Научи меня жить

Малфой лежал в своей кровати и думал. Очень напряженно думал. И, гриндилоу бы подрал эту мелкую гриффиндорскую сучку, но он уже сожалел, что Забини занял на сегодняшнюю ночь его, Драко, постоянную подстилку. Он бы вломился сейчас в чье-нибудь податливое тело, сжимая волосы и кусая кожу, забылся бы в кратком мгновении удовольствия и потерял бы на пару секунд возможность думать. Это вообще самое жестокое проклятие — быть обреченным думать. Думать об ореховых глазах, об удивительном вкусе на своем языке, о несносных каштановых завитках производства Грейнджера-папочки. Думать о том, как было бы здорово сломать ее и сделать игрушкой на пару недель. Ломать его научили, хотя он никогда не использовал эти знания на практике. Но сейчас он сделал бы это с превеликим удовольствием. Просто потому что затрахало видеть эту гордую осанку и независимый взгляд. Он. Он, Драко Малфой, должен иметь такой вид, рожденный в семье аристократов, вскормленный молоком идеальной женщины, имеющий безукоризненное генеалогическое древо. Но он вынужден терпеть ненависть и пытаться быть тихим только потому, что папуле захотелось поиграть в войну. И эта война отравила жизнь сына настолько, что он использует в своем лексиконе грубые слова, чтобы хоть как-то выместить яд из себя. Как там? Из области большей концентрации, бла-бла-бла. Так что он отравит все вокруг себя и будет жить так, как вы стесняетесь. Можете хоть плеваться от отвращения, ему все равно. С этими неоднозначными мыслями Малфой перевернулся на другой бок и заснул. Утро встретило его плохим настроением и каменным стояком. Грейнджер, бля, святая сука, даже во сне не оставила мозг в покое. Рука скользнула вниз, проникая под ткань боксеров. Нет, он не будет с этим справляться, он просто спустит пар. Большой палец надавил на взбухшую и требующую внимания головку, вызывая чуть заметную дрожь. Драко прикусил нижнюю губу и продолжил свои нехитрые движения, меняя темп на более быстрый. «Сморщитесь от гадливости? Ну и флаг вам в жопу, зато мне хорошо». Малфой представил, как пихает себя в маленький рот гриффиндорской заучки, как округляются в изумлении ее глаза. Да, детка, это я, скажи папочке: «Привет». Ее рот крепко обнимает его член, образуя почти идеальную букву «о» своими губами. Обычно девушки выглядят тупо с таким выражением лица. «Интересно, какое оно бывает у Грейнджер, когда она старательно доит грязный член Уизли? Фу». Глаза закрылись, сквозь сжатые зубы просочился тихий стон. Отлично, день можно начать заново. Так вот, утро встретило его плохим настроением. Малфой нехотя встал и поплелся в душ, смывая с себя остатки сна и постыдной слабости. Холеные пальцы вплелись в потемневшие от воды платиновые волосы, чуть натягивая. Он сейчас не отказался бы от массажа, но об этом задумываться не стоило. По лицу стекала горячая, почти обжигающая вода, скользя по бокам от адамова яблока и дальше вниз. Ему нравилось ощущение спокойствия, которое дарил утренний душ. Словно на эти пятнадцать минут бешеный бег времени замедлялся, даря ему, Драко Малфою, его личные мгновения своеобразной нирваны. Он бы хотел получить относительный покой. Абсолютный — свойственен смерти. Что бы ни испытывал Малфой-младший в своем сомнительном существовании — окончательной физической смерти ему не хотелось. Но как же опротивели эти каждодневные бои за право быть. Когда каждую минуту слышен противный шепоток за спиной, когда мерзко и плотоядно смотрят в глаза «высокие» чины из Министерства Магии, когда у обычных волшебников сморщиваются в презрении лица, стоит ему только пройти по улице. Тем не менее, он всего лишь сын своего отца, он был воспитан в среде брезгливости по отношению к магглорожденным и видел жизнь только сквозь призму чистокровного ханжества. До тех пор, пока эта жизнь не ударила по взгляду кровью убитых. Кто-то сталкивается со смертью в единичном «родственном» варианте, когда уходят близкие, а кто-то, как Драко, вынужден увидеть смерть не прикрытую родственной поддержкой и не завуалированную неизбежностью. Он видел эту смерть такой, какой она бывает. Грязной, пошлой, мерзкой… Массовой. Когда всего этого можно избежать, забыть, сбежать. Жаль, у Драко, как и у матери, это не получалось. Он тяжело тряхнул головой и скрыл лицо в ладонях, что есть силы надавливая на веки. До радужных кругов, до боли. «Я выкину все это дерьмо из своей головы!» Драко вышел из ванной, прикладывая к влажным волосам полотенце. Мгновенно остывшие капли скатывались на его плечи, доставляя дискомфорт. В последнее время он очень не любил холод и сырость. Словно он вновь оказывался в темных подземельях Малфой-мэнора, где все пропахло смертью и болью, где уши закладывает от криков. В голове мелькнули образы прошлого, как на холодном каменном полу лежала Грейнджер с растрепанными волнами непослушных волос, как по ее коже стекали капли крови, пока на предплечье проявлялись алые буквы. На ее руке и сейчас, наверно, есть эта метка. Метка войны. Пусть немного другая, нежели у него, но такая же зудящая и ноющая. Мешающая. Он так привык воспринимать этих людей своими врагами, что даже не потрудился подумать, как они проходили через все это дерьмо. Как они проживали это дерьмо. Легко ли им было? «Пожалуй, это даже смешно, Драко». Насколько легко можно терять друзей, ища любую возможность выжить? Драко стоял возле зеркала и задумчиво смотрел на свое отражение. Сегодня он по-новому взглянул на ситуацию в целом. Он не считал себя глупым, но до него только сейчас дошло, что больно было всем. Наверно, это вера в