Долгожданная встреча

В сырой тишине коридора раздались шлепающие шаги. Потом треск, как будто что-то полое врезалось в стенку. Снова торопливые шлепки и звон металлической цепи. И смех. Детский. Вполне счастливый, но срывающийся на свистящий хрип из-за болезни. - Подожди, подожди меня! Олорин прислушался, убрав с лица серые от влаги волосы. Дыхание было надрывным, сиплым и очень нездоровым. Так дышат дети, больные легочной лихорадкой. Мужчина в серой шерстяной робе попытался встать, теряя равновесие, и хотя бы мысленно предупредить об опасности, но без сил опустился на пол: его камера впитывала в себя все попытки использовать магию, растворяя ее в ледяных камнях замка. - Вы видели мою маму? – поинтересовался детский голос совсем рядом. Так мальчик спрашивал дорогу домой на тихой улице, а не обращался к незнакомцу, запертому в самых глубоких подземельях темниц Империи. – Мне кажется, я потерялся. Олорин подслеповато сощурился, пытаясь разглядеть говорившего в темноте. Его рассудок страдал от окружения магии в этом проклятом месте куда тяжелее, тем тело – в объятиях вечного липкого холода, потому что ему и в самом деле показалось, что на прутьях клетки, как на лесенке, стоит щуплый мальчишка-альбинос лет пяти. Абсолютно белая кожа и бескровные глаза в сочетании с худобой делали его похожим на умершего ребенка больше, чем на живого. Вероятно, безумие накатывало волнами, и он уже начал видеть души тех, кто погиб в этом месте. - Так вы видели маму...сэр? – ребенок уцепился руками за решетку и повис на ней, скребя одной ногой по прутьям, а потом добавил виновато. – Она волнуется. Олорин, растерявший свою гибкость от бесконечного сидения на полу, сделал два ломаных шага к прутьям клетки, упал на колени в солому и протянул перепачканную в ее чешуйках белую руку, чтобы проверить, материально ли это видение. Ребенок слегка поднял брови, как будто такой жест ему был незнаком. Он хотел было повторить его, тоже вытянув руку, но потом все-таки засомневался, и по внутренней стороне ладони скользнул только один детский палец. Белые ресницы узника накрыли бесцветные глаза, и на них выступила влага. Ребенок был живым, хотя и немного замерзшим. И в нем ощущались всполохи магии, настолько непохожие на весь удушливый мрак подземелья, что это было почти спасение. По крайней мере если не тела, то его духа. Он чувствовал на своей руке вполне обычный детский палец с неподрезанным ногтем, и рядом стояло первое живое существо, заговорившее с ним за сколько...полвека, век? Он не знал, сколько длится его заключение. Неожиданный гость улыбнулся, не разжимая тонких губ, и прижал всю ладонь к его руке. Олорин ответил, боясь смыть его потоком мыслей и образов, сновавших в поврежденной памяти, целостность которой уже невозможно будет восстановить. Защиты были выломаны так, как если бы в голове мужчины не хватало куска черепа, и туда мог заглянуть всякий, кому было бы дело. Он показал ему дождь, падающий на листья деревьев, лесной город, скалы и небо, скорее чтобы воскресить это в своей памяти самому, и от этого контакта воспоминания оживали, наполняясь запахами и вкусами. Ребенок изумленно вздохнул и хотел было задать ему какой-то вопрос, но его смыла ворвавшаяся в коридор тьма. Она метнулась к стене и одним движением укрыла мальчишку, скомкав маленькое тело в своем сердце. Что-то с тяжелым со шлепком врезалось в стену коридора. То, что коснулось его руки, вырывая детскую ладонь, оставило на коже невидимый ожог, наливавшийся вполне материальной болью. Олорин через силу открыл глаза, ожидая увидеть маленькое тело в подтеках крови, потому что сомнений о том, кто пришел за заблудившимся ребенком и двигался в темноте так бесшумно, у него не было. Темницы были его царством, лабиринтом мучений, которым правил королевский шейд. Шейд, а это и правда был он, в бешенстве осматривал голову, руки, ноги ребенка и, убедившись, что жертва цела и от нее ничего не убыло, издал сквозь сжатые зубы глухой рык, вжимая маленькую голову в свою грудь. Видимо, этим пленником он дорожил особенно. Дурза, что-то бормоча себе под нос, снова посмотрел на детские пальцы, перебирая их по одному, и зло шикнул, увидев что-то на руке, которую мальчишка пытался спрятать за спину. Тень сделал резкое движение, как будто ломая ему палец, и ребенок скривился от боли. Маленькую добычу ожидала не слишком легкая судьба, если шейд не убил ее сразу за побег. И помешать ему Олорин не мог ничем. Из темноты донеслись звуки незнакомого ему языка, отдаленно похожего на язык хаджитов. Слова состояли из хриплых гортанных и резких отрывистых звуков, напоминая больше темное колдовство, чем речь. Может быть, у шейдов был свой собственный язык или только им известные чары.* Злость и раздражение переливались в этих звуках, как блики на поверхности смолы. Но детский голос ответил ему на том же языке, слегка потрескивая от слабого дыхания. Ребенок делал паузы, то ли уставая, то ли не находя подходящих слов, и в итоге снова заговорил на всеобщем языке. - Мне больно, ты очень сильно меня держишь, - одержимый чуть выпустил ребенка из мрака своих одежд, но только ради того, чтобы перехватить его поудобнее, прижимая к своей груди и кутая в плащ, как будто тот ничего не весил. Шейд снова задал пойманному ребенку вопрос на незнакомом языке, уже менее злобный. - Ты сказал, мне нельзя собаку, и я нашел собаку сам. – ребенок, вместо того, чтобы бояться гиллидского чудовища, деловито крутился в его страшных руках, не ожидая никакой опасности, продолжал болтать на всеобщем языке. – Я хотел поиграть с собакой. «Собака» уже отлипла от стены, куда ее практически вбил шейд, и уселась рядом с выходом, лениво двигая мощными челюстями, которые могли одним укусом отхватить голову. Шейд оскалился на немертвого, и тот попятился прочь, исчезая в темноте. - Кто это? – тонкая детская рука указала на Олорина. - Это... – шейд растянул губы в усмешке и опустился на одно колено, продолжая держать мальчишку на руках, но позволяя ему рассмотреть сидящего узника, и перейдя на всеобщую речь. – Это эльф. Они живут в лесах Дю Валлендор. Эльфы – гордые и заносчивые существа, очень опасные, и единственное, чего они будут хотеть – это твоей смерти. Олорин, несмотря на все перенесенные страдания, не смог сдержать истеричного смеха. Мир в гиллидских темницах перевернулся кверху дном, и его все же настигло обещанное безумие. Перед дверью его камеры стоит шейд, держащий на руках замученного им ребенка, и показывает его самого мальчишке, как опасного зверя в клетке. - У тебя редкое чувство юмора, Дурза. – не выдержал эльф, припав головой к холодной каменной кладке, как будто холод мог вылечить его разум от творившегося здесь. – Не знал, что такие, как ты, им обладают. Красные глаза шейда сузились, и голову сдавила беспощадная боль, но эльф только рассмеялся ей. После стольких лет жизни в подземелье рядом с шейдом, страха у него уже не осталось, а боль стала его сестрой. Все, что могло испытывать страх и боль в его душе и теле было пресыщено так, что просто сгорело. В этот раз хватка магии шейда оставила его быстро, отпустив голову, как пасть животного выплевывает обглоданную кость. - Почему? - задумчиво протянул ребенок, свисая в руках шейда, и Олорин заметил, что концы темных волос и часть прядей на затылке у ребенка такие же красные, как и грива Дурзы, что означало, что магия шейда уже пустила в нем корни. – Зачем вам моя смерть? Олорин не ответил, скривившись от приступа тошноты после прикосновения Тени, и Дурза, оскалив острые зубы в подобии улыбки, ответил за него. - Потому что эльфы верят, что жить должны только такие, как они, а не мы. «Мы!» Мальчишку готовили к обращению. - Почему? - Потому что ты пожираешь человеческую плоть и кровь, - Олорин до белых пальцев сдавил шершавые железные прутья, которые жглись от черной магии, примешивая к его злости солидную долю боли, но она была больше отрадой: если он еще чувствует боль, значит он еще жив, - ты одержим черной магией, и не можешь прожить и дня, не совершая зла. Напор усилился, и истощенный светловолосый эльф упал на солому, стеная. - О, какое резкое обвинение от существа, продлевающего свою жизнь за счет души ящерицы, заключенной в кусок камня. Забыл, от чего вы стали жить так долго, эльф? Мальчишка тем временем обнял сухую шею своего родителя, отодвигая искрящиеся багровым светом волосы, и сочувственно посмотрел на пленника, как будто тот сказал глупость. – Я не ем людей. И эльфов. Я вообще стараюсь никого не есть. – будущий шейд задумался. – И сырую редьку. Папа, можно я не буду есть редьку тоже? «Папа!» Шейд не просто осквернил магией ребенка, создав подобное себе существо, но и надругался над женщиной, посеяв в ней свою больную кровь. Или внушил ребенку то, что он его «папа». Шейды превращали в кошмар все, к чему прикасались, а хозяину Гиллида нравилось играть в людей. Дурза издал хриплый смешок и прижал к себе голову мальчишки, разглаживая его пестрые волосы: он откровенно наслаждался своим приобретением. Они оба знали, что Олорин уже никогда не покинет застенки Гиллида. Никогда не возьмет на руки своего сына, чтобы отвечать на его глупые вопросы, потому что он не завел семьи и детей, посвятив себя спасению драконов. Большая жертва ради великой цели, закончившаяся пленом у безумного короля. Как оказалось, в одиночестве темницы великие цели согревают гораздо меньше, чем прикосновение детской руки. И шейд веселился над его непрожитой жизнью, потому что даже он, живой труп, смог себе позволить держать на руках "свое" дитя, которое снова дернуло ворот мантии шейда, заставляя того отвлечься от узника. - Ты не будешь ругаться на маму? - Она должна лучше за тобой смотреть. – в голосе Дурзы были металлические нотки, не обещавшей той, которой не посчастливилось выносить от шейда, ничего хорошего. – Она не справляется со своей работой. – Мама уснула, а я ушел поиграть. Ты страшный, когда злишься. – тихо посетовал ребенок, упав затылком на плечо шейда. - Ты можешь не злиться так сильно, папа? Шейд ошарашенно посмотрел в детское лицо и поднялся от клетки, крепко держа ребенка в руках. Узник снова стал для него мало отличим от каменной кладки. Шейд уже давным давно сказал эльфу все, что хотел сказать, и услышал от него все, что хотел знать. Только слабая надежда на то, что какие-то остатки магии с этой бледной тени еще могут пригодиться в будущем, останавливала Дурзу от того, чтобы раз и навсегда развеять ее по затхлому воздуху камеры. - Я постараюсь, - хрипло ответил колдун на своем родном языке, унося добычу в просвет тюремного коридора. – Но ты должен пообещать не убегать от меня. Я слишком боюсь тебя потерять, Ярзла. *Дурза и Аварис воспитывали сына в своих традициях, и их родной язык не аналогичен наречиям средней полосы Алагейзии.