, ему плохо, у кого ему еще искать защиты, как не у родного надежного брата-альфы? А младший признавал за собой абсолютную ответственность за старшего, и в обиду его, разумеется не даст: облюбует, обогреет, нашепчет доброе словечко на ушко, даже уляжется спать рядышком.       Саске, все еще глядя в глаза старшему, не может освободить голову от бесчисленных неприятных догадок за состояние здоровья последнего, а потом машинально переводит пристальный взгляд на губы Итачи. Все-то в омеге интересное, красивое, изящное… Младший Учиха никак не может смириться с мыслью, что такое создание способно носить гордое военное звание и умеет убивать, вместо того, чтобы дарить жизнь. В голове не укладывается.       Итачи молча смотрит на альфу, оцепив руками его шею, а младший неимоверно хочет его поцеловать, как тогда, при первой встрече в Конохе. Но нельзя, детектор уважения к брату не позволит. Омегу нужно просто успокоить, помочь восстановиться, быть крайне аккуратным, и Саске понимает — лично ему недешево это будет стоить, но он справится.       Не разрывая объятий, альфа помогает брату подняться, хотя немного не по себе оттого, как Итачи смотрит. Пристально, хищно, почти не моргая, да еще и таинственно молчит.       — Пойдем, уложу тебя в постель. Подождешь меня минутку, захвачу матрас и одеяло. Постелю себе напротив твоей кровати, чтобы ты меня видел, — младший хочет отвести старшего в его спальню, на что, неожиданно, тот начинает упираться, настырно демонстрируя — в свою комнату он не хочет.       Судя по тому, что пальцем он указывает на кровать Саске, отсыпаться намерен именно на ней. Альфа не против, на здоровье. Неудивительно, что на фоне стресса омега хочет остаться здесь, а не там, где его перекосило от наплыва беспокойства и одиночества. Поэтому младший Учиха заботливо откидывает одеяло, помогает братику улечься поудобнее, сам попытался слинять к шкафу, разыскать в его недрах запасной матрас, ибо спать в одной постели с Итачи — предел мазохизма над собой… Но надежды альфы оказались тщетны, оцепив его руку своей, Итачи ясно дал понять — он не намерен возлежать в не своей постельке один, кроме того, продемонстрировал нескрытое удовлетворение, когда завербовал таки Саске под одеяло. Теперь, самозабвенно обняв альфу за талию и уместив голову на его груди, довольный омега готов уснуть. А обнимающий его обеими руками младший брат молился только об одном, чтобы завтра вместо него брат не обнаружил на кровати скользкую лужу, в которую глава клана Учиха растечется после грядущей пытки над своим естеством. Братья однажды засыпали вместе, это было приятно, но не то. Одно дело лежать рядом с благоразумным братом, другое — с омегой, которая опешила от стресса. Запах Итачи вернулся в норму. Несмотря на течку, он уже не провокационный, а как тихая кристально-прозрачная река.       Альфа забивает на неизбежность каменного стояка в штанах всю ночь, крепче жмется к брату: не уснуть, так насладиться ощущением его тела под руками.

* * *

      Третью ночь подряд к капитану во сне приходят покойники… Снова картина сновидения рябит кровавыми красками, крики и стоны, сохранившиеся в архивах подсознания, ломятся наружу. Снова перед взором предстал изувеченный и поруганный товарищ-омега из собственного четвертого батальона, за жизнь которого изо всех сил боролись полевые медики, а когда заглянули под повязки, раны уже успели облюбовать черви. Мальчишке ампутировали нижние конечности, однако сепсис успел прожечь организм целиком. Спасти не удалось, и Учиха очень хорошо запомнил, какое хорошее подспорье подает состояние в течку, когда очень хочешь кому-то отомстить. Блюдо с ярлыком «Месть» получается не только холодным, но острым. Со всех сторон давит густой запах крови и гниющего белка… Тошнит, отвратительно тошнит. Скверный дядюшка Блёва вот-вот выдавит желчь из омежьих внутренностей. Итачи просыпается мгновенно, внутри все горит, и ощущение такое, что весь органокомплекс намерен сию минуту выйти через рот. Старший из Учих буквально подорвался с постели, преодолев крепкое кольцо рук брата вокруг себя, каким чудом успел добежать до туалета — одному только черту известно, но стоило согнуться над белоснежным фаянсом, всю тошноту, как рукой сняло.       Через несколько минут, расслабленно стоя под потоком прохладной воды в душе, Итачи окончательно убеждается — на деле он и чувствует-то себя вполне неплохо, только раздраженный и весь на взводе, будто домовой ему в упругие булки спицами тычет. Обычно, течка травит Учихе-старшему душу четыре дня раз в три месяца, а нынче еще только третий день, а омега почти весь сухой, как пески Сунагакуре. Стареет, наверное. Зато, как же приятно себя обнюхать… Итачи беспрестанно и зачарованно водил носом по коже рук, прядям своих волос, повсюду его любимый шлейф терпкого запаха Саске, который даже смывать с себя не хочется.             — С добрым утром, братец, — Итачи едва не вздрогнул, наткнувшись на выходе из моечной на любимого родственничка. Альфа любезно раскрыл перед омегой чистый мягенький махровый халат синего цвета, будто пальто барышне предлагает. Старший не кочевряжится, весьма охотно просовывает руки в рукава и разрешает себя закутать.       Необычайно по-семейному братья закрылись в комнате альфы, сели напротив друг друга с чашками красного имбирного чая. Как младший и ожидал, Итачи уже раз девяносто перед ним извинился за прошедшую ночь, но Саске не слушает его пустых лепетаний, отодвигает прозрачную чашку к центру стола и, пересев на постель, обнимает намытого омегу.       — В паре кварталов отсюда живет мужик один — пенсионер, батин знакомый. Врач гениальный. Верный диагноз чуть ли не с одного взгляда ставит. Я тебя к нему провожу, дождусь, затем обратно провожу до дома, небольшое опоздание в резиденцию по уважительной причине Хатаке мне простит.       — Нет, — резко негодует омега, — Сасу, я не доверяю гражданским врачам. Тем более, нет никакого желания светиться со своими омежьими проблемами перед отцовскими знакомыми.       — А вдруг что-то серьезное?       — Какой-нибудь сбой в результате стресса из-за акклиматизации, — вздыхает Итачи.       — Вот и проверишь, — настаивает младший, приятно массируя плечи старшего через ткань халата. — Пожалуйста. Я же волнуюсь за тебя. Итачи, ты ведь омега, тебе в будущем еще деток вынашивать, — воспитательная серьезность, с коей выдал альфа неожиданный аргумент, ввела старшего из братьев в минутный ступор.       — Я как-то не думал об этом, знаешь ли.       — Так… Подумай! — разводит руками Саске.       — Хочешь племяшек понянчить? — коварно улыбается Итачи, ласково положив ладонь на «ежистую» макушку братика.       Вопрос резанул альфу не только по мастерству разговорной речи, но и по сердцу с прямой отдачей в мозг.       «Племяшек…», — пробуя на вкус это слово, Саске люто возненавидел его, не желая больше никогда слышать такую фамильярность относительно себя. Искоренить к чертям из лексикона и сознания понятие, дословно означающее плод, вынашиваемый любимым омегой от постороннего самца… Как будто ранее обледеневший вулкан в груди Учихи-младшего внезапно извергает кипящую лаву. Альфа едва не багровеет, и только личный ангел-хранитель в образе дедули Мадары не позволяет правнуку сожрать Итачи с потрохами, чтобы тот даже помышлять не посмел о воспроизводстве каких-то там племянников.       — Я абстрактно говорю, — чуть не заикаясь молвит слово младший, — а вот со сбоями всякими осторожнее надо быть. Они просто так не получаются. Мало ли, может, твоя омежья натура на меня так среагировала? Понравился ей сильно, вот затребовала она мою персональную подпитку. Это очень серьезно, Итачи, необходимо знать наверняка. Времена неспокойные, вот возьмет и вызовет меня к себе на доверительный совет казекаге, например. Государственное дело, — с каменной рожей разъясняет Саске, упираясь в плечи брата и настырно поглядывая в его черные бездонные глаза. — А я тут доходчиво объясню, что мой дорогой старший братик...       — Ладно, черт побери! Ладно… — перебивая, вспыхнул омега, соскочив с кресла, — Я пойду к этому долбанному врачу и принесу тебе справку о том, что меня всего лишь треплют небольшие стрессы, и беспокоиться не о чем! Так что, таскайся где хочешь по своим государственным делам… (еле удержался, чтобы не добавить "кобель")  — на этой ноте омега поспешил покинуть обитель брата, с целью переодеться.       Саске провожает его дотошно пристальным взглядом, все еще неуклюже посиживая на подлокотнике кресла.       — То-то же. А то вздумал мне тут про племянников втирать.

* * *

      Местный пожилой доктор-альфа принял Учиху по всей врачебной строгости, не придерешься. Собрал у омеги детальный соматический анамнез, провел возможное, в настоящий момент, объективное обследование. Заметными патологиями предстали: поясничный остеохондроз, небольшой блок в шейном отделе, который сию минуту сняли опытные медицинские руки под громкий мерзостный хруст сухожилий; резьба из шрамов по бледному рельефному телу, имеющему тонкую жировую прослойку поверх каменных мышц. С учетом конституции телосложения Итачи, девяносто процентов, у молодого человека на деле опущены почки. Пресс у капитана-омеги стальной, медику знатно пришлось попыхтеть в попытке бимануального обследования омежьих придатков.       — Слева небольшое воспаление, — вещает врач.       В остальном Учиха оказывается чистенькой молодой омегой, сочной и наливной, как спелое яблочко. Не пахнет от него ни болезнью, ни коварной венеричкой, ни супрессантами. Самородок. Кровь бы посмотреть… Но это возможно исключительно в госпитальных условиях. Энергетика ауры немного перебита, но это удел любой омеги, переживший непростые жизненные ситуации. Внутри Учихи цветет и пахнет тяжелый букет из психологических проблем и венца породистой самки с сильным геномом. Никто ему не подходит, никто его не заводит. Не с каждым он сойдется ментально или попросту принципиально. Врет тот, кто говорит, что такие суровые контролеры своих тел срываются в возрастной кризис. Чушь. Держатся до последнего, но потом рискуют сойти с ума. Маленькое проклятие выдающихся особей.       Выслушав внимательно Учиху от и до, задумчивый врач смело может выставить новоявленному пациенту единственный, подходящий к реальности, диагноз — отхождение от привычных физиологических рамок цикла спровоцировано альфой, в котором, естество, омеги признало свою пару. Вот и взбунтовалось, активно работая на привлечение оного самца. Вывод — произошедшее накануне с Итачи — добрый знак. Можно смело переживать последующую течку в одной постели с виновником торжества.       — Это все, конечно, мило, — иронично вздыхает Учиха, сидя на удобной кушетке, справа от врачебного стола, — Но как быть, если «виновник торжества» — мой родной младший брат?       У пенсионера-альфы от такого неожиданного заявления даже стальное перо из рук выпало, запачкав чернилами отглаженный хлопковый костюм, и в следующий момент Итачи с энтузиазмом принялись доказывать, что такое невозможно между прямыми родственниками! Абсурд, самовнушение. Просто, недотраханный потерянный омега ищет защиты у брата-альфы, это нормально. Вполне естественно — находить в близком родственнике, который понимает и оберегает твою сущность, надежное плечо для опоры. Про моральный аспект вопроса омега даже слушать не стал, и так до боли знает ненавистные детали. Да и на деле, так оно и есть, Саске воспринимает его как немощного родственника, который на пару с Сакурой должен дома печь оладьи с черникой. И никуда без своего секьюрити-самца не высовываться, вдруг коленку разобьет, или пальчик порежет. А если вовремя не покушает, так этот самый секьюрити свалится в обморок. Для Саске несчастный брат-омега — обделенный человек-инвалид, над которым трястись надо и пасти, как карапуза трехмесячного. А ведь Итачи, в своих тайных мечтах об истинном альфе, тешился представлениями, якобы будет понят и принят своей парой вместе с личными демонами и шрамами. Что с его положением будут считаться. Любить в нем сильную личность, любить того монстра, которого омега часто видит в зеркале, а не насиживать курочкой беспомощное яичко. Итачи уверен, отчаянный «сын ежа» запал именно на бывалого военного-омегу с представительским званием. Увидел в интересном незнакомце страстное пламя, подобное своему собственному. Решился его обуздать, слиться с ним в единый жаркий поток. И это выражено разнится с тем, что демонстрирует Саске-братик. Ей богу, как будто два разных альфы.       Так или иначе, а покидал территорию усадьбы пожилого доктора Учиха-старший с чувством безысходности в душе и вселенской печалью на сердце. Все-таки, житуха хорошенько его поимела. Желтые листы с диагнозами и рекомендациями омега один за другим разорвал на кусочки, по дороге в свой квартал. Как же хуёво… Сейчас бы втащить кому-нибудь, или хотя бы тренировочную грушу отметелить.       «Домой хочу…» — поймал себя на мысли капитан Учиха и еле сдержал позорные слезы разочарования, только не понятно, в чем конкретно.       Погода хмурится, мрачные грязно-серые тучи заполоняют блеклое небо, но, вопреки грозному пейзажу, дождь, орошающий тропинки под ногами, оказался обманкой. Вместо водной стены падают редкие капельки и мелкие снежинки. Только сейчас омега почувствовал промозглый ноябрьский холод, пропитанный запахом приближающейся зимы. Итачи любит зиму, только не шибко морозную, особенно зимой хорошо дома — в военном городке. Зимы в Конохе ветреные, снега выпадает относительно немного, во всяком случае, так запомнил омега.       Вот и мощеные камнем ровные тропинки своего квартала расстилаются под ногами: вроде плелся прогулочным шагом, а уже почти дома. Улица пустует в непогоду, оттого позади особенно отчетливо раздаются поспешные, но размеренные шаги, будто некая назойливая тень шествуют по пятам за Итачи. Чем ближе тень, тем сильнее омегу обволакивает пряный запах альфы, напоминающий амбру и удачно замаскированный тонким хитрым шлейфом недешевого одеколона. Комбинация уже достаточно знакомая, чтобы распознать ее из сотен других, поэтому когда с Шисуи поравнялся в шаге с меланхоличным капитаном, тот даже не удивился.       — Догнал, наконец-то. Привет, старина, — на плечо омеги ложится тяжелая рука альфы, добродушно встряхивает его.       Среагировав на жест утомленным вздохом, Итачи с прежней печалью в глазах поворачивается к судье, пристально разглядывает его.       — Догнал — молодец, возьми с полки пирожок. Кстати, я с рыбой люблю, ты?       — С курицей и овощами, — спокойно и улыбчиво отвечает судья.       Омега уже подметил, что Шисуи сегодня разодет в непривычно сине-черную гамму. Поверх типичного гражданского обличия на нем плотный жилет, как у спецотрядчиков и легкий плащ с фамильной эмблемой на плече. Чё это? Где серый китель? Да и физиономия судейская подозрительно улыбчивая, вся такая ненаигранная. Неужто настроение хорошее?       — Разве госслужащие не должны в утро понедельника на работе сидеть, а не омег окольными тропками пасти? — не отпуская безысходности из интонации, интересуется Итачи, пока оба медленно зашагали в сторону их с Саске дома.       — Я в отпуске. Наконец-то, — с невероятной искренностью и облегчением выдыхает альфа. — И омег окольными путями не пасу. Все намного проще: даже не сомневался, что в резиденции тебя сегодня не будет, поэтому лично на ковер к тебе и потопал с чистой совестью, — судья не юлит с признаниями, все еще тормоша родственничка за плечо. — Вижу, у тебя настроение не очень, да? Хочешь, исправлю?       — Издеваешься? — угрюмо буркнул Итачи в ответ, остановившись, как вкопанный, и все еще не уповая на искренность доброжелательных намерений собеседника.       Шисуи не сдерживает добродушной усмешки. Глянув на кирпичную капитанскую физиономию и взгляд из-под угрюмо опущенных бровей, зашарил во внутреннем кармане плаща после чего взял расслабленную руку Итачи в свою. Нечто увесистое и прохладное покорно легло на широкую ладонь омеги, альфа убрал свою руку, и Итачи с душевным ликованием узнал дорогие его сердцу амулеты на золотой цепочке, из-за потери которых он успел безумно расстроиться.       — Нашел под лавочкой в беседке. Хотел тебе лично в руки передать. На цепи застежка была переломана, но один мой знакомый ювелир эту оплошность исправил.       И вправду, повнимательнее разглядев изделие, расцветающий духом Итачи замечает на нем полностью переделанную литую застежку, такая не сломается и не погнется. Ну, надо же… Довольный омега надевает изделие себе на шею, следом вытаскивает из золотого ободка цепочки заплетенные в хвост волосы. Прячет кулоны под высокий ворот рубашки.       — Хитрожопый ты волшебник, Шисуи. Большое спасибо! Если честно, я и не надеялся разыскать эту вещь, да еще и получить ее в облагороженном виде. Серьезно, спасибо.       — Не за что меня благодарить. Я же говорю, подниму тебе настроение, вон, сразу заулыбался. А то плелся до этого чернее ночи. Что случилось-то? Нянечка-наседка снова ругает непоседливого капитана? — не удерживается от подкола, — Или душа в огне и кости бросить некуда?       — Да нет, — омега напряженно вздыхает, опять меняется в лице, как уставший от дерьмовой жизни мужик. — К чему тебе?       — Может, помочь смогу. Все зависит от сути вопроса.       Подобно задумчивой статуе, омега поглядывает на альфу, скрестив руки у груди, следом однозначно констатирует факт.       — Да, помочь можешь. У меня полное нутро огненных мячиков, скачут мерзостно, долбят по нервам. Хочу ими в тебя побросаться, ты такие подачи отбиваешь ловко.       — Дружеский махач, раунд второй? — судья заинтересован.       — Если не против, — подтверждает Итачи, — Кости реально бросить некуда.       — Тогда потопали на учебную базу полицейских спецов. Там свое государство, нележащее под началом резиденции, нас никто не потревожит. Получим казенную боевую экипировку, лично себе я еще защиту на руки и на пресс возьму. Там же выручим стальные игрушки и по полотенчику.       — Зачем тебе защита и полотенчики? — недоумевает омега.       — Друг мой, хоть и не так выражено, но ты, мать твою, в течке. А я по воле жизненного опыта испытал на своей шкуре бойню с течными омегами. Махач у нас развлекательный, поэтому нет мне смысла жертвовать кишками. Понарошку мы с тобой драться, увы, не умеем. А полотенчики, чтобы в сэнто ополоснуться, не вонять же потом на весь двор.       — Тоже верно, — посудил вслух Итачи.

* * *

      А тренировочный зал для бойцовских практик у полицейских спецов что надо: огромный, шумоизоляция стопроцентная, вытяжками оснащен для поддержания оптимальной температуры воздуха, балкончик есть с окнами, правда, хрен знает, для чего они. Учихи провели здесь чуть более двух часов, прежде чем оказаться лежащими на полу валетом примерно в метре друг от друга. Оба потные, изрядно потрепанные, благо, за прокат треников и эластичных маек заплатили по двойному тарифу. Вещи проще теперь выбросить, нежели подвергать штопке. С губ Итачи стекает тоненькая струйка крови вниз по подбородку, на плече небольшие порезы. Лезвие кусанаги таки опробовало на вкус омежью кожу. Верховный судья выглядит не лучше, благо, что додумался до жилета и наручной защиты, иначе повреждений на теле оказалось на пару десятков больше, он изрядно измотан: все-таки, омеги в бою шустрее. К тому же, капитан к махачам привычный, одна из родных ему стихий. Война плещется в его крови, этого не отнять. Вероятно, это грех. Но еще больший грех — отказ от признания очевидного. Издержки образа жизни последних двенадцати лет.       — Пресытился? — хрипло интересуется Шисуи у Итачи, определив для себя, что хватит уже отлеживать задницу на полу. Подает руку омеге, помогает подняться и ему.       — Я бы еще раунд постоял, — протянул, плетясь за партнером по бойне в сторону полки, на которой оба оставили свою личную одежду.       — Серьёзно, что ли?       — Абсолютно, — выдыхает капитан.       Шисуи динамично шарит по карманам своего плаща; очевидно, вспомнив, где прячем-то, что ищет, нырнул рукой в потаенный кармашек на замке, осторожненько достал посеребренный портсигар и маленькую стальную зажигалку с зеркальной поверхностью.       — Знаешь, что, капитан, иди-ка нахуй, — как-то ненормально улыбаясь, отговорился судья, прикуривая пряную сигарету темно-коричневого цвета. Насыщенный аромат табака облаком дыма мгновенно мазнул по обонянию омеги, заставив поморщиться.       — Ты куришь, что ли?       — Лет восемь как. Но не фанатично, не больше шести-семи в день, бывает меньше. Скажите спасибо, что не бухаю, — выдыхая очередной клубок дыма, судья присаживается на высокую скамейку.       — Надо же, ни разу не чувствовал на тебе запах табака, а вообще, не жалую эту привычку.       Шисуи протягивает портсигар и зажигалку присевшему рядышком Итачи.       — Будешь?       — Буду, — не рассусоливается Учиха-омега, весьма умело прикуривая и не менее умело затягиваясь, морщится, потирая ссадину на виске под волосами. — Кого посадил в судейский трон на время своего отсутствия? — Итачи решает развязать разговор ни о чем. Сегодня он не прочь немного потрепаться.       — Нара Шикамару, — протягивает Шисуи, подпирая ладонью подбородок.       — Нынче в Конохе, смотрю, модно красивыми постами молодежь одаривать.       — Не грешно, если талантливые и смекалистые. Один такой талантливый и смекалистый, с красивым постом завтра придет ко мне самосуд вершить, за то, что «хрупких» омег обижаю, — посмеивается.       — Скажу ему, что споткнулся о большой камень и упал мордой вниз, — шутит Итачи, как-то даже изящно поигрывая жестами с сигаретой.       — «Плохой, плохой камень. Ты обидел моего старшего братика». А потом прикатят чернорабочие, выкорчуют оный булыжник и бросят его в реку. Ибо он должен быть наказан, — на сей раз смех не сдерживает и Итачи. — Да ладно, что мы парня высмеиваем, подумаешь, чувство гиперопеки к родственнику зашкаливает… Семьянин хороший будет, своим сполна отдаст все, что недодали с детства ему. Да только что-то вату все катает да катает. Хотя, ты такой же. Я думал, у тебя в твоей стране уже пара есть и детей целый мешок. Видные военные холостяками долго не ходят — в мирное-то время.       — Я, типа, карьерист, — любит омега переводить стрелки от этой темы.       — Ага, карьерист. То-то я и смотрю, примчался в забытое село под каблук к брательнику, где тебе ни должности нормальной не видеть, ни прогуляться спокойно по улице. Так и собираешься жить до пенсии? Руку под меч кладу и отвечаю за свой базар, что нет. Не по плану что-то идет, ага?       — Ты не прав. Мне здесь все нравится. Брат ко мне очень хорошо относится, да и ребята, которые рядом кружатся, хорошие. Даже не ожидал, что меня здесь примут так тепло.       — Да только кошки черные на душе когтями скребут, а душу-то излить некому, — перебивает Шисуи, медленно докуривая сигарету, — Ладно, — хлопает Итачи по плечу, — пошли, в божеский вид себя приведем. Есть тут за пределами границы местечко одно крутое. Если настроение располагает, прошвырнемся, посидим, поболтаем. Ну, пропустим, естественно, по рюмашке. Чуть-чуть. Главное, уйти вовремя, а тот там под вечер без разборок не обходится. А я не любитель в такого рода дебатах участвовать.       Итачи призадумался, в принципе, за выходные дома намучился достаточно, да и настроение слишком дерьмовое, чтобы дальше им давиться в четырех стенах. Терять шибко нечего.       — Давай. Только ненадолго.       — Само собой. Завтра жена с дочерью возвращаются, мне их с утра встретить надо в порту. Сам понимаешь.       Омега кивает: семья — святое. Да и свинячить ни к чему. Собрав в охапку одежду, оба направляются из зала через переход в выстроенную для дежурантов сэнто.       Банное помещение, радует глаз: чистенько, порядочно, уютно, пахнет травами и древесиной. Горячие источники Итачи игнорирует, физиологическое состояние не располагает процедуре, зато в тесной моечной полощется с удовольствием. На умытом, будто выбеленном лице бурым выделяются ссадины от левого виска к скуле, в уколке губ смазанная трещина. Омега хорошо умеет обороняться, иначе заработал бы синяк под глаз, а то и челюсть свернутую. На учениях, благо, им всегда втирали о том, как важно беречь башку и уметь вертеть ей по сторонам, чтобы суметь защитить не только ее — бестолковку, но и прочие точки.       До назначенного места плетутся долго, как будто раз за разом на дорожках водят хороводы черти, требуя пирожок в откуп, чтобы можно было ехать дальше. По дороге Шисуи жалуется на отбитый бочину, Итачи разводит руками — судья знал, на что идет, капитан ни в чем не виноват. А вообще, махач Учиху-омегу повеселил, аж полегчало и на душе, и телу.       Развлекательное заведение, на порог которого вступили альфа и омега, производит впечатление солидное, сразу видно — принимают здесь не каждых встречных-поперечных. На Шисуи персонал смотрит, как на почетного клиента, на Итачи с настороженность, еще бы — чужак в доме. Пока здесь пусто, но судья божится, что это лишь пока. Местечко в верхнем зале занимают неприметное, в отдаленной стороне, вечером бы им так не фортануло. Жрать не хочется никому, поэтому блюдо с сырными шариками выстаивает на столе, скорее, для красоты, вино идет медленно, небольшими порциями, собеседники говорят много, много опускают прямых взглядов друг на друга, курят — часто и с удовольствием.       Как успел измениться облик панорамы за окном со светлого грязно-пасмурного в темный, вечерний никто даже не замечает… Не замечают и мелких частых снежинок, постукивающих по оконному стеклу, нарастающего гула во дворе, разыгравшегося куража вокруг в помещении.       — Понимаешь, мать твою, все это давит на меня чертовой кучей. Я не привык так жить, привык дружить с собственными демонами, привык, что все мы просто сборище повернутых фриков, разделяем одно и то же черно-алое прошлое, понимаем друг друга. Сам знаешь, там, где все чудовища, красота становится уродством. Все хорошо, я не жалуюсь на жизнь, грех это… Но здесь — не моя земля, я вы-го-ра-ю, — цедит по слогам Итачи, сделав очередной глоток красного вина из горла бутылки.       Шисуи сидит напротив, внимательно слушает, галантно дает капитану прикурить, вот уже хрен знает в который раз.       — Итачи, Итачи, тебя просто некому понять. Точнее, нас – тех, кто знает вкус войны не понаслышке. Тебя хоть кошмары систематически одолевают, а я два года нормально спать не мог. А первые полгода по возвращению на Родину бухал, в дрова. А потом решил, что достаточно. Нечего херней страдать, работу хорошую получил, женился, новую жизнь построил.       — Откуда она? — уже на автоматизме любопытствует омега.       — Кто?       — Жена твоя.       — Племянница дедовского троюродного родственника. Нас на губернаторском приеме познакомили. Ну, как познакомили, спросили «Шисуи, ну, чё, возьмешь такую красавицу в жены себе?» Ну, а я, что? В ближайшей родне на меня ровесников-омег не нашлось. Чего вату катать - поженились.       — И ты еще меня карьеристом называешь. Восемь лет в браке, а единственному ребенку два годика.       — Это третий ребенок, — резко вставляет судья, залпом осушив бокал, и удивленный омега понимает, он полез куда ему лезть не следует. Теперь вполне понятно трепетное отношение, с коим Шисуи отзывается о своем ребенке. Он, оказывается, у супругов долгожданный и драгоценный.       — Ну вот, пополнились хотя бы ряды фамилии Учиха омегами, — улыбчиво переводит стрелки Итачи на более позитивные ноты.       — Ага. А Сасу-чан все тянет… Нет, чтобы альф с казекаге нарожать, а в будущем еще ближе бы породнились… Сам болтается, да тебе проходу не дает, дома, небось, с рук тебя не спускает, — судья улыбчиво поглядывает на омегу, отпивая вина из высокого фужера.       — Хм, — капитан задумчиво скрещивает руки на груди. — С чего ты взял?       — С того, что ты весь скоро им пропахнешь. Пойду-ка я до уборной, заодно официантку подгоню.       Итачи ненадолго остается один, перебирает чайной ложечкой желейный десерт, на прочую еду совсем не тянет, оттого и захмелел весьма быстро. Вот опять… Опять он ведет себя, как трудный подросток, дорвавшийся до бухла на свободной хате, а еще осознает, как его тянет блевануть от слова «казекаге». Черт бы побрал этих пескатрахов! Сасори не в счет.       Время идет неторопливо, и это ощущение кажется парадоксальным для подобного рода времяпровождения, народ наплывает и наплывает, выпивка с полок убывает...       В какой-то момент светская беседа на параллельных диванчиках утратила свой смысл, теперь альфа и омега разделяют один на двоих, повиснув друг на друге. Итачи с уже почти пустым пузырем, Шисуи с сигарой, тычет пальцами в грудь омеги, в надежде донести свою боль до его сердца:       -…И вот, я каждый день смотрю в это хреново зеркало и вижу парня, который честно служит на благо Родине, а дура-теща все жалуется, почему мы к ним в гости не таскаемся каждые выходные, где мне уставать-то? Моя работа — прихлебательская, да еще и штаны просиживаю попусту, и прислуга у меня в доме распоясанная, когда их по хребту дубиной бить надо. Микото-сан, пусть земля ей будет колыбелью, чудеснейшей души женщина была, вот бы кому-то с тещей повезло, да со свекровью… Да только небеса как знают, кем ряды ангелов пополнять, не приживаются у нас такие жемчужины.       Капитан на глазах мрачнеет, а потом его пробивает на слезу. Мамулечка его очень любила, всегда спорила с отцом и дедом, чтобы не называли ее мальчика альфой-самцом почем зря. Он у нее лапочка-омега, матери-то виднее, она все сердцем чувствует… Хотя сам Итачи в детстве тоже больше чувствовал в себе энергию альфы, поэтому не соглашался с мамой. Но молча.       — Извините, уважаемый, — нетрезвый голос незнакомца-альфы заставляет Учих прервать беседу и обратить на него внимание. Над их столом егозится высокий кобель лет сорока. На вид вроде не помоечный, только пьяный, и обращается он, походу, к Итачи. — Часа полтора за вами наблюдаю, ребят, — вальяжно присаживается напротив двух родственничков, губы его растягиваются в довольной улыбке. - Не, вы нифига не парочка.       — Как догадался-то? По ложечке, которую мы из кружки не вынимаем, когда чаи пьем? И что с того? — хмурится Шисуи, который вообще не планировал никаких побочных знакомств на вечер.       Посторонний альфа переводит зачарованный взгляд на Учиху-омегу, как-то даже по-доброму ему улыбается, тянет ручонку в черной перчатке к его руке:       — Не откажите в просьбе с вами познакомится, уважаемый.       Подавившись пойлом, омега старается сохранять спокойствие и не рассмеяться.       — Мужик, иди отсюда. Просто иди, — спокойствие — золото.       Незнакомец проявляет настойчивость типичного альфача.       — Да ладно тебе, не ломайся. Я же вижу, что не дурной, я тоже неплох. Чего тут вдвоем сидеть, присоединяйтесь к нам, — указывает на заполненный клиентами столик почти в центре зала, – Ну, или один присоединяйся, если друг твой не хочет.       Шисуи намерен вмешаться в диалог, но Итачи тычет ему рукой в плечо и очень угрюмо произносит:       — Не лезь, он со мной разговаривает… Мужик, иди. Я в знакомстве не заинтересован. Никак. Совсем, — голос омеги ничуть не искажен алкоголем, вразумительный, строгий, полностью способен вести радикальные беседы.       Пропустив милую усмешку, альфа не намерен отступать: хватает Итачи за руку и пытается вытянуть из-за стола, покуролесить вечерочек рядом друг с другом. На подобного рода посторонние замашки Учиха-омега реагирует очень остро: издержки казарменной жизни, где взрослые самцы частенько надеются выебать забитую юную омежку, якобы неспособную дать отпор. Алкоголь в крови подогревает вспышку зверства внутри из-за отвращения. К ловким рукам приливает кровь. Альфу валят животом на стол, успев подставить к горлу кинжал, ловко вынутый и внутренней стороны манжетки рубашки. Действие спровоцировало компанию подпирающего раком стол альфу зашевелиться, в зале заиграло подобие нехорошего кипиша.       — Ну вот, засиделись, — усмехнулся судья, который явно готов поучаствовать в процессе. Официанты уже забили тревогу, но девичьих воплей, кажется, никто не слышит. Даже нетрезвому Итачи не изменяет его отработанная детально ловкость, и это оказалось весьма кстати, потому что противник ему достался не мешок с трухой, выворачивается резко, успевая замахнуться кулаком в грудину, но омега увернулся. Шисуи не медлит, встревает в альянс кулаков с Итачи, и парочка дружков блудного альфы тоже не прочь вступиться за товарища. Первая стадия драки ступает на порог разгара. Пока сотрудники вызывают плечистых сторожил, наверху уже свершились парочка ударов по мордам и ребрам. Противника Итачи автономно перенимает на себя Шисуи, омеге достается какой-то моложавый бета, скорее всего ровесник, если не младше. Капитан пинком толкает бету в сторону лестницы, замес задевает охранника и парочку посторонних альфачей. Еще через несколько минут в процесс оказываются вовлечены мирные джентльмены из углового ряда. Махач набирает обороты. На первом этаже требуют патрульных, лестница превращается в площадку для задорного кувыркания по ней нетрезвых личностей. Падают стулья, бьются горшки с растениями, и, когда в помещение нагрянули полицейские, оба Учихи уже блестяще смылись под шумок заварушки через дверь на задний двор, чтобы не опозориться.       Плетясь по набережной до моста, поддатые тела осознают, что им чертовски смешно, вместо того чтобы гневаться на задетое самолюбие. Особенно смешно стало, когда, покуривая на мостике, оба Учихи завидели плащи спецотряда у мажорного клуба, в котором просидели весь вечер.       — О, комиссар Майто Гай со своими шовинистами прибыл. Все серьезно. Сейчас он выстроит неугодных в шеренгу и прочтет им лекцию о вреде алкоголизма и выборе правильного досуга, а потом вся толпа заночует в обезьяннике, — откомментировал судья.       — Кто это такой? — любопытствует Итачи.       — Да, фрик один, — вздыхает альфа, швырнув окурок в темную воду.       — Не стыдно тебе, вроде судья, а разжигаешь барные войны.       — Так тебя же клеили, не меня. Вообще, мы с тобой, можно сказать, жертвы. Дай хоть в отпуске с ума посходить, — хмурится, претензиально растопырив руки перед омегой. Снова смеются, как два идиота.       Площадь заставы Учихи обходят окольными путями, теперь всю дорогу Шисуи жалуется на то, как недовольна будет его видом жена, когда он припрется встречать ее в порт. Добравшись до площади, посчастливилось встретить рядок извозчиков, вечерами пассажиров много, поэтому показательных боев за клиентов не устраивается. Первый у ворот фамильной усадьбы высаживается Итачи, предварительно по-братски распрощавшись с Шисуи. Сейчас омеге предстоит новый квест — пройти незамеченным до своей спальни. Времени еще немного, но из окон не льется свет, только в пристройке первого этажа желтеют отблеском ламп оконца, но там намеренно Сакура оставляет свет на ночь.       Тихонько орудуя ключом, Итачи заходит в дом, скидывает верхнюю одежду и обувь. Тишина. Это хорошо, не совсем хочется представать в своем нынешнем виде перед Саске. Братишка дома, в шкафу висит его плащ, и начищенные ботинки красуются на обувной подставке.       «Надеюсь, спишь, мой милый», — с искренней надеждой и нежностью одновременно подумал Итачи, на цыпочках поднимаясь вверх по лестнице.       Миссия выполнена! Приоткрыв дверь своей спальни, исчезает внутри нее, нервно вздрагивает, стоит включить свет, ибо младший братик суровой тенью сидит на краю его кровати, скрестив руки. Судя по выражению лица, он чем-то недоволен. Очень сильно недоволен. А Итачи недоволен тем, как на него смотрят.       — А ты чего поджидаешь меня здесь? Еще и в темноте. Для усиления нагнетающей атмосферы? — на самом деле, у Итачи нет желания оправдываться перед младшим братом, словно нашкодившему пацану перед родителем. Это, по меньшей мере, нелепо.       Саске не медлит, вплотную подходит к омеге, вцепляется руками в его плечи, тщательно обнюхивает шею и волосы Итачи: алкоголь, табак, чужой одеколон на одежде, но — не более. Старшего брата не тискали и, уж точно, не трахали. Его счастье. Альфа выстаивает над ним надзирателем, буравит чернильными глазами напряженное лицо родственника, такое же недовольное, как и свое.       — Если бы Шисуи не отчитался по какой-то случайной причине перед дворецким за поход в наш дом, тебя бы сейчас разыскивали несколько спецотрядов Какаши по всей Конохе, — в голосе сталь, в глазах самая настоящая ярость, — Какого хера ты закорешился с тем, для кого мы с тобой позор рода Учиха? С ним-то понятно, много пиздит, но повелся-таки на твои омежьи чары. Или просто меня через тебя доебать хочет. Но ты? Неужто магия пятничного вечера вас так сказочно сблизила, что ты даже воняешь его одеколоном?! — кулак младшего едва не впивается в стену напротив головы старшего Учихи.       — Ерунды не городи.       Саске разглядывает омегу с ног до головы, все еще подмечая на нем все возможные отклонения от нормы, которые, в принципе, на виду. Легонько прихватив брата за подбородок, обводит суровым взглядом ссадины на его лице и разбитый уголок губ.       — Что за следы побоев?       — Дружеский спарринг, Сасу, — спокойно поясняет, освободившись от оков чужой руки, дабы пройти в сторону шкафа. — Продолжение того, что в прошлый раз ты не дал мне закончить. А потом мы немного перетерли за жизнь в одном ресторане, сидя рядом друг с другом. Удовлетворен ответом? — скрывшись за широкими дверцами, Итачи принимает домашнее облачение из хлопковых штанов и легкой сорочки; завершив процедуру переодевания, готовит постель к ночному отдыху.       Младший не выдерживает, выхватывает покрывало из итачиных рук, толкает брата к стене, придавливая его к ней собой.       — Тебе трудно было зайти домой и хотя бы Сакуре сказать, что все хорошо и ту уходишь шароебиться на весь день? Не потому, что перед кем-то отчитаться надо, а чтобы я знал, что все нормально, и тебя не накрыло вчерашним приступом где-то по дороге домой! Или совсем не ебет, что я за тебя волнуюсь?!       — Не тебе меня крыть матом, — Итачи едва позволил брату договорить. – И, пожалуйста, давай без этой драмы. Я же не кисейная барышня и не тупой. Еще утром сказал тебе, что все со мной хорошо. Было бы это не так, вообще никуда бы не вышел, чах дальше дома. Можно мне лечь уже?       — Отвратительная манера бухать с какими-то левыми мужиками! Тебе не кажется?       Омега старается не изменять своей закаленной выдержке, даже голос не повышает:       — Милый мой, я двенадцать лет отирался с левыми мужиками: делил с ними не только алкоголь, но и спал рядышком в окопе открытого поля, лишь бы не замерзнуть. Иногда голышом обнимались под одной на двоих шинелью, чтобы еще теплее было.       — Меня не волнует, что там у тебя раньше было. Сейчас ты здесь, со мной. Ты омега, за которую я в ответе. И я, как альфа, вправе решать, что для тебя будет лучше.       Старший вытаращился на младшего, начиная выходить из себя.       — В каком параграфе домашнего устава сказано, что у меня есть ответственный вожатый? Столько лет не было, а тут, на тебе… Увы, сейчас мне вожатый точно не нужен. Я — взрослый мальчик, сам решаю, как быть и что делать.       — К твоему сведению, я имею право запретить тебе все, что пойдет во вред. Повторяю, ты омега на моем попечительстве. И я, как альфа, несу за тебя ответственность.       — Да черта с два! Ты ничего, часом, не попутал?! — Итачи раздраженно перехватывает руки альфы, и следующим шагом Саске уже вплотную подпирает спиной стену под прессом навалившегося на него старшего, — Окстись, братец! Я пять лет провел в мясорубке и еще три года — в массах гнилых правительственных интриг. То, что пережил я, не дай господь пережить тебе. — Крупные ладони омеги с силой зажимают запястья альфы, расставив их напротив его головы, — Да ты, хоть знаешь, что такое — видеть, как на части режут твоих товарищей? Знаешь, каково лишать жизни ни в чем неповинных людей, лишь бы только избавить их от страданий?! Или, что такое взрыв тела и мозгов на фоне течки в котле боя, когда наглухо срывает крышу, и превращаешься в живой мясорубный инструмент с клинками в руках? А каково убивать своих же за то, что они не выдержали и пытались бежать? .. Не издевайся надо мной, Саске, — омегу серьезно понесло, и в какой-то мере он этого опасался.       Внутри подсознания резко расщепляется некий блок, у Итачи дрогнули руки, взгляд полнится шальной искоркой, но неконтролируемая волна агрессии отбывает с берегов подсознания. Саске лежит почти недвижимо, смотрит пристально в глаза брату: во взгляде его нет ни удивления, ни растерянности, ни возмущения. Пустота одна. Старший медленно отпускает его, откидывается спиной к низу кровати, понимает, что не в себе. В который раз у него съезжает крыша. Внутренние демоны взбунтовались, но тот, кто тыкал в них палкой, сам виноват, что нарвался.       — Мне здесь тяжело, — молвит еле слышно омега, подпирая ладонями лоб, — Я хочу домой.       Огонек душевной тоски вновь разгорается холодным голубоватым пламенем, все мысли и чувства притупляет апатия. Форма отвратительного состояния, когда чувствуешь себя заблудившимся в долбанных трех соснах, путаешься в клубке всех своих чувств. Брат опускается на пол, напротив. Согнувшись в три погибели, смотрит в одну точку, будто только что его скинули в кусты с ровной вытоптанной тропинки, которую он считал верной. Омега не знает, как сильно зацепили за живое альфу последние брошенные в него фразы.       — Говорил тебе уже, Саске, мне не нужна нянька-наседка, — зачем-то повторяет Итачи, хотя на самом деле, вообще говорить ничего не хотелось.       — Неужели не видишь, что мне больно оттого, что мой брат пережил столько тяжб, — с обидой в интонации отвечает младший, двигается ближе к старшему, кладет ладони ему на волосы, ведет ими от макушки к лицу, — Я же хочу, как лучше. Чтобы тебе было легче.       — Ага, поэтому ведешь себя со мной, как с инвалидом или девочкой-ромашкой. Поверь, от этого мне точно не легче. Я вправду такой жалкий, да? — тычет в себя пальцами, глядя на брата.       Несколько минут молчания, и с психу Саске херачит кулаком в пол с такой силой, что даже Итачи вздрогнул.       — Что я, черт возьми, делаю не так, а?! — вопрос адресованный даже не омеге, как крик собственной души.       — Ты меня подавляешь, — тихо признался Учиха-старший. — Хватит уже, иди ложись.       Но даже когда гаснет свет, и хозяин спальни забурился под одеяло, альфа так и сидел, как вкопанный на полу. Дело хозяйское, гнать палкой его никто не собирается, как и упрашивать. Сколько альфа просидел вот так, глядя в никуда, он точно не знал, даже не думал толком ни о чем. Будто его на какое-то время отключили от разума. Парень иронично усмехнулся, вспомнив мартовское путешествие, надо же, оказался прав. Братец — божественно сладкий фрукт, но ядовитый, если неправильно употреблять. И альфа до аллергии нагрызся его горькой кожуры, а истинный вид плода для него по сей день — загадка.