Дыра
– Скажите, там что-то есть? – Всегда что-нибудь есть. Человек – это тайна. Не удивительно, что у тайны могут быть свои секреты. Все мы друг от друга что-нибудь прячем. Если вы действительно любите человека, позвольте ему прятать то, что он прячет. (с) Тайна
Энди поудобнее перехватила огромную кружку с пивом и улыбнулась. Она никогда и никому не признавалась, но одиночество ее пугало и угнетало. В детстве каждому казалось, что в темноте прячутся монстры. У Таккер же самые страшные и опасные монстры прятались в одиночестве – вылезали мыслями на поверхность, вгрызались в основание подсознания и убеждали, убеждали... Обычные люди после самоанализа начинали лучше понимать себя и других, потому что разбирали по полочкам поступки и происшествия, обдумывали случайные слова и примечали малозаметные, но очень важные детали. Энди вместо этого настолько углублялась в себя, а не в жизнь, что потом с трудом «выплывала», вытаскивая за собой еще кучу странных и совершенно ненужных догадок, которые более прилично иметь при себе параноику со стажем, а никак не самостоятельной и уже совершеннолетней девушке. – ...тайны вселенной? Таккер подняла недоуменный и непонимающий взгляд на Бартона, сидевшего напротив нее с точно такой же кружкой. – Что? – переспросила она. – У тебя вид, будто ты задумалась о процессах ядерной химии или астрофизики, – охотно, ничуть не смутившись, повторил Клинт. – Никогда не думал, что у обычной девушки Энди Таккер, ученого, превращающегося в зеленого монстра, Брюса Беннера и увлеченной другими мирами и богами из этих самых миров Джейн Фостер могут быть схожие выражения лица. – Аномалия, – хмыкнула Энди. – Случайность. Я все еще считаю, кстати, что они иногда говорят на разных языках, когда забываются. – Все так считают. Многие, – быстро исправился Бартон. – Это бывает забавно. Особенно когда пытаешься у них что-то узнать. Будто со стеной разговариваешь. Это было довольно любопытно. На самом деле, из всех агентов ЩИТ’а, с которыми ей приходилось случайно или не очень сталкиваться, именно Клинт оказался самым разговорчивым и самым обычным. Таккер иногда представляла, как бы устроилась жизнь всех знакомых героев, если бы мир спасал кто-то другой. Бартон наверняка бы стал автомехаником, трудягой, который обязательно бы презирал всех зализанных менеджеров и офисных работников. Впрочем, презирать и высмеивать вышеперечисленных ему не мешала и работа в сверхсекретной организации. За это его некоторые и недолюбливали, а громкое и возмущенное «Бартон, не смей!» в его адрес слышалось чаще, чем обыденное приветствие. Хотя в этой неугомонности и неусидчивости была своя особая доля обаяния. – Мне иногда кажется, что я разговариваю не с людьми, а с их автоответчиками, – отпив немного из кружки, сообщила Энди. – Задаешь вопросы им, а ответы не меняются. Все в порядке. Все круто. Словно они сами где-то не здесь, а ты оставляешь им сообщения, чтобы они, в свою очередь, прослушали их через месяцы, а то и годы. Она вздохнула и добавила: – Грустно это. Супергерои, инопланетные вторжения, новейшие изобретения, да даже электронный дворецкий в Башне – все это было так чуждо и, одновременно, так близко к ней, что становилось страшно. Каждый отчего-то знал, чего хочет. Каждый уже определился, ради чего стоит воевать, а ради чего – нет. А Энди металась из стороны в сторону – социология, дизайн, флористика и так до бесконечности – и все равно оставалась простой официанткой, не живущей впроголодь только потому, что мало ела, и сердобольные друзья ее иногда подкармливали калорийными конфетами. Таккер расстраивалась, злилась, а потом приходила к выводу, что быть официанткой, вежливой, аккуратной и незаменимой (как говорил новый менеджер) – тоже призвание, хоть и своеобразное. Хотя чей-то талант порою и вызвал белую, хорошую, добротную зависть. Приятно же знать, что ты что-то можешь. Энди, впрочем, по сравнению с другими, могла ничтожно мало – не волноваться (или хотя бы хорошо скрывать свое волнение), улыбаться и говорить невинно-глупые вещи. «Точно уж, – подумала она. – Общение с супергероями Америки не поднимает самооценку ни на сантиметр. Скорее наоборот». – Ну я-то уж точно не похож на автоответчик, – хмыкнул Бартон, с наигранной тоской глядя на свое пиво. – Полкружки как будто не было. – Я, между прочим, не делала запасов на взрослых пьющих мужчин, – Энди полностью скопировала его лицо. – Моей подруге и мне этого хватало. На вечер. Еще иногда приходил Рик, но он обычно приносил себе сам. Клинт улыбнулся. – Если что, наш бравый Капитан Сосулька может просмотреть записи с камеры, – он кивнул в сторону правого верхнего угла. – Капитан Сосулька? – Роджерс. Шутки Старка приедаются. Очень. – А он-то тут при чем? – Старк? – Стив. Бартон выразительно поиграл бровями и промолчал, еще раз стрельнув глазами в сторону камеры и осушив кружку до конца за два прихода. Похоже, операцию под названием «Не пускать никого постороннего и следить за окнами» он воспринимал как заслуженный выходной, и парочка агентов ЩИТ’а, снующая снаружи в коридоре (если об этом узнает хозяйка квартиры, то ее точно выселят, даже гадать не нужно), не мешала ему наслаждаться им. Таккер же вообще не понимала всего смысла происходящего. Ну да, позвонили ей разок. Ну да, сказали какую-то ерунду. Мало ли дураков вокруг? У кого паранойя – у Пеппер, которой она случайно пожаловалась (между разговором о работе и после разговора об одежде), или у Тони, которому точно проболталась Поттс, – Энди даже знать не хотела. Да и разница? – Слушайте, вы достали мне намекать на что-то! – Не мы виноваты, что Роджерс намекать не умеет, – Клинт пожал плечами. – И поэтому все коллективным разумом решили повлиять на тебя. Может, лет через пять вы и сойдетесь. – После твоих слов мне резко захотелось стать лесбиянкой, – обиженно протянула Таккер. – Нет. Ты серьезно? – Насколько это возможно. Повисло молчание. Энди подумалось, что неплохо бы было «повиснуть» тишине, но тишиной в ее скромной квартире, которую Старк называл не иначе как кладовкой, не пахло. Хлопала входная дверь, бормотал что-то телевизор, перекликаясь с радио, на кухне кипел чайник, и жарилось что-то в кастрюле (именно жарилось, потому что воды или какой-либо жидкости туда просто не налили). – Я не могу. – Что не можешь? Выпить? – тут же засуетился Бартон. – Давай мне. – Не отдам, – заупрямилась Таккер. – С Роджерсом. Сойтись я не могу. – Возьми и сойдись. – У меня такое ощущение, будто ты говоришь яйцеклетке: «Иди, иди, лети навстречу сперматозоиду». – И при чем тут эта аллегория? – При том, что не могу я. Как яйцеклетка. И в этот момент Клинт засмеялся – громко и открыто, откинувшись на спинку стула. – Сложно с тобой. – Со всеми сложно. А у меня дырка внутри, – она тыкнула рукой в грудь и задумалась. – Даже две. И коснулась еще головы. На этот раз они засмеялись вместе.