Долгожданная встреча

Шейд уже понял, что роды у Шадии не могут пройти легко. В последние дни женщина не ходила, а едва передвигала ноги, как будто носила в животе не пару маленьких телец, а ядро для гномьей пушки. Он даже начал всерьез беспокоиться за неё и детей, хотя до этого был искренне уверен, что любая женщина может родить в открытом поле, и все пройдет нормально – размножаются же как-то даже необразованные дикари, не соблюдающие чистоту тела. Но варварки, скорее всего, не имеют склонности носить в себе потомство шейдов, которых правильнее считать чем-то средним между призраком и одержимым, что накладывает некоторые ограничения на жизнеспособность их семени. К началу тридцать шестой недели некромант слегла, у неё то и дело вспыхивал жар, а при попытке подняться между ног появлялась кровь. Дурза запретил ей вставать и лично присматривал за ведьмой, молясь, чтобы она продержалась до положенного времени и не выкинула плоды. Они переругались бесчисленное количество раз, и колдун грозился пристегнуть ее к постели за лодыжку, если Аварис взбредет в голову бродить по скользким лестницам без цепкой руки шейда на ее предплечье. Но тело женщины стало отвергать потомство шейда, и, несмотря на заботу и колдовство Дурзы, роды начались до срока. Дурза уступил ей свою широкую постель, на железной решетке над камином в широком тазу кипела вода, испуская терпкий травяной запах, смешанный с парами спирта. Длинные когти разделили простынь на отрезы, и шейд отправил их в кипящую круговерть. Скоро. Уже совсем скоро всё должно было произойти. Он готовился, хотя и краем души жалел, что не может избавиться от неприятного события, как все остальные мужья, сбежав в смежные покои от этого "таинства". Шадия просила пригласить к ней женщину, но шейд отказал ей: чем меньше глаз, тем меньше людей придется потом убить, чтобы скрыть тайну рождения его потомка, а со строением человеческого тела он был знаком куда лучше, чем большинство повивальных бабок. Аварис просила его накинуть на себя и детей личину и привезти к ней женщину издалека, чтобы никто не догадался о том, кто зачал малышей, но Дурза, слушая покачивающие в водах утробы плоды, был уверен, что его дети обладают даром, и набрасывать на них личину сразу после появления на свет могло быть опасным. Он честно пробирался под личиной в лазарет, пронаблюдав, как это происходит уже в шестой раз (шестой!) с женой оруженийка, но дела его жены шли явно хуже, чем у той. В бреду некромант требовала, чтобы шейд убрался и оставил её в покое, но, когда пришли родовые потуги, упрямство и сила воли Шадии изменили, и она уже не гнала прочь, а звала к себе своего красноволосого мужа. Первый ребенок вышел легко, выскользнул, пойманный руками шейда. Тельце было слишком маленьким, гораздо меньше, чем он ожидал. Маленькое, красно-синее и почти мгновенно начавшее остывать. Дурза понял, что маленький сморщенный комочек, покрытый красноватым пухом, не дышит в его руках, но всё равно убрал ртом слизь из маленьких мертвых губ и носа, едва заметных на этом зачатке лица. Он пытался уловить его дух, завести холодное сморщенное сердце, но в этой оболочке духа не было. Даже подселить туда сущность невозможно – недоразвитый маленький комочек с красным хохолком. Он был мертв и до, и после. Это было ударом по всем их усилиям. Это был его единственный шанс иметь наследника, и вот, этот наследник остывал в его руках, обтертый, завернутый в полотно, но всё равно не живой. Ни вздоха, ни вскрика, ни биения сердца, ни одного трепетания. Он держал на руках маленький труп. Безысходность от того, что с судьбой не мог поспорить даже великий шейд, навалилась на плечи, и весила не меньше, чем все прожитые Дурзой годы. По лицу Шадии текли слезы вперемешку с потом, она не понимала, закончилось всё или нет, и, вероятно, не понимала самого главного, но, поймав взгляд шейда, протянула к нему руки. - Дай мне его… Пожалуйста. Дай мне посмотреть. Шейд не изменился в лице и как будто не обратил внимания на её слова. Он завернул покрывало и положил ребенка, вернее то, что должно было быть им, на детское место в углу комнаты. Сейчас больше всего хотелось удариться руками и головой о стену, раздробив их о каменную крошку и проклясть этот проклятый, проклятый