Научи меня жить

Дымка страсти, окутавшая двух людей, медленно рассеивалась в комнате, оставляя после себя привкус неловкости, отчужденности и желчной горечи. Гермиона была тиха, как мышь, боялась двинуться, боялась что-то сказать или сделать… Черт возьми, она даже боялась дышать: казалось, хрупкая магия сказки рассеялась, возвращая ее в обыкновенный мир, обыкновенный дом, обыкновенное утро. И держали Гермиону обыкновенные руки. Разве нет? Волшебные пузырьки, которые заставляли ее играть и смеяться, пропали, оставляя после себя тяжелую головную боль. Наверно, это даже была не боль, а чертово сожаление. Сожаление, которое тяжелым душным облаком висело в воздухе и забивало легкие вонью разочарования. И что самое забавное во всей этой убогой и неудобной ситуации — она даже ничего не ожидала. Ей просто надо было сломать в себе страх и заново посмотреть на окружающую действительность, она просто стремилась заново начать себя контролировать, она просто решила поддаться этому чертову порыву, рожденному где-то в легкомысленности ее вчерашнего состояния. — Я не знаю, что значит «обрести спокойствие на дне орехового моря», но тебе лучше и вправду его уже обрести, Малфой, потому что я ухожу, — бросила она и рывком встала с кровати, натягивая свои майку и шорты. Ей даже не пришла в голову крамольная мыслишка обернуться в простыню, потому что эта концовка обладала каким-то многоточием. Она же хотела четко и ясно: они не чувствуют ничего, они — случайные одноразовые любовники. Они оделись и ушли, не оставляя за собой шлейф недосказанности шуршащих простыней. Вот так и за Гермионой закрылась дверь, оставляя недавние волшебные моменты в прошлом… Драко тоскливо посмотрел ей вслед. Минуту назад он лежал на кровати, держал свое живое лекарство от скуки за плечи и старался убедить себя, что все правильно, что все идет так, как и должно быть. Он, конечно, не думал, что теперь их ожидает любовь до гроба и палочки, похороненные вместе. Нет, Драко Малфой ничего такого не ждал (по правде сказать, ему и не хотелось подобной романтической хрени), но и к такому бегству он не был готов. Определенно не к бегству. Эта неблагодарная девка банально воспользовалась им, а он и уши развесил. Предсказания там, чувства… Фига с два. Его откровенно поимели и кинули, оставив ни с чем, лишь поманив сокровищем, запрятанным в пепле. Надо сказать, такое у него было впервые, ведь Малфоев не используют, и это — непреложный закон. Маленький мертвый мирок пережил сильнейшее землетрясение и, казалось, перевернулся с ног на голову. Но это только казалось, ведь все пройдет и вернется на свои законные места. Непременно вернется. В конце концов, Драко просто трахнул очередную сучку, разве нет? Малфой встал с кровати и, наскоро приняв душ, ушел из негостеприимного дома, его присутствие здесь было более ни к чему. Он повернул голову к деревянной двери, закрывшейся за ним, и с горечью подумал о том, что потратил на гриффиндорскую пустышку слишком много своего времени. Где его обещанный гребаный покой? Надувательство это сплошное, а не покой. * * * Мать встретила его грустной больной улыбкой, смущенно приподняв руку, чтобы погладить сына по голове, тотчас же ее опуская, так и не коснувшись его волос. Красивая ухоженная мама, которая выглядела бы молодо и привлекательно, если бы не ее тяжелая жизнь и Люциус Малфой, тиран, запрятанный в Азкабане. Драко кольнуло воспоминание из детства, как она выгораживала напроказившего ребенка перед разъяренным отцом. Он был всего лишь маленьким мальчиком, еще совсем не испорченным, хотя уже избалованным и знающим, что жизнь крутится вокруг него. Ему нравилось играть в тридцать третьего соплохвоста, летать в метре от земли на своей первой метле и воображать, что он — великий игрок в квиддич. Еще с детства, с того момента, как только научился летать, он мечтал, что когда-нибудь поймает свой золотой снитч, принеся команде безоговорочную победу. Окно в доме друзей семьи разбилось совершенно случайно. И отец был очень зол. Дома, поздно вечером, когда отец уже заперся в своем кабинете с бутылкой огневиски, мама гладила по голове непослушного пятилетку, который тогда впервые заметил синяк на ее щеке и пытался загладить его на мокрой щеке. Тогда он прижался к матери сильно-сильно и никак не мог понять, почему она так горько плачет… Малфой качнул головой, отгоняя воспоминания, и сам сделал шаг к матери, крепко обнимая исхудавшую Нарциссу, которая подняла свои ладони к губам, чтобы заглушить всхлип. А может быть, вой издерганного живодерами животного. — Что случилось? — тихо спросила она, пряча глаза от сына. Но Драко лишь покачал головой. — Извини, мама, я не хочу об этом говорить. И Нарциссе пришлось промолчать, хотя сердце матери кричало о том, что ее сыну, пожалуй, впервые было больно по-настоящему. А, может, он просто взрослел, ведь раньше он злился, ругался, избалованно кривил губы, жалел себя. И еще никогда не отказывался посетовать на обидчика. * * * Гермиона старалась не дышать. Казалось, если она вдохнет этот гребаный кислород, ее просто разорвет на куски, окровавленные куски тупой Грейнджер. Сделать пару движений диафрагмой было невыносимо, казалось, легкие тут же наполнятся грязью. Виски сдавило недостатком воздуха, или это были воспоминания? Или это были те дни, что она лежала в подвале, ощущая, как обдирается исполосованная кожа на спине, соприкасаясь с ледяным каменным полом? Гермиона сжалась в комок, словно это могло помочь ей не сорваться на постыдный скулеж. От Малфоя она сбежала, потому что ей было страшно. Страшно довериться кому-то до конца, особенно ему, человеку, которого она должна была презирать, но презирать не получалось. Что там было в предсказании? Старуха ошиблась: это она чертовски верно и неотвратимо опускалась на дно его серых глаз, а вовсе не Малфой. Ядовитая привязанность уже устремилась к ее сердцу, обещая перевернуть ее мир. И она не могла этого позволить. Она не станет. Нет. Это неправильно, ненормально, нездорово. Гермиона представила себе водоворот из лиц умерших и потерянных близких, вновь с головой окунаясь в омут боли. Она не имеет право на неправильные чувства к собственным врагам, никто ее не поймет, она станет предательницей. Да, блин, она сама себя понять не в состоянии! С запозданием пришла истерика от прикосновений, и это было похоже на похмелье по утру. Когда ты уже не пьешь, а организм мстит за скверное к себе отношение. Руки затряслись, из глаз потекли слезы. И в этот раз Гермиону ничто не остановило, никто не сдержал ее истерику, цепляя ее на крючок своих тихих слов, близости и защиты. В голове заворочались старательно забывающиеся образы: отсвет факела над головой, блестящая залысина, двигающаяся перед ее глазами. Это было мерзко, грязно, больно. И с Малфоем было так же. ДОЛЖНО было быть так же!!! Гермиона закричала, стискивая кулаки у груди, