Долгожданная встреча

*** Полушейд двигался быстрее, чем Хаммер мог уследить за ним, выбрасывая тонкую руку вперед, моментально одетую материалом костяного меча, и уклоняясь от удара, который должен был раздавить его. Гибкая спина распрямилась, как пружина, и маленький шейд рубанул скелетное кольцо, окружавшее маленький глаз червя, от чего махина медленно начала отклоняться в бок. Легкий башмак оттолкнулся от жесткой могилы нижней челюсти, распахнувшиеся ему навстречу. Мальчишка перекувырнулся, и острый клинок вошел в зазор между подвижными дыхательными пластинами. Лицо полушейда исказилось от ярости и напряжения, приподнятая верхняя губа оголила острые зубы, трещины, замкнувшие его уродливую пасть, предательски натянулись, но удержали лицо от трансформации. Капли дымящейся крови червя падали на его лицо, но он был намерен завершить начатое. - Убирайся! – несломавшийся мальчишеский голос вибрировал от гнева. – Убирайся назад в свои тунелли, если хочешь жить! Костяной клинок неуловимо быстро ударил чудовище наотмашь, расширяя рану на шее, из которой брызгала маслянистая жидкость. - Я сказал: «Убирайся!» - повторил маленький шейд, закрывая грайверу дорогу к старику. – Здесь для тебя ничего нет! Чудовище тоскливо взвыло, как будто ему не предлагали сохранить жизнь, а отказывали в услуге. Но сухой песчаник завибрировал под ногами, размягчаясь, и червь втянул свою бронированную голову внутрь хода, покидая место встречи. Ипну не удержался от любопытства, и подобрался к краю осыпавшейся дыры, чтобы взглянуть ему вслед. - Ничего страшного, - ласково заметил Ипну, осматривая свою одежду забрызганную зловонной черной кровью. – Низшие духи следуют своим инстинктам больше, чем разуму, да и грайверы не понимают природу ничего, кроме камня. – полушейд понюхал пятно на рукаве и поморщился в отвращении. – В их понимании поглотить что-либо – это все одно, что проявление любви, растворение понравившихся обьектов в кислоте желудка, где они формируют из них потрясающие драгоценные камни... Зато в телах окаменевших зодчих находят самые дорогие камни. - С превращением тебя в волшебный рубин мы пока можем повременить, - Хаммер тяжело поднялся, приняв руку полушейда, снова ставшую нормальной. – Пока для тебя здесь много работы. Тебе повезло, что твой клинок из костей или что там тебе их заменяет, а не из металла: кровь грайверов горит, как земляное масло, и искры, выбитые мечом, могут ее зажечь. Лицо Ипну посерело: он не учел этого. Хорошо, что он инстинктивно выбросил меч, а не заклинание. Всадник потрепал полосатые волосы сына своего врага, чтобы его подбодрить. - Не переживай, без опыта нельзя учесть сразу все детали, а опыт – дело наживное. Уж потушить тебя я бы смог. Но ты должен охотиться. Каждую ночь ты будешь охотиться на темный тварей, мой мальчик. И ты искупишь свой рок, связавший тебя с шейдами. - лицо Хаммера подернулось ненавистью при воспоминании о чем-то. - Мы еще заточим тебе когти, как мечи! *** Хаммер все эти годы наблюдал, как растет мальчишка шейда. Первое время, правда, Ипну пытался от него удрать, но полушейда, попавшегося в руки Стражам, Хаммер отпускать был не готов. По крайней мере пока не выкует из него оружие, подходящее для их планов. Старик Хаммер знал не только как вдыхать пыль со страниц благих книжек, но и как обращаться с мечом не понаслышке. Писарь не удержал бы полушейда, оплетаемого магией духов, хоть и ослабленного ранами и начавшейся трансформацией, тогда. Впрочем, опыт в изгнании злых духов не только словом, но и клинком у старика был немалый. Со стариком, бывшим его третьим, после матери и шейда, учителем, Ярзла сразу не поладил на вполне взаимной основе. Бывший Всадник испытывал некоторое отвращение к тому, чем был Ярзла, рожденный от шейда и некроманта. Дикие привычки подростка почти выводили его из себя, когда сын шейда специально демонстрировал нечеловечески острые зубы, напоминавшие наконечники стрел, рычал и огрызался на замечания, и особенно тогда, когда звереныш сбежал от него в пустыню с целью найти дорогу домой, под крыло своего отца-кровопийцы. Старик нашёл своего непокорного ученика раненым, упавшим на землю рядом с убитым песчаным волком. Уже тогда Ярзла мог справиться со зверем, используя лишь острые когти и нечеловеческую ловкость, но вот физической силы шейда он не унаследовал, поэтому и один пропущенный удар когтистой лапы стал для него тяжелой раной. Учитель тогда легко поднял свою взбрыкивающую от боли в боку находку с окровавленного песка и бережно отнес в хижину, где его ожидало долгое в силу слабости его тела лечение «светлой магией». Снова потерявший на некоторое время свободу из-за раны, Ярзла вынужден был безмолвно внимать текстам и правилам, по которым жил и колдовал старик. Правда, на вторую ночь у порога хижины бывшего жреца появился тот самый мертвый волк, изливая свою обиду замогильным воем. За эту выходку Ярзла получил хорошую трепку и после выздоровления вынужден был вычистить всё жалкое жилище старика от «неживой мерзости», а заодно и грязи. Изучать скучные правила вперед волшебства было невыносимо нудно, но, пока сын шейда не усвоит их, старик не соглашался учить его ни своему колдовству, ни владению оружием, а знал он очень много. Ярзла ворчал, фыркал, но интерес к новому скоро превысил его упрямство, и юное создание, место которому было во мраке ночи, прилежно внимало «Правилам юного волшебника» и «Богам и верованиям Алагейзии и сопредельных государств». С эльфийской магией дела у него шли совсем плохо, что даже у старика, бывшего терпеливейшим наставником (терпеливее к Ярзле была разве что мать), иногда опускались руки. Но природа мальчишки, магическая до мозга костей, смогла преодолеть и этот барьер. Ипну, которого старик именовал «Импу», как бы намекая на его природу, смог освоить не только тьму, но и хотя бы частичку света в своём магическом ремесле. А частичка света ему очень понадобиться. Да, переходный период у него был тяжелый. Сейчас выросший Ипну все еще подчинялся старому Всаднику, но ему требовалось немного свободы. Нужно было ослабить напор, чтобы он сам все осмыслил, чтобы его ненависть выкристаллизовалась в желание отомстить. Шейды движимы местью и болью. Другие чувства ими не владеют, хоть мальчишка из кожи лез, чтобы показать обратное. Хаммер закурил трубку. Полушейд стоял поодаль него, рассматривая их охотничьи угодья. Он вытянулся, совсем вырос, даже возмужал, и смотрит красными глазами на Хаммера так преданно, хотя ростом уже выше старика. По воспоминаниям Хаммера, мальчишка уже догнал ростом длинного, напоминающего строением гигансткого богомола Дурзу. И от этого взгляда кошки скребли на душе, и Хаммер согласился отпустить полушейда отстраивать сады и храм в пустыне. Под присмотром Себастьяны, конечно, чтобы не потерять своего юного охотника. Колечки дыма плыли по воздуху на горячем ветру. Как же ты все усложнила, Аварис! Но разве не за это он полюбил ведьму когда-то, будь она неладна? Хотя обещал себе не вспоминать больше об этом, пусть ее уже засыплют вечные пески. Нет же, прислала ему напоминание в виде сына. Почти двадцать четыре года назад они также стояли на песчаном холме с маленькой ведьмой из Сохо, и ее белые одежды развивались на ветру пустыни. Тогда Хаммер вложил в руку Аварис тонкий костяной кинжал, волшебную палочку, добытую им в бою с Повелителем Мертвецов, и бережно сохраненную, потому что Всадники знали, как неочевидно убийственна для казалось бы мертвых шейдов магия некромантов. Она на миг возвращает их в тот самый момент, когда шейд рождается из смерти существа с даром волшебника. И слабеет, слабеет так, что его становится легко убить даже маленькой женщине. Ничего шейд против этого поделать не сможет. Если, конечно, маленькая женщина обладает хотя бы небольшим даром некромантии, чтобы высвободить силу проклятого предмета, но это свойство Аварис, к своему несчастью, имела. - Если решила отправиться на север в Гиллид, возьми с собой это. - маленькие пальцы женщины сомкнулись на потеплевшей рукояти. Аварис прижала подарок к груди, благодарно посмотрела на бывшего Всадника, и, встав на цыпочки, поцеловала щеку с неровной седой щетиной. Хаммер наклонился к ней, пытаясь поцеловать в губы на прощание, и придерживая ее рукой за талию, но ведьма довольно ясно выразила ему свою позицию, отстраняя Хаммера руками и отвернувшись, чтобы его поцелуй мог в лучшем случае достигнуть ее лба или угла щеки. - Если ты используешь магию этой вещи, она защитит тебя от шейда, Аварис. - тихо сказал Хаммер, но его серые глаза сверкали от гнева, а травмированная рука сжалась в кулак, подрагивая. - Сделай милость, не теряй времени и пронзи ей его сердце, чтобы оно разлетелось на осколки! Помни, шейды - не люди, они не ведают жалости, и второго шанса не будет. Но вот, вопреки неудачливой матери, которую подчинил себе и взял в жены, как будто в насмешку над Хаммером, шейд, судьба дала им второй шанс успокоить великого Дурзу, ради появления которого на свет самому шейду, видимо, пришлось попотеть, раз он так бешено искал своё отродье по всей стране, даже не по одной. Но этот козырь должен был оставаться в рукаве сопротивления до поры до времени. Время Ипну, или как его назвал шейд, Ярзлы, еще придет. И время мести Хаммера шейду Дурзе за белоснежную Леди, сломанную руку и переманенную женщину - тоже. *** Далеко-далеко, в горячей пустыне Хадарак, жил молодой маг. Он скрывал своё необычное лицо под маской и был верховным правителем для небольшого племени, поселившегося в дельте кишащей крокодилами илистой реки. И звали этого мага Ярзла. Мать Ярзлы была доброй, но не то, чтобы праведной женщиной. Во-первых, она была колдуньей и умела поднимать мертвецов из могил в угоду своим целям, а во-вторых, однажды она умудрилась лечь под шейда по имени Дурза, чего было уже вполне достаточно, чтобы её можно было спалить на костре без права на спасение души. Её вину усугубляло то, что союз с почти бестелесным колдуном оказался плодотворным, от чего через положенный срок на свет и появился Ярзла. В самых полных и древних книгах Алагейзии не было названия тому, чем был Ярзла, плод союза шейда с некромантом. Вероятнее всего, он был первым и последним существом подобного рода и вида, что, впрочем, не делало его ущербным. Ярзла в свои девятнадцать лет выглядел как высокий и худощавый молодой человек. Ростом и шириной плеч он явно пошел в отца, потому что еще в подростковом возрасте перерос мать, что делало их воспитательные беседы некоторым видом юмористического представления. А чтобы дать ему подзатыльник, ей бы пришлось подпрыгнуть. Впрочем, подзатыльников он никогда от нее не получал – мать была слишком мягкосердечна по отношению к своему единственному сыну, что не всегда шло порывистому Ярзле на пользу. Удлиненные, миндалевидные глаза сына шейда имели густой красный оттенок радужки, поэтому яркий солнечный свет его слепил и вынуждал проводить особенно жаркие деньки в густой тени. Черты лица Ярзлы были тонкими, немного восточными, что придавало его образу даже некоторую изысканность в сочетании с худобой. Кожа его имела мутновато-белый оттенок, как будто в белую глину добавили немного красной краски для лепки будущей амфоры. Сколько бы времени он не провел на солнце, цвет его кожи не изменился, разве что она становилась более блестящей, как будто бы на эту глину нанесли ещё и тонкий слой прозрачного керамического лака. Дело портили только волосы - их у него была