собственную исключительность? Он покачал головой и усмехнулся. Он не думал, что после всего произошедшего у него еще могут остаться детские черты, словно у ребенка со святой уверенностью в том, что мир крутится вокруг его задницы. Наверно, в этом и заключалась некоторая инфантильность детей аристократов. Лелеемые, взращиваемые, достойные наследники и огромная надежда — они не знали, что такое боль в саднящей после удара скуле, не знали, как голодно и холодно бывает зимой в неотапливаемом доме. Перед ними открывались все двери, и общество неизменно улыбалось. Перед ними лежал весь мир, пожалуйста, бери и пользуйся! У отражения в зеркале потемнели глаза и напряглась шея. Неприятно слышать, как бьются розовые очки, когда для прозрения уже слишком поздно, а для раскаянья — слишком рано. Полы школьной мантии взметнулись, и одна из комнат факультета Слизерин опустела. * * * Гермиона, тщательно разглаживая образовавшиеся на коленях складки мантии, пыталась восстановить «от» и «до» разговор с кентаврами. Минерва терпеливо ждала, не желая ее торопить. Рядом сидел Гарри, скрывая взгляд виноватых глаз от подруги. «Так тебе и надо», — беззлобно хихикнула про себя Грейнджер. Она была рада, что с ним ничего не случилось. В общем-то, разложив все по полочкам, она поняла, что причина вчерашней паники заключалась в ее собственной паранойе. И в Малфое, который, без сомнения, целовал ее против воли. Хм… Стоп. Вроде он был уже после ее истерического срыва и бега с препятствиями по Лесу… Да какая, к фигам, разница? Все равно мерзкий хорек виноват во всем и всегда. «Соберись, Гермиона!» — Вот так они и сказали, профессор. Вернулись мы поздно, а потому решили пойти спать и не искушать судьбу в лице несколько нервного в последнее время господина Филча, — Гермиона взглянула на МакГонагалл чуть исподлобья, она ужасно боялась, что кто-то узнает о постыдной тайне ее вчерашнего бегства. Минерва пожевала сухие губы и задумчиво сказала: — Спасибо, Гарри и Гермиона. Теперь все более или менее прояснилось, но совершенно непонятно, какие цели преследуют люди, строя, как вы говорите, некую установку. Для чего установка, что они хотят сделать? Проводят ли исследования? Хотят ли навредить магическому миру? И почему эта установка так воздействует на магических существ? Директор нервно теребила бумагу, лежащую на ее столе. Она, наверно, пыталась как-то сложить два и два, но у нее ничего не получалось, судя по тому, как хмурились ее брови. Тем временем Гермиона напряженно думала и, когда МакГонагалл уже собралась попрощаться с учениками, сказала следующее: — Профессор, я не знаю, зачем люди строят здесь установку и для чего она нужна. Но я уверена, что это не из-за того, что им стало известно о Хогвартсе. Скорее всего, они проводят какие-то испытания, по привычке руша то, что уже создано, даже если и не догадываются о существовании чего бы то ни было за пределами своего понимания. Минерва вскинула на нее вопросительный взгляд. Но Гермиона Грейнджер не бросается словами на ветер, она уже обдумала ситуацию с разных сторон, прежде чем кому-то что-то говорить. Гарри молча кивнул, подтверждая слова Гермионы. Что еще ему оставалось? Сегодня он рассказал ей, как несколько часов безрезультатно бродил по раскинувшейся стройке, пытаясь понять, для чего нужны все эти железные балки и перекрытия. Спустя несколько минут Гарри и Гермиона спешили в подземелья на занятие по зельеварению. Снейп терпеть не мог, когда на его занятия опаздывали, и даже пытаться не стоило объяснить, что друзья были у Минервы МакГонагалл. В дверях они опять (черт бы побрал этого белобрысого хорька!) столкнулись с Драко Малфоем. Но тот лишь быстро зыркнул своими холодными серыми глазами и… моментально опустил голову, молча проскальзывая в аудиторию! Когда первый шок исчез, Гермиона пришла к выводу, что мир близится к апокалипсису. Быть того не может, чтобы Малфой так себя повел. Солнце погаснет, и Земля обернется вспять. Пора тащить батат из закромов столовых эльфов и колдовать соль. Гермиона тайком смотрела на профиль Малфоя. Когда он успел стать таким жестким? Она помнила пухлые щеки смазливого мальчишки с высоким аристократичным лбом и брезгливой физиономией. Когда это исчезло, куда ушло? Драко Малфой повзрослел так же, как и все они, и лицо его часто приобретало задумчивое выражение, а в прозрачных серебряных глазах иногда плескалось что-то горькое и отчаянное. В такие моменты в них появлялась ртуть. И это наводило ужас, на самом-то деле. Его проще было воспринимать трусливым самовлюбленным выскочкой, хотя сейчас Гермиона понимала, что это давно уже не так. И ее это пугало. Пусть бы он так и оставался мягкотелым, глупым и трусливым щенком высокородной гончей. Пустышкой, призрачным отголоском опасного родителя. Сегодняшний жесткий молодой мужчина был так непривычен… Таким он ее пугал и притягивал. И вот эта маленькая оговорка меняла все. Делала все еще страшнее. Гермиона торопливо отвела глаза, пока никто, включая самого Драко Малфоя, не заметил ее взгляда, направленного на него. Очнувшись от самогипноза, она почти с изумлением оглянулась на Снейпа, с которым происходило что-то странное: он даже не замечал отвлекшихся от его лекции учеников. В последнее время он вообще был очень… не Снейпом. С каждым днем становился все более рассеянным, в один день задавал нечто совершенно глупое, типа эссе о тринадцати видах лечебных зелий от магической чесотки (а Гермиона прекрасно знала, что их известно сто тридцать шесть), в другой — что-то совершенно невообразимое, например, написать курсовую по всем побочным эффектам зелий, в которых используются бобы ступендера, за один вечер. Глаза профессора все чаще были устремлены в одну точку, а сам он то и дело замолкал на полуслове. И это казалось подозрительным. С таким профессором Снейпом уроки протекали до одури нудно. В последнее время Гермиона вообще стала мало обращать на занятия внимания. Это было несвойственно для нее, но вся эта бессмысленная зубрежка в попытках найти что-то новое в давно известном для нее материале доставала. Ей было проще пойти в библиотеку и найти интересную книгу с чем-то, что она не успела узнать. Гермиона то и дело ловила себя на мысли, что доживает в Хогвартсе свой последний год только ради диплома об окончании. С лишенными памяти родителями, которым не удалось ее вернуть, несмотря на все усилия Гермионы и профессоров школы, со всеми событиями прошлого года — со всем этим ей пришлось очень быстро повзрослеть. Все лето она жила одна в доме, где провела счастливое детство. Свое Рождество она тоже будет справлять в одиночестве, в опустевшем и как будто посеревшем родительском доме. Она украсит витую лестницу лентами и гирляндами из остролиста, повесит традиционный носок на камин. Она даже приготовит свой любимый рождественский пирог и, быть может, пригласит Гарри на чаепитие. Она все это обязательно сделает просто потому, что так правильно, потому что так принято, потому что она, черт возьми, так привыкла. На самом деле ей хотелось выть от этого дурацкого чувства одиночества. Даже с друзьями она была одинока. С Гарри им теперь не хватало искренности, а может, искореженные войной, они разучились доверять друг другу до конца. С Роном же их теперь и вовсе ничего не связывало, кроме прошлого. А она… Она просто выкинута на обочину жизни, когда все окружающие видят совсем не то, что есть на самом деле. Все любят «героиню войны», смелую улыбающуюся картинку. Но в этой картинке нет ни единой доли ее настоящей. Она чертовски ненавидит все то, через что ей пришлось пройти. Она боится, что это когда-нибудь повторится, что ее разбудят и выкинут босую на припорошенный снегом асфальт, твердя: «Вперед, Гермиона, наша героиня, наша надежда и наша спасительница!» Она просто не сможет все это пережить заново. Еще одна встреча с жестокостью внешнего мира надломит ее основание, все то, чем она живет и дышит. Возможно, Гарри сказал бы, что она накручивает себя, но она знала каким-то шестым чувством, каким-то глубинным знанием, что это действительно произойдет. Сейчас Гермиона с удовольствием оказалась бы на «другой» стороне, рядом с Малфоем и ему подобными. С таким презрением, которое к ним не испытывает разве что полный социопат, было бы проще оставаться самой собой. Героям не положено бояться. Она же боялась до чертиков. Каждой лишней тени в знакомом с детства коридоре, каждой лишней веточки на изученном вдоль и поперек дереве. Гермиона с силой сжала кулаки, до крови вонзаясь в мягкую кожу ладоней ногтями. Это ее немного отрезвило, и она поняла, что сидит в постепенно пустеющем кабинете, где проходила последняя лекция. Гермиона закрыла на мгновение свое лицо ладонями и качнула головой. Мерлин, до чего еще может ее довести это полоумие? — Что, Грейнджер, ночью твои «мальчики» на славу постарались в вашей уютной гриффиндорской спальне, и ты так сильно не выспалась? — послышался ехидный голос из противоположного угла аудитории. Гермиона резко обернулась и посмотрела на Малфоя. Ее щеки мгновенно заалели от злости. — Ты. Мне. Надоел. Малфой, — процедила она, медленно направляясь в его сторону, — как ты меня достал! И я еще не ударила тебя за вчерашнее. Ты ответишь мне за это. Гермиона шла, и мантия ее покачивалась в такт шагам. Ее чертовски злило то, как она реагирует на этого безмозглого хорька, который вечно выставлял себя так, будто он — весь смысл существования окружающей действительности. Она бы хотела стереть это чувство собственной значимости с его благородной физиономии, чтобы он, наконец, заткнулся, стерся, удалился из истории мира. В этот момент ее даже не заботило, что чванливое выражение давно уже не портило его лицо. Когда до его наглого помойного величества оставался один шаг, Гермиона вдруг затормозила. Что она собирается делать? Ударить? В голове ярко мелькнуло воспоминание жгучего следа от его ладоней на запястьях. Она ведь не собирается лезть на рожон? Ведь нет? Она не собиралась вновь испытывать взрывоопасную смесь страха и… влечения. На лице Малфоя заиграла коварная усмешка. — Что же ты остановилась, Грейнджер? Ты что-то хотела? — он комично-вопросительно поднял взгляд к потолку, словно ища ответ, а потом вскинул палец. — Ах, да… Ты хотела заставить меня ответить. Ты не утруждайся, я и так отвечу. Ты желала этот поцелуй, а я решил сжалиться над бедняжкой и заняться благотворительностью. Холеное благородное лицо скривила гримаса злости. Малфой вновь схватил ее за запястье. — Только не делай вид, что это не так, что твоя высокая душевная организация так сильно оскорблена моим низким поведением. Не надо строить из себя благородную святошу, мелкая дрянь. Тебе не идет. Ложь никому не к лицу. Гермиона задохнулась и покраснела, сама себе показавшись мультяшным бульдогом, которого изводили Том и Джерри. Ей в буквальном смысле захотелось вцепиться зубами в глотку Малфоя, заставляя того умолкнуть, ведь она так разозлилась, теряя всякий здравый смысл, который подсказывал ей быстрее бежать от этого больного придурка, глаза которого заволокло яростью. — Да как ты смеешь?! Она дернулась, пытаясь вырваться, но он лишь усилил хватку, другой рукой больно сминая ее подбородок. — Посмотри на меня, Грейнджер, посмотри… Я много чего смею, — шипел он, растягивая свистящие согласные, и становилось предельно ясно, что он дошел до точки. Его рот накрыл ее губы, жаля, кусая, врываясь. * * * Малфоя ужасно злило, что Грейнджер ведет себя так, будто ничего не произошло. Она о чем-то думала весь день, пропуская мимо ушей слова преподавателей, что вообще казалось неправдоподобным. Мелкая сучка, как же она его злила этой своей холодностью и отстраненностью. Словно не она таяла под его губами вчера. После лекции по артефакторике она вообще осталась сидеть за столом, словно потерявшись в пространстве. И это явно было вызвано не Малфоем. Его это категорически не устраивало. Он не ничтожество, что бы там отец про него ни думал, когда с гадливостью смотрел на его тщательно скрываемые проявления жалости к магглорожденным. Он не ничтожество! Она не смеет смотреть сквозь него. Драко просто не выдержал, выплевывая гадкие слова прямо в ее лицо. Он ведь уже пояснял, почему так тщательно отравляет окружающий мир собственным ядом? И девчонка его не подвела, ее щеки заалели от… хм, он что, попал в точку? Грейнджер шла в его сторону, гневно сузив свои карие глазки, но вдруг резко остановилась на расстоянии протянутой руки. Мелкая «героиня войны» (в его голове это звучало форменным издевательством) испугалась? В душе заискрилось злое веселье, но лицо Грейнджер… Оно скорчилось от его сарказма, будто он какое-то грязное животное. И вот тогда его прорвало. Он сейчас сделает ей больно, лишь бы она заткнулась, лишь бы не делала вид, что он — дерьмо под ее ногами. К тому же эти губы было приятно жалить своими поцелуями. Особенно после того, как ее колени ослабли и она схватилась за стол, горячо выдыхая прямо в его рот. Маленькая шлюшка Грейнджер, похоже, была ничуть не меньше его обуреваема личными демонами. Во всяком случае, она хотела его, и он это чувствовал. Он в последний раз смял ее губы в жестоком поцелуе, мгновенно отпуская и уходя из комнаты. Говорить больше было нечего, собственно, как не стоило и продолжать. Около получаса спустя Драко сидел в своей комнате и ожидал Забини, который обещал подойти, как только освободится. Дверь со стуком открылась, и на пороге появилась Пэнси Паркинсон, самая главная потаскуха с факультета Слизерин. — Какого Мерлина происходит, Драко? — жеманно хмуря брови, с ходу начала она. — Что ты делаешь? Малфой лениво запрокинул голову на спинку кресла, вглядываясь в потолок. — Что происходит, и что я делаю, Пэнси? — лениво спросил он, не слишком-то настроенный на подобные разговоры с той, кто раздвигает свои ноги для всех и каждого. — Ты избегаешь меня, и мне, твоей девушке, это не нравится, — вихляя бедрами, Пэнси подошла прямо к креслу, в котором он сидел. Малфой вскинул свои глаза на нее и вопросительно приподнял бровь: — Ты серьезно? И с чего же ты взяла, что ты моя девушка? Если я воспользовался твоим слабым передком, как, смею заметить, и пара-тройка десятков других старшекурсников Хогвартса, это еще не дает тебе права называться моей девушкой. Паркинсон стиснула губы, пытаясь сдержать свой грязный язык. «Браво, мисс-растраханная-задница!» — мысленно поаплодировал Драко, сдерживая свои ладони на подлокотниках. — Я думала, что наши с тобой родители уже давно все решили? — голос ее дрожал от еле сдерживаемой злости, но Малфоя это не трогало. Злобная Пэнси все больше напоминала ему жалкое подобие собаки — мопса. — Мой папаша сгинул, а твой вряд ли в курсе, как часто в жизни дочурки появляются женихи на ночь. Так что избавь меня от своих претензий на мои фамильные кольцо и герб, — Драко вежливо улыбнулся и кивнул, давая понять, что Пэнси здесь делать больше нечего. Он мастерски умел натягивать светскую личину, когда хотел избавиться от собеседника. Паркинсон холодно улыбнулась и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, отправилась в свою комнату. Он не боялся ее мести. Ему бесполезно мстить. Его ничто не держит. Это, пожалуй, будет даже весело. Хотя Малфой и сомневался, что Пэнси пойдет на месть. Она труслива, а вот он бывает слишком жесток на ответы. Он прикрыл глаза и расслабился, откидывая голову на спинку кресла. В голове сплетались в замысловатые узоры мысли и образы. Грейнджер, эта вредная красногалстучная сучка, которая течет при виде него, но лучше сдохнет, чем признается. Паркинсон, которая брызгает слюной (по-любому ядовитой) и пытается его захомутать, пока еще есть возможность. Забини. Забини… И предсказание, которое не желает покидать мысли Драко, разъедая уверенность и ослабляя волю. Он сжал кулак так, что побелели костяшки пальцев. Одно то, что он уже опустился до того, чтобы целовать Грейнджер, говорит о многом. Блейз пришел чуть позже, чем обещал, и выглядел довольным, объевшимся сливок котом. Тут все ясно. — Забини, — кивнул ему Драко и криво усмехнулся, вертя в руках конец своего галстука, — успел кому-то помочь с домашним заданием? Блейз улыбнулся, закатывая глаза: — А-то! Сам Уизли просил о помощи, — на что Драко громко рассмеялся и показал большой палец в знак удачности шутки. — Как дела у матушки? Еще не нашла тебе нового папу? — осторожно спросил он, все, как обычно, переводя в шутку. — В том-то и дело, что нашла. Буквально сразу после посещения той полоумной ведьмы. Говорит, гадалка сказала, кто будет удачной для нее партией, — Забини пожал плечами и достал из внутреннего кармана мантии очередную фляжку с алкоголем. — А что за ведьма-то? Вдруг я тоже решу приобщиться к прекрасному в виде ее полоумности? Не к Лавгуд же за этим, в самом деле, идти, — вот оно, Малфой сделал ход конем и задал самый главный вопрос. — Старуха Прэкстон с Лютного. Как еще жива — совершенно непонятно, но мой тебе совет — не ходи к ней, еще наблеет тебе что-нибудь про ореховое море, — отмахнулся Забини и выпил махом половину фляжки. «Мне именно это и нужно, Блейз, именно это». * * * Гермиона была зла. Она была настолько зла, что чувствовала себя готовой придушить Малфоя своими собственными руками на глазах у всего преподавательского состава Хогвартса. После такого близкого контакта с белобрысым идиотом ее губы горели, дыхание с трудом проходило через горло, а ноги так и норовили разойтись в разные стороны, как у… Как у… Нет, Гермиона определенно слишком разнервничалась, чтобы подобрать подходящие слова. Она стояла перед зеркалом в ванной и со злостью расчесывала волосы, нещадно выдирая их деревянным гребешком. Она думала о том, что Малфой вообще переходит всякие границы, говоря ей что-то на ту тему, которую поднял в опустевшей аудитории. А прикосновения? Как он вообще смеет прикасаться к ней? Прикасаться к ее губам, к ее горлу? Что он вообще там себе думает, подлый трусливый хорек? Гермиона яростно фыркнула, отвернулась от зеркала и, встряхнув еще чуть влажными после душа волосами, отправилась спать. Неудивительно, что ее прическа становится настолько неуправляемой… Утро началось преотлично. Сегодня Минерва МакГонагалл сообщила Гермионе и Гарри о том, что ей помогли решить проблему с установкой. Оказывается, магглы пытались воссоздать какой-то экспериментальный аппарат, способный вырабатывать импульсы, подавляющие колебания земной поверхности при землетрясениях. Именно эти импульсы и действовали пагубно на всех магических созданий в Запретном Лесу. Но теперь все могут вздохнуть спокойно. Гарри отреагировал с некоторой долей равнодушия, а вот у Гермионы словно камень с шеи сняли. Она испытала такое облегчение, что сразу все стало милым и радужным. Кроме Малфоя, разумеется. Сегодня она увидела его издалека, ощущая, как по щекам, шее и ключицам вниз сползает краска стыда. Зря он все это затеял. Все их вот эти, э-э-э, соприкосновения до добра не доведут. Она должна собраться с силами и попытаться мирно и спокойно ему это объяснить. И главное — не сорваться на оскорбления, хотя очень уж хотелось поведать ему о том, какой он кретин, раз думает, что ей это непотребство может нравиться. Это же просто бред. Натуральный бред. Такого просто быть не может. Она определенно всего лишь перегрелась в душной аудитории. На занятии по гербологии она то и дело кидала на него взгляды. Гермиона не представляла, как бы им поговорить, чтобы это, не дай Мерлин, кто-то не увидел. Посылать записку Гермиона не стала бы даже под страхом смертной казни, это ведь настоящее вещественное доказательство, сам факт наличия которого можно было бы вывернуть настолько, что она станет посмешищем для всего Хогвартса. Так же не стоило и устно просить о приватном разговоре. С Малфоя станется пригласить на эту беседу всю школу, а в особенности — факультет Слизерин. Оставалось только караулить по коридорам, но это казалось Грейнджер еще более невозможным, чем растерявшая свою жизнерадостность Лавгуд. Хотя в последнее время, исходя из внешнего вида Полумны с посеревшим, осунувшимся лицом, искаженным гримасой отчаянья, Гермиона сделала вывод, что в этом чокнутом мире возможно все. В конце концов, она решила, что, как только этот придурок со Слизерина еще хоть раз подкараулит ее (а он без сомнения это сделает, разве можно настолько часто встречать его там, где Гермиона сроду никого никогда не видела), она попытается объяснить ему все предельно доступно. Настолько популярно, что это станет понятно даже такому тугодуму, как Драко Малфой. Грейнджер улыбнулась сама себе, представляя, как сможет, наконец, избавиться от этих конфузных встреч. Жаль только… Как-то так получилось, что все эти стыдные вещи выместили из ее головы боль, отчаянье и одиночество. Словно какой-то общий секрет. «Да, блин, Гермиона, какой может быть общий секрет с этим идиотом?» И тем не менее, мысли о проклятом Мерлином Пожирателе Смерти (да вдуматься только — уже ахинея) служили для героини войны своеобразным наркотиком, сигаретами, которые помогали успокоиться и привести себя в чувство. От размышлений ее отвлек возмущенный шепот Гарри: — Да как вообще можно заставить этот папоротник зацвести?! Гермиона смущенно улыбнулась и вновь посмотрела на их задание. Папоротник горделиво сверкал своими зелеными листочками и демонстративно оставался глух к любым заклинаниям, которые Гарри использовал. — О, это довольно просто, — Гермиона ласково провела кончиком палочки по основанию растения и что-то прошептала, от чего то сразу же выпустило новый стебель, заканчивающийся белым цветком. — Но как ты это сделала? — открыв рот, посмотрел на нее Гарри, а она лишь рассмеялась, гордая тем, что у нее все получается. — Все просто, магия, заключенная в палочке, при определенном стимуле — заклинании — заставляет живое интенсивно расти и развиваться. Гермиона запихнула в сумку учебник и пошла к выходу из теплицы, объясняя другу все тонкости произнесенного заклинания. Тем временем, Малфой дождался, когда в теплице не останется никого, и медленно подошел к единственному цветущему папоротнику. Белый нежный цветок открыл свою сердцевину, расправляя лепесточки. Драко задумчиво посмотрел на раскрывшийся бутон и равнодушно-жестоко смял в своей руке. Он был несколько расстроен тем, что с ним происходило. Голову занимали попеременно