мир, который не дал его сыну даже сделать свой первый вздох. Но за его спиной на кровати снова закричала женщина, принесшая ему много радости, и теперь – много горя. - Дурза, оно начинается! ДЁРЗА! Мерзавец, ты не можешь меня сейчас бросить, ты обещал быть рядом! Дурза, пожалуйста… Ты мне нужен! Шейд резко дернулся и вернулся к распростертой на простынях женщине, которую трясло от новых потуг. Этот новый приступ боли подал ему уже почти несбыточную надежду. Их было два. Два маленьких шанса. Он восстановил с ней мысленный контакт, планомерно утешая скручиваемое очередными схватками тело. Бледные маленькие пальцы отчаянно схватились за рубашку шейда, как будто он был её последней опорой. Впрочем, так оно и было. Нормальный человек вряд ли предложил бы сейчас что-то иное, как забить кол в бедное растянутое чрево жены шейда, а Тень ждал своего приплода очень долго. Второй ребенок шёл тяжело, Дурза в перерывах возвращался к женщине, поддавливая ей на живот, чтобы ребенок не крутился внутри и шёл в правильном направлении. Занервничав на второй час, и боясь, что малыш застрял между костей, шейд понукал жену отвечать на его руки поверх ее утробы, иначе грозился сунуть их внутрь и пытаться вытащить ребенка сам. Обескровленная Аварис, выругавшись в уже несчетный раз, попросила его в ответ вспороть ей брюхо, если он перестанет слышать второго малыша внутри нее, и спасать ребенка, а не ее. Шейд подпитывал ее своими силами, чтобы удержать в сознании, и сам измучался за эти часы, хотя ему никто не пытался сломать тазовые кости изнутри. Если первая показавшаяся голова была скорее красной с редкими черными волосинками, то эта, гораздо более крупная, несла на себе мокрый от вод и крови темный хохолок, с торчавшими из него длинными красными всполохами. Шейд, никогда не отличавшийся чувствительностью, сжал зубы, принимая в руки второй плод. Хотя бы он должен был сохранять холоднокровие сейчас, если некромант решила подарить ему двоих мертвецов разом. Но второе красно-синее тельце, оказавшись в крепких руках шейда, мелко затрясло тонкими красными лапками, рефлекторно сжало скрюченные непослушные пальцы и… сипло застонало. Мозг шейда обожгло этим звуком. Он прочистил новорожденному дыхательные пути, осторожно отер его, боясь прикоснуться слишком резко к дрожащему слепому и скользкому комочку с толстым багровым отростком пуповины, или случайно выронить его. Ручки, ножки, уши, нос, рот, два глаза - всё на месте. То есть… второй оказался нормальным? Шейд ещё раз осмотрел скрипуче поскуливающего ребенка, раскрыв его. Парень. Второй, но его первый живой сын. Сын! Младенец задрожал на воздухе, хотя в комнате было натоплено, как в бане, и Дурзе пришлось побыстрее завернуть его обратно, хотя он с удовольствием посмотрел бы на него ещё. Конечно, его наследник пока выглядел довольно мерзким, но победное удовольствие от того, что шейд всё-таки урвал у проклятой природы одного живого ребенка, заставляло Дурзу гордится этим комочком. Ткань и прохладные руки шейда комочку не понравились. Черная льняная рубашка тоже вызвала только очередную порцию прерывистого сопения, комочек повёл носом в своём кульке, ища что-то на груди шейда. Дурза, не опуская своей драгоценной (и подрагивающей) ноши, оттянул ворот рубашки Шадии, опустил его, отер покрывалом испарину, и осторожно пристроил комочек возле её груди. Красный, с просвечивающим хрящом на кончике нос стал активнее, хотя всё также слепо, искать свой новый источник пищи. Вообще-то, ему не полагалось хотеть есть сразу. Дети так не делают. Но его сын, видимо, решил иначе, или последние дни, когда Шадия лежала в бреду, его внутри явно недокармливали. Бедная Аварис не пришла в себя даже когда он надавил ей на грудь, показывая ребенку, где ему добывать себе еду. Она только-только избавилась от последа и даже не могла сопротивляться рукам Дурзы, пока он промывал ее и смазывал текущие кровью раны внутри. Первые капли молока окончательно убедили едва успевшего обсохнуть сына шейда, что он нашёл вполне подходящее для себя место в своей новой жизни. А шейд, убедившись, что все, кто смог пережить эту ночь, спокойно уснули, растянулся на полу у постели, где спали сын и его мать, и уставился на холодный безразличный лик луны.

***

Небо было хмурым, над Гиллидом нависли грузные облака, еще не решившие, стоит ли им разразиться грозой над каменной махиной, или лучше неторопливо плыть дальше на восток. Высокий мужчина, одетый в наглухо застегнутую черную мантию, спускался по крутым каменным ступенькам, придерживая под локоток женщину, к груди которой длинным широким шарфом был примотан то и дело шевелящийся комочек. Второй сверток, завернутый в белый отрез ткани, бывший то ли пеленкой, то ли саваном, мужчина нес сам. Тень, оставив свою ношу на земле, остановился у хлипкой осины, согнутой вечными ветрами пустоши, как будто оценивая её. Длинные красные волосы, ставшие за одну ночь тускло-рыжими, лениво трепал нарастающий ветер. Серебристый клинок одним ударом срубил жалкое, нежизнеспособное деревце. Капли сока выступали на деревце, превращавшемся в ровные рассеченные куски под сильными точными ударами. Шейд замершими пальцами сложил из останков деревца, сочившихся болезненным запахом смолы и древесного сока, небольшой постамент, на который легло маленькое скрюченное тельце, уже начавшее испускать слабый запах разложения. Между складками покрывала выбился клочок редкого красного пуха, волоски задрожали под нараставшим ветром. Сырые ветки затрещали, когда в них впился огонь. Пламя, порожденное магией, жадно пожирало шипящие смолой ветки, подбираясь к осыпанному пеплом листьев свертку на вершине костра. Шейд молча прижал к своему плечу женщину, давая ей возможность не смотреть на костер, в котором исчезал их общий первенец. Он чувствовал, как второй сын завозился в своих обмотках, и едва слышно чихнул, когда на них повело дымом костра. Джарзла ничего не знал о своём брате, не чувствовал боли от горя, которое связало его родителей, он просто устраивался между ними поудобнее, и снова искал носом источник молока. Младенцы лучше всех переносят потери, потому что их мысли больше заняты насущными делами. Для себя Дурза решил, что жалеть о нерожденном – пустая трата времени. Один живой ребенок лучше мертвых двух, а Джарзла родился таким слабеньким, что обещал обеспечить им почти бесконечное число хлопот. Малыш совсем не походил на морщинистых, толстеньких младенцев, какими были настоящие человеческие дети, но он, единственное в своём роде существо, в котором смешалась кровь некроманта и шейда, готов был попробовать задержаться в этом мире дольше, чем его брат-близнец, а Дурза готов был вывернуться наизнанку, лишь бы его наследник жил. Женщина всхлипнула, она совсем измучилась на родах, и лучше бы вообще не спускалась с ним сюда. Лучше бы он вообще скрыл от неё существование второго близнеца, которое толком и не началось. Шейд осторожно похлопал её по плечу, хотя он и так достаточно хорошо чувствовал мысли жены, чтобы иметь необходимость что-то спрашивать. Он не знал, что стоит говорить в этом случае, но ей лучше всего сейчас было тратить воду не на слезы, а на молоко для вечно голодного черно-красного комочка, нетерпеливо припадавшего к ней лбом. В конце концов, дети им вообще не полагались изначально, не будь шейд искусен в колдовстве. И вообще стоит благодарить мироздание за то, что Джарзла всё ещё дышит, и что единственный его дефекты – внешние. Родители так и не поняли, темноволосый он будет, как мать, или алый, как его отец: уверения Аварис насчет того, что первый пушок вылиняет, и «крапчатость» шевелюры их сына сойдет на нет, оказались наглой ложью. Глазки тоже не спешили менять свой цвет – Джарзла родился не сероглазым, как нормальные дети, а красноглазым. Но… подумаешь! Он может развиваться и расти, и все его внутренние органы прощупываются правильно. И на том спасибо, в общем-то. Да, получился только один. Единственный сын. Драгоценный сын. И пусть глаза великого шейда, вынужденного собственноручно похоронить своего первенца, остались сухи, но любое существо, которому придет в голову покуситься на жизнь его сына, придется узнать, насколько шейд дорожит своими детьми.

***

Шадия склонилась над детской кроваткой с плотным пологом из темной ткани. Ребенка всё чаще беспокоил яркий солнечный свет, и его кроватку пришлось отставить как можно дальше от окна и покрыть драпировками. - Смотри, милый, - женщина развернула к малышу какой-то листок бумаги, показывая выпученным красным глазам изображение на нём. – Это папа. Папа. Видишь? Шейд прошёл в комнату, бесшумно ступая по мягкому ворсу ковра, и заглянул через плечо женщины. Конечно, «портрет» вышел очень топорно, но сделать вывод, что у папы красные волосы и глаза и белое лицо с рисунком, ребенок вполне мог. И приручить сына к тому, что есть его "папа" было нужно пораньше, чтобы не пугался. Младенец подозрительно переводил взгляд с настоящего шейда на нарисованного, почуяв некоторый подвох в том, что «папы» стало больше. Дурза усмехнулся, сел в кресло у детской кровати и поманил к себе женщину, жестом прося дать ему на руки ребенка. - По-моему, он собирается меня съесть целиком, - устало улыбнулась женщина, устраивая на коленях у шейда отчаянно возившегося младенца. Перспектива быть оторванным от теплой шеи и груди матери и оказаться на жестких и прохладных коленях шейда Джарзлу вдохновляла исключительно на сопротивление. – Он никогда не наедается, приходится его отвлекать, чтобы молоко успело придти, хотя его не мало. Голову и шею держи, он уже поднимается на руках. - Я пришлю ему кормилицу на рассвете. – шейд почти сразу вспомнил о женщине, потерявшей новорожденного в недавнем пожаре, и, к счастью темного семейства, практически ослепшей в огне. – Она видит плохо. И не вздумай её лечить, пока она его не докормит! Этой кормилице не будет много дела до того, кто будет сосать у неё молоко, особенно если хорошо заплатить. Если Джарзла наберет в весе от молока этой дойной коровки, то шейд может смилостивиться и вернуть ей зрение. А пока – это лишнее. Дурза пока не научился приходить в восхищение от одного вида своего ребенка, но он определенно нравился ему больше, чем другие младенцы. Он приятно пах, как нечто знакомое и близкое и цветом мраморной кожи походил на самого шейда, поэтому Дурзе проще было принять это существо, как какую-то часть себя, ведущую, почему-то, маленькую самостоятельную жизнь. Хотя, наверное, Джарзла не был красивым даже для младенца. Он плохо набирал вес, но рос быстро, кормить его чем-то ещё в добавку к молоку пока не получалось. Красные глаза-плошки, да ещё и удлиненной формы, как у самого шейда. Рот широкий, как у лягушонка. Лапки тонкие, бледные, косточки едва не просвечивают, если вытянуть эту ладошку против света свечи. И, как в насмешку, нормальные ноготочки отлиняли, а под ними обнаружились толстые зачатки черноватый коготков. Пародия на ребенка или зверенка, вечно голодная и почти вечно больная, но всё равно драгоценная. Хотя Аварис, как и все матери, считала этого ребенка самым красивым на свете, и проводила бы с ним каждую минуту, если бы шейд не понуждал её отвлекаться от сына хотя бы иногда. В конце концов, он тоже соскучился за почти четыре месяца отчуждения, когда жена променяла его на сына. Беззубые мокрые десны беззастенчиво пожевали длинный белый палец, коготь которого предупредительно загнулся к ладони шейда. Дурза усмехнулся и пошевелил пальцем, дразня ребенка, за что тут же был довольно чувствительно укушен. Шейд нахмурился и изловчился заглянуть ребенку в рот – десна уже начали набухать и скоро в этом маленьком рту ожидались первые зубки. Младенец загулил, возмущаясь подобным беспардонным обращением. - Не рано ему иметь зубы на четвертый месяц? – нахмурился шейд, руки которого снова стали объектом изучения на предмет их гастрономических свойств, причем покусывали их теперь скорее из чувства долга попробовать все пальцы. Вдруг один окажется вкуснее остальных? - Ипну сосет и кусается, причём до крови. - пожаловалась Шадия, получившая редкую возможность устроится на софе без драгоценного комочка, и почти автоматически проваливаясь в сон. – Поэтому я не ручаюсь за себя, если ты не прекратишь меня кусать. Двое кусающихся на меня одну – это слишком. - Ипну? – удивленно поднял брови шейд, вглядываясь в большие глаза своего ребенка с красными радужками. – Шадия, мы же выбрали другое имя… - Ты же дал ему имя на древнем языке, а я не могу использовать его постоянно. "Воспламеняющийся" звучит уж очень грозно для грудного младенца, согласись. – проворчала Шадия, не открывая глаз. – А на это «Ипну» он хорошо реагирует. Попробуй его позвать. - «Ипну»? Такого слова вообще не существует. – шейд презрительно фыркнул. – Есть «Инпу», но это… - маленькая лапка добралась до длинных красных прядей волос, и, набрав их полную горсть, с удовольствием отправила добычу в рот. – Это плохое имя. «Джарзлы» ему будет вполне достаточно. Но Ипну, с удовольствием облизывавший волосы своего грозного родителя, прядь которых оказалась в досягаемости, когда Дурза снова повернулся к некроманту, придерживался другого мнения.