целая грива, имевшая свою собственную форму от своей же густоты и жесткости, как будто на нем всегда был головной плат кочевых племен. Дополнительной особенностью его гривы был ее цвет. Издалека Ярзла казался темноволосым, но вблизи становилось заметно, что, по какой-то нелепой шутке судьбы, каждый его десятый волос был не темно-русого, а бордово-красного цвета, как будто молодой человек начал седеть, но седина его была красноватой. Раздирать это чудесное наследство гребнем было дело настолько неприятное и длительное, что Ярзла с удовольствием избавился бы от него, если бы не трепетная любовь матери к этой роскоши на его голове. Видно, его красная седина напоминала ей то чудовище, от которого она и принесла сына на свет. Мать любила своего странного отпрыска и не жалела сил, чтобы сохранить ему его хрупкую жизнь. Ярзла родился больным и очень слабым, жизнь едва теплилась в его костлявом тельце. Но женщина была достаточно искусна в области некромантии, чтобы, отдав ему почти целиком всю свою силу, вытянуть своего ужасного отпрыска из объятий окончательной смерти… Она сильно его любила, а любовь требовала жертв, от чего Ярзла заранее решил отказаться от этого ядовитого чувства в своей жизни. В любви матери он не сомневался, поэтому доверял ей и любил её, но от других, менее постоянных симпатий, он избавился. Вообще полушейд подозревал, что женщина выбирает мужчину не только по личной симпатии, но и с тем расчетом, чтобы от него родилось здоровое потомство. Что могло навести мать Ярзлы на мысль о том, что шейд Дурза станет подходящим кандидатом для продолжения рода, он не мог понять. И поэтому в юные годы частенько ругался с матерью, недостойно обвиняя её в том, что она родила его, нежизнеспособного без колдовства, от почти мертвеца. Можно подумать, она не могла найти кого-то поздоровее и поживее. Потом он устыдился своих обвинений, жаль только, что не успел взять свои слова назад, пока она не умерла. Завершали образ Ярзлы черноватые когти, увенчивающие его худые пальцы и разрывавшие плоть не хуже ножей. Ох, сколько мороки они ему доставляли, когда прорезались в основании его изначально человеческих ногтей! Раны, расширяющиеся от роста толстых лезвий, постоянно кровоточили, любое прикосновение к материальному предмету заставляло его корчиться от боли в пальцах, как будто под его собственные ногти кто-то вогнал по пучку острых иголок. *** Ипну прислушался к эху голосов, распевающих хвалебный гимн справедливым божеством, поддерживающим их хрупкую жизнь на берегу реки в океане бескрайнего песка. Люди восхваляли всесильные божества и просили у богов плодородия для своих земель, здоровья для себя и близких, благословения своих дел, и пусть милость благородных существ прольётся на их головы долгожданным дождём (что по меркам пустыни даже лучше, чем золото). Ипну осторожно проскользнул в тени факелов, оказавшись в узком пространстве между храмовыми колоннами, изукрашенными сценками божественных историй, сочиненных когда-то им самим. Люди, увлеченные мраморными статуями в центре прохладного подземного зала, не могли заметить стройную высокую фигуру, закутанную в чёрные одежды, медленно идущую в тени вдоль площадки для молящихся. Гулкое эхо добрых слов, исполненных надежды, успокаивали Ипну не хуже, чем мрак его подземных покоев, и маска в форме черненого черепа пустынного волка склонилась к груди мага в смирении перед лаской этих слов. Молитвы очаровывали его тонкий слух, позволяя сильной и молодой душе слиться с общим человеческим хором, и хотя бы так стать немного ближе к своему народу. Да, его отец был кровавым чудовищем, оставившим шрам на истории Алагейзии, а его обожаемая мать погибла на перевале, охраняя сына от того, чтобы быть плененным королем. Но это не худшая судьба. Тем, кто оказался в застенках его отца, пришлось выстрадать в стократ больше, чем сыну Дурзы, хотя, вероятно, и меньше, чем когда-то самому шейду, бывшему магом, одержимым тремя злобными сущностями. Ипну вырос и вернул себе положенное его телу здоровье, а о болезни теперь напоминало лишь его тонкое строение, как у детей, которые голодали в детстве. Он мог бороться с практическими любыми поворотами судьбы, он защищал свой народ, осевший в столь лакомом для кочующих племен месте, замедление его взросления говорило о том, что проживёт он ещё очень долго. Ипну. Ярзла. Некромант. Охотник в бесконечных песках. Сын шейда и проклятой печатью некромантии женщины. Удивительное и отвратительное чудо природы, признанное защитником и покровителем маленького племени, потомков спасенных им рабов и изгнанников. Дитя смерти, которое почитали, как божество. По крайней мере, до той поры, пока маска скрывала его кроваво-красные глаза и пробитую «струйками» красных волос гриву, а длинные черные когти были надежно скрыты за тканью плотных перчаток с металлическими наконечниками, которые, теоретически, должны были быть полыми, и лишь символизировать ритуальные когти проводника в мир мертвых. Ах, да, ещё острые длинные зубы, которые он тщательно содержал в начищенном состоянии, были не совсем человеческими, да пара защитых магическими путами шрамов на скулах. Любили бы его так преданно его верноподданные, если бы знали, кем был на самом деле их верховный правитель? Не убоялись бы они его вида и родства? Ярзла придерживался в этих вопросах здорового скепсиса и знал правильный ответ. Нет. На территории Алагейзии сына шейда ждала одна судьба – избавление от его противной эльфам и прочим светлым существам жизни через уничтожение сердца (за папу) и, вероятно, сожжение (за маму). Он чистокровное чудовище, в нём не может быть ничего хорошего, само его существование противно их душам. И неважно, что для каких-то несчастных его сила – защита и опека. Сын шейда не может быть хорошим правителем, сын Дурзы не может оставаться в живых, пока эльфами правит королева Эллесмера, чья дочь гостила в застенках Гиллида у его отца не один день Поэтому Ипну скрывал своё лицо за маской и магическим покровом, не заводил себе романтических привязанностей и был вынужден жить как можно дальше от столицы, среди кочевых племен и бескрайних песков, где законы Алагейзии имели уже скорее косвенное значение. Впрочем, иногда жрицы просто плакали у ног их обожаемого и расцветающего в своей молодости божества, умоляя его снизойти до их смертной плоти, но Ипну всегда холодно и вежливо указывал им на выдуманную им же клятву отказаться от этого действа ради служения царству мертвых. Все эти любовные штуки с простыми людьми просто не могли закончиться хорошо для полушейда. Впрочем, если бы он встретил женщину, похожую на его мать, то, возможно, он бы забыл об этом. Его отец не церемонился с матерью. Если бы не та нежность, с которой некромант говорила о днях, проведенных в услужении у шейда, Ипну бы не сомневался, что его зачатие – плод обыкновенного насилия, в котором шейд удовлетворял свою похоть. Но, как бы плох он не был, она его любила. Любила как минимум его часть, принадлежавшую юноше-кочевнику, который, похоже, тоже неровно дышал к проклятой женщине, а может быть и всю эту гремучую смесь, имя которой было Дурза. В конце концов, в истинной любви не выбирают, хотя и полюбить шейда – это скорее вид изощренного наказания, чем счастье, когда ты сам стремишься к смертельной опасности, потому что не можешь без неё жить. Дурза, по крайней мере, то, чём он был в единстве с духами, не любил мать Ипну. Он вообще никого не любил, даже, наверное, себя. Но он позволил жизни Ярзлы зародиться и развиться в теле верной ему женщины, и дрессировал его, как собаку, пытаясь обратить в подобную себе же тварь. Нет уж, Ярзла больше всего не свете не желал стать шейдом под рукой своего отца. Иногда Ярзла мечтал, как здорово было бы, если бы мать когда-то давно просто осталась жить со старым отшельником Хаммером, а не попала бы в слуги к шейду. Их сын мог бы быть достойным и просветленным существом, к образу которого стремился Ярзла, и не ведал бы того груза физической слабости и звериного образа, которые были наследством от шейда. С другой стороны, Дурза отдал ему и часть магического дара, что многие сочли бы достойной компенсацией этих недостатков. Ярзла тряхнул головой в нахлынувшем раздражении, и приостановился, тщательно убирая под головной платок пряди своих жёстких двухцветных волос. Он не любил вспоминать об отце, хотя и всячески усмирял свой дух, памятуя о том, что в этом вопросе есть единственное, что он может изменить, – это выбрать свой путь и ещё дальше отдалиться от шейда, доказав, что Ипну отличается от Дурзы не только копной темноватых волос, но и нравом, и помыслами. Его любил его народ, признавший в нём благую сущность. Люди настолько желали обожествлять его, что с ними было дороже спорить, чем, скажем, прописать им простые истины, которые следует соблюдать. Пусть молятся кому угодно, если при этом они останутся хорошими людьми. Хорошие поступки, какому бы божеству они не были посвящены, – это всё равно хорошие поступки, ради которых он мог простить себе и создание маленькой религии. *** Ярзла незамеченным поднялся по мраморным ступеням из прохлады погруженного на треть в землю храма и вышел к темному, как толстое бутылочное стекло, небу пустыни Хадарак. В последнее время жизнь его племени и впрямь стала спокойной и сытой, армия мертвецов, каждый солдат которой был заботливо спеленат и укутан для длительного хранения (и последующего «воскрешения» в несколько иной форме) медленно, но верно росла, а Ипну почему-то не находил себе места. Он уже реже был нужен для непосредственной охраны территории своего народа, больше времени должен был уделять решению иногда нудных экономических вопросов, и даже вопросов политики юного государства, и полушейд начал тосковать. А еще он строил, много, много строил, водоснабжающие системы, акведуки, колодцы. Приманивал духов воды к своим угодьям, поддерживал маленьких покровителей растений, как заботливый садовник. Созидание увлекало его всегда больше, чем война. Прошло уже много лет о дня смерти матери, сам Ярзла изменился так, что она бы его уже и не узнала, но по матери он сам скучал также отчаянно. Он был все равно одинок, несмотря на преданную ему кошку, следовавшую за ним, как хвост. Наверное, он теперь мог бы легко оторвать мать от земли, ведь он стал высоким и сильным, даже несмотря на своё всё ещё худощавое тело, а мать была совсем невысокой. Он даже ловил себя на мысли, что уже забыл её лицо. Вот она сидит на остывающей от палящего солнца земле перед их убежищем во дворе замка и чертит для Ярзлы, стоящего над ней, очередную магическую фигуру острой иглой некроманта. Он помнит белый капюшон, выбившуюся прядь тёмных волос, идущих крупными волнами, он даже помнит скрип песчинок о металлическое острие так, как будто это было вчера. Вот сейчас на рисунок ляжет последний аккуратный штрих, и она поднимет на него взгляд, спрашивая, усвоил ли он урок. Но вместо любимого лица в воспоминаниях к нему поворачивалась пустота, как будто лицо матери кто-то намеренно стёр из его головы. Холодный ветер всколыхнул длинные черные одежды, принеся новую порцию запахов и крошечные частички лепестков. Ярзла сделал быстрое и ловкое движение, поймав их когтистой рукой. Бережно удерживая свою добычу в чуть сомкнутых пальцах, сын шейда вдохнул их запах. Пахло водой от реки, свежестью от тучных листьев растений, которые росли в плодородной илистой земле по её берегам, пахло жизнью и набухающими бутонами лотоса. Лотос всегда пах для Ипну чистотой, навевая воспоминания о белеющих в песках одеждах матери. Возможно, им давно пора было поговорить по душам, а эта смертная тоска – лишь приглашение для беседы? Может быть, она хочет, чтобы он отомстил за ее смерть королю и шейду, перекроившем историю Алагейзии в угоду своим желаниям? Или она просто звала его за собой, в Вечный покой, где мир духов смешивается со смертью? Он звал и звал назад свою родную кровь, которая всё не приходила. Ярзла изливал свою тоску в охоте на тварей, карауливших старого жреца и ожидающих его смерти. Не раз в долгой засаде ему доводилось наблюдать и за караванами и кочевыми племенами, плывущими перед его взглядом в песках. Люди интересовали Ярзлу очень, но и мать, (да и проклятый отец когда-то) и учитель строго запретили ему приближаться к ним. Люди грозили ему опасностью, ведь для них шустрый и взрослеющий Ярзла был лишь редким чудовищем, гриву которого можно пустить на амулеты, а когти – на целебные порошки. Он долго ждал, прежде чем нашёл «своих» людей, которые не могли посягнуть на его нечеловеческую шкуру. Кровь Дурзы позволила ему освоить управление сердцами и умами живых, а кровь матери – искусство управление мёртвыми, поэтому «его» люди не покидали сына шейда и после смерти. Наверное, они испугались бы, когда к ним, жалкой кучке рабов и изгоев, оставленных кочевниками умирать в песках, вышла из дрожащего от жара воздуха высокая фигура, закутанная в чёрные одежды. Но люди были так измучены, что им было всё равно, бес ли это или долгожданное спасение. Лишь бы не очередной предсмертный мираж. Он назвался им «Ипну» и вывел через иссушающую смерть к берегу узкой речонки, возникшей словно бы ниоткуда так близко. Люди падали на колени в ил, зачерпывая грязную воду руками и выпивая её из сомкнутых ладоней, как будто эта муть была напитком богов. Они дрожали от радости, когда грязные капли охлаждали их обожженные солнцем головы, а Ярзла с интересом наблюдал за людьми, присев на источенный ветрами камень, как будто они, а не сын шейда Дурзы, были диковинными созданиями. Молодой маг стал навещать спасенную кучку людей, обучая их жизни в бескрайних песках. Правда, его глаза и лицо пугало даже ко многому привыкших мужчин, поэтому вскоре Ярзла приспособил скрывать своё лицо за маской, которую он оформил в виде чёрненого черепа песчаного волка. Сзади к маске крепился сложный платок, покрывавший куполом его густейшую гриву. Вряд ли кто-нибудь смог бы узнать сына гиллидского шейда и некроманта из Сохо в пустынном покровителе этого жалкого народца. Их взаимная дружба росла, а вскоре восхищение Ярзлой стало так высоко, что лучше всего его выразил вопрос девочки, сжавшей его прохладную и когтистую ладонь. - Ипну, ты наш бог? И со временем он им стал. Люди старели или вырастали гораздо быстрее, чем взрослел сам Ипну. Он научил их многому: лекарскому делу, обработке илистой почвы, которая могла их прокормить, письменной речи, искусству ковки и, конечно, искусству бальзамирования - мастерства обрабатывать и захоранивать тела особым образом, чтобы они сразу были пригодны для его занятий некромантией. И сейчас, пока черная перчатка с металлическими когтями нежно сжимала увядающие розоватые лепестки, Ярзла принял для себя окончательное решение. Помимо опеки над людьми, и устройства жизни в пустыне, у него был еще один большой долг, который призывал полушейда к ответу. И когда его старый учитель Хаммер, Всадник без Дракона, появился в храме, где обретались Ипну и Себастьяна, полушейд моментально ответил на его зов. Вот, вот она, его цель, его вызов. Приближалась большая война, ради которой он рос и жил. Приближалась расплата за кровь Тени, и Ипну, как воспитанник Хаммера, был выращен именно ради того, чтобы избавить Алагейзию от гиллидского зверя.