то гряз… финдорка, то это дурацкое пророчество об ореховом море. Он бы уже давным-давно выбросил второе из своей головы, если бы не странный сон, который все никак не желал отпустить мятежную душу Драко в прежнее безразличное состояние. С первым он тоже ничего поделать не мог, ему до печенок осточертел образ Грейнджер с ее каштановыми завитками волос, прочно засевший в его мыслях и не дающий покоя. Он был так зол, что всерьез подумывал о том, чтобы сделать эту девку лысой. Причем не с помощью бритвы или заклинания, а своими собственными руками, когда будет держать ее и измываться. Грязные фантазии были настолько же отвратительны, как и сам их предмет. Драко разрывался между попытками выкинуть эти видения из собственной дурной головы и желанием воплотить грезившееся в жизнь. Ему просто хотелось смыть с ее гордого лица спесь и превосходство над другими. Она мелкая грязная сука, которая ничем не лучше остальных в этой школе. Она не имеет никакого права с такой гордостью задирать свой паршивый острый подбородок. Она не имеет права корчить свои рожи при его приближении. И если раньше она была для него слишком крепким орешком (ерунда конечно, для Драко Малфоя не существует крепких орешков), то теперь он знал ее слабость. Она хотела его и вела себя ничуть не благовоспитаннее Паркинсон, отвечая на его прикосновения, и он этим воспользуется. Казалось, все просто — подкарауль, добейся капитуляции и размажь. Драко отмахнулся, ему казалось, что плодить боль в мире, где и так не осталось радости, — самоубийство. «Ты превращаешься в тряпку», — сказал бы отец и, наверное, был бы прав. Малфою казалось, что он становится зависим от этих сладких видений покорной Грейнджер, словно они затягивают его в темную ловушку, из которой выход найти невозможно. Что-то нужно с этим сделать. Отринуть, забыть, исчезнуть… Что? Он не хочет этого, не желает вылезать из своей маленькой уютной душевной могилки, где все теперь устроено так, как ему, Драко Малфою, нравится. В его маленьком царстве, которое прячется очень-очень глубоко в душе, нет метаний, страданий и боли, это его последний оплот и единственная надежда спастись от угрызений совести, вида умирающей от тоски матери и воспоминаний о любимом папуле-садисте, донимающих его каждый новый день. Он не может допустить в этом мирке разрушений. В этой маленькой мертвой вселенной не должно появиться цунами чувств и желаний. Ведь чувства и желания — самая разрушающая на свете катастрофа, спасения от которой не найти нигде. И пусть кто-то там говорит, что чувств не бывает только у мертвых, Драко Малфою все равно, пусть он будет хоть трижды мертв в живом состоянии, лишь бы остаться без боли. Ради этого он пойдет почти на все. Оставалось лишь выяснить, что в это «все» не входит… Малфой развернулся и быстрым шагом отправился на последнюю пару зельеварения на этой неделе. *** Профессор Снейп пребывал в отвратительном настроении, и это было заметно невооруженным взглядом для всех, в кого упирались сегодня его черные глаза. Впрочем, отвратительное настроение — это еще слабо сказано. Малфой догадался, что дело совсем плохо, когда тот не обратил внимания на перешептывания Поттера с Уизли. В самом деле, какими идиотами нужно быть, чтобы продолжать шушукаться после стольких лет снятия баллов за одно и то же? И, похоже, не он один так считает, Грейнджер свирепо смотрела на своих же дружков и отчаянно жестикулировала. Расслабься, детка, похоже, дядюшке Снейпу нынче на вас все равно. Малфой лениво провел рукой по своим волосам, проверяя прежний лоск идеальной прически. Не то чтобы ему было до этого дело теперь, но привычки прошлого еще не отпустили его механическую память. Зелье на занятии было какое-то до безобразия незапоминающимся. Казалось, даже заучка Грейнджер пребывала в унынии и скуке, слушая бубнящего по накатанной профессора. Время двигалось сонной мухой на морозе, на голову словно надели какие-то меховые наушники, через которые звук проходил неохотно и как будто издалека. Малфой размял шею, почти до хруста сгибая ее вправо и влево. Со скуки голову ожидаемо начали занимать дурацкие мысли, которые нужно было выкинуть, и Драко преувеличенно внимательно стал разглядывать учебную аудиторию. Забини со скучающим видом смотрел в окно, Поттер что-то рисовал, прикрывая пергамент своей потной ладошкой. Уизли пережевывал очередную сладкую мерзость из «вредилок». Грейнджер старательно подавляла зевки и делала вид, что тема интересна и актуальна. Паркинсон обиженно дулась, пытаясь таким забавным способом им манипулировать. Смешно. Ему было исключительно все равно. Драко устало потер глаза, когда дурацкое занятие закончилось. Снейп выдал такое задание на выходные, что прилежным ученикам придется просидеть кучу времени в библиотеке. Гриффиндорская заучка засветилась от счастья и энтузиазма, ей, похоже, не хватало чего-то действительно заунывного. А вот Драко был не слишком-то счастлив. Не то чтобы кому-то важно было, какие оценки он получает, просто он не мог себе позволить выглядеть братом-близнецом Рональда Уизли. Его передернуло от подобной перспективы. Придется топать в библиотеку, а это значило, что херова вероятность встретить там Грейнджер увеличивалась для Малфоя в геометрической прогрессии. Так что день выдался каким-то несуразным, и ему было даже почти интересно, каким будет вечер. Несколько часов спустя, когда на Хогвартс опустила свои невесомые крылья ночь, Драко Малфой отправился в библиотеку, надеясь… Нет. Обещая себе, что не надеется увидеть там Грейнджер. Он справедливо опасался своих нездоровых рефлексов Пожирателя Смерти, у которого инстинкты охотника были намеренно доведены до автоматизма, а потому обещал себе не вестись на ее горделивые рожи, словно у похмельного гриндилоу. Поскольку с его основательно потрепанными нервами это было фактически нереально, оставалось только надеяться, что их встреча не произойдет еще примерно… никогда. По-тихому он взял у скрывающей зевки и явно недовольной очередным студентом в ее драгоценной библиотеке мадам Пинс древний учебник, оглянулся по сторонам и с удовольствием отметил, что Грейнджер в библиотеке нет. Все-таки правильно он подождал позднего вечера, наверняка мелкая стерва уже нежится в собственной кроватке с красным (фу…) балдахином. Или, что само по себе вероятнее, обслуживает Уизела (еще более фу). Малфой, довольный своей догадливостью, развернулся и направился было в свою комнату, но в темном коридоре натолкнулся на… вот зараза. — Грейнджер… — скрежетнул зубами Драко, перехватывая учебник подмышку, — какого хрена ты тут таскаешься? Конечно, это ее фирменное выражение «здравствуйте-я-Гермиона-Грейнджер-послушная-девочка-и-настоящая-умница» вновь появилось на ее заносчивом стервозном лице, василиск бы ее подрал. Острый, узкий подбородок был как никогда далек от соприкосновения с каменным полом. — Это ты, Малфой, таскаешься, как подворотная… шавка. Я же направлялась в библиотеку, — девчонка гордо посмотрела на Драко снизу вверх, изо всех сил вытягивая шею. Впрочем, он подозревал, что Грейнджер сама старательно выжидала время, просто-напросто струсив перед перспективой встречи с ним. Он заметил, как она реагирует на него (и было бы здорово, если бы он и сам не грешил подобными реакциями на гриффиндорских заучек) и, как бы плохо он ее ни знал, одно понять успел точно — Грейнджер терпеть не может терять контроль над ситуацией. Вот и сейчас, лишившись возможности все держать в своих руках, она спасалась тем, что строила из себя оскорбленную святошу. Желваки заходили на лице Малфоя, выдавая его нервное состояние и зарождающуюся злобу. Вот именно поэтому он и хотел ее проучить. Хотел, чтобы она смотрела на него совсем не так, как сейчас. Чтобы в ее глазах не было этого самолюбивого презрения. Чтобы эти дебильные шоколадно-ореховые глаза смотрели на него по-другому. — Мерлин, Грейнджер, да заткнешься ты когда-нибудь?! Ты меня бесишь! У мисс-долбанной-оскорбленной-невинности аж лицо перекосило от возмущения. — Тогда, может, сам перестанешь ко мне цепляться, озабоченный хорек? — ну, да, давай еще одну порцию своего фирменного превосходства. Этого так не хватало, чтобы… У Малфоя сорвало стоп-кран. В его голову, основательно замутненную яростью, даже аргументов стоящих не пришло. Он просто не выдержал, сминая пальцами острый подбородок и мягкие губы, заставляя замолчать. Мерлин… Как же хорошо она смотрелась с такими рыбьими губками-бантиками. — Я к тебе не цепляюсь, Грейнджер, очнись, кто ты такая, чтобы я к тебе цеплялся? Я, кажется, уже говорил, что просто решил заняться благотворительностью. Посмотри на себя, ты уже задыхаешься. Грудь Грейнджер и вправду ходила ходуном, качая воздух в легкие. Зрачки в шоколадных глазах расширились, от чего те стали совсем черными. Сейчас она выглядела очень растерянной. То ли Малфой действительно нагнал на нее страх, то ли мыслить адекватно ей мешала такая преступная близость мужчины. Она запаниковала и вцепилась руками в его пальцы, сжимающие челюсть. Из карих глаз брызнули слезы отчаяния и злости. — Малфой, не трогай меня! — закричала она, хотя весь звук застревал в его пальцах, которые продолжали сжимать ее в своей ловушке. Изо рта Драко сочился яд, смешанный с горечью, которую он не замечал, как, очевидно, не замечала и Грейнджер. — Что, так неприятно, «милая»? — последнее слово казалось полностью вымазанным в грязи. Пальцы другой руки сжали горло, пригвоздив гр... иффиндорку к стене очередного закутка с окном, в которое светила полная луна. Она послушно застыла, прижимаясь к стенке и машинально вставая на цыпочки, хотя Малфой сдавил ее шею чисто символически. Ее расширившиеся зрачки сверлили его наверняка отливающие ртутью глаза. Казалось, сейчас эти маленькие черные сверла проникнут в его черепную коробку. Секунды прекратили свой бег, запинаясь, застывая, исчезая в неизвестности. Электричество… Гребаное, херово электричество проникало в вены, заставляя кровь почти сворачиваться. Драко торопливо прервал зрительный контакт, наклоняясь губами к маленькому уху, скрытому каштановыми кудряшками. — Врешь, сучка. Тебе приятно. И если сейчас я подниму твою монашескую юбку и сниму твои, наверняка, белые хлопковые трусы, то почувствую, какой мокрой ты становишься прямо сейчас. Он видел, как по ее шее вниз начинают расползаться мурашки. Он слышал, как она затаила дыхание. Драко посмотрел ей в глаза и заметил неприкрытые горделивой надменностью чувства: растерянность, даже смятение, и желание, которое она считала преступным. Должна была считать. Он видел, какой униженной Грейнджер себя ощущала, каким затравленным взглядом она сейчас смотрела на него. Должно быть, она чувствовала себя буквально размазанной по стенке собственными неправильными чувствами по отношению к нему, Драко Малфою. И пусть ему на голову сядет соплохвост — Драко все это действительно нравилось. — Нет, Малфой, пожалуйста, не надо, — отчаянно просила она не унижать ее еще больше. Глаза ее снова посмотрели в его с настоящей горечью. И… Драко вдруг понял. Он понял, почему она говорит «пожалуйста», понял, почему так остервенело защищает свою возможность с превосходством на него смотреть. Это всего лишь иголки мягкотелого ежика, последний оплот перед гибелью себя. Такой же, как его холодное презрение ко всем вокруг. Наверно, это был его почти ночной бред, но вдруг показалось, что они с этой девчонкой похожи. Защищают свою территорию, эту постыдную слабость внутри, прячут, стараются быть не теми, кто они есть на самом деле… Его сухая прохладная ладонь отпустила челюсть и мягко погладила по щеке. Шепотом в тишине прошелестели слова, вызванные странным мгновенным порывом: — Не бойся, Грейнджер, не бойся. Я не стану ломать тебя. Я не буду этого делать. «О, да, ты гребаный придурок, Драко, давай, будь таким беззащитно-откровенным с этой лживой сучкой с Гриффиндора». Малфой поспешно попытался опустить руки, вся эта минутная слабость показалась ему откровенной тупостью, но вдруг мокрая щека прижалась в жесте благодарности к его раскрытой ладони, и кожу просто обожгло. «О-хре-неть»… Его взгляд посмотрел в ореховые глаза, увязнув в этой теплоте. Мгновения застыли, словно замедлилось движение пленки в магнитофоне. Дыхание в унисон: вдох-выдох, вдох-выдох… Губы тихонько коснулись там, где только что была ладонь. Хотелось утонуть на дне ее глаз… Умному и удивительно сообразительному Драко понадобилось слишком много времени, чтобы догадаться о смысле предсказания. Но он все равно должен будет удостовериться. Но только позже. Не сейчас. * * * Гермиона шла в библиотеку, воровато оглядываясь, когда вдруг лицом к лицу встретилась с Малфоем, человеком, от которого и пряталась все это время. Она собиралась поговорить с ним, но в конечном итоге струсила и убедила себя, что разговор может подождать. Гермиона знала, что он тоже отправится в библиотеку, а потому наивно решила дождаться позднего вечера, чтобы уж наверняка его не встретить. Дура! Она немного занервничала, когда он опять прицепился к ней, боясь сглупить или показаться взволнованной, но старалась уверить себя в том, что ничего постыдного для прилежной ученицы сегодня не произойдет. Не могло произойти! И она, во что бы то ни стало, будет держаться достойно и прекратит нервно поджимать пальцы. Миссия оказалась невыполнима. И этот придурок… к сожалению, весьма проницательный придурок, ее раскусил, вновь начиная язвить и цепляться. Боже, как ее достали все эти шуточки, оскалы и прочие неизменные атрибуты такой личности, как Драко Малфой. А еще больше ее достала собственная реакция на них. И этот хорек очень виртуозно играл этой ее реакцией, выворачивая ситуацию так, как было выгодно только ему. Слово за слово, между ними опять возникла бессмысленная перепалка (видит Мерлин, Гермиона старалась этого не допустить), и закончилась она вполне ожидаемо, хоть и нежелательно. Разве что совсем чуть-чуть, самую малость… Малфой пригвоздил ее к стене, сжимая горло и подбородок своими пальцами. Тонкими аристократическими пальцами, которые пахли миндальным маслом и были сухими и чуть прохладными. Ну, почему? Почему она так реагирует? Гермиона готова была рычать от злости на саму себя. Потому что она уже не могла дышать, коленки предательски дрожали, в голове мутилось, а внизу живота все дрожало от… Мерлин?! Это что? Предвкушение?! Она закусила губу, пытаясь справится с отчаяньем, желая вновь натянуть на себя привычный независимый вид. И черт ее возьми, если у нее это получилось. Щеки краснели, губы приоткрывались в нетерпении, пальцы уже не впивались, а просто прикасались к его рукам. Ну, почему ее собственное тело так ее предает? Мерзкий хорек Малфой каким-то образом разбивал все ее кропотливо выстроенные щиты. Она беспомощно схватилась за его руки. Гермиона была готова постыдно сдаться, принимая его правоту. «Пожалуйста, пожалуйста, Малфой, не ломай меня, прошу тебя! Ну, я же все равно ничего не стою, я отвернусь, уйду и больше не буду показываться тебе на глаза. Пожалуйста, Малфой, не надо! Не унижай меня еще больше, чем я сама себя унижаю, тая в твоих руках». Господи… Она это сейчас готова была ему сказать? «Чертова трусиха и слабачка, вот ты кто, Гермиона!» — Не бойся, Грейнджер, не бойся. Я не стану ломать тебя. Я не буду этого делать, — с трудом расслышала она, отвлекаясь от собственных мыслей. И так он это сказал… Без ерничанья, без злости — так просто, словно это было само собой разумеющимся. И так захотелось поверить… Она даже не стала сопротивляться, когда его губы накрыли ее. Прохлада на щеках от его ладоней, мягкие поцелуи, тяжелое дыхание — все это неотвратимо вело к абсолютному помутнению разума. Лишь бы только он не останавливался, пожалуйста… Гермиона дрожала в прохладных пальцах Малфоя, которые начали согреваться, пожалуй, от тягучего жара, накрывающего ее с головой. Дыхание вырывалось с трудом, казалось, легкие готовы разорваться. Такие спокойные, тихие прикосновения. Ничего общего с прежним жестоким Малфоем, ничего общего с суетящимся Рональдом. Гермиона выгнула шею, поднимая голову навстречу его легким прикосновениям. Она раньше и не задумывалась, что Малфой может быть таким… бережным. Таким трогающим за душу. Что за бред? Как такое может быть? Но она коснулась его рук своими, снимая со своих плеч, переплетая пальцы, не задумываясь о последствиях… — Иди к себе. Сейчас. Слышишь? — резко остановился Малфой, глядя прямо в ее глаза, словно не хотел терять ориентиры. Словно он потеряется, если перестанет смотреть в ее глаза. Гермиона непонимающе подняла лицо, будто желая удостовериться в том, что он сказал. В следующее мгновение она кивнула и послушно пошла обратно к себе, совершенно забыв об учебниках и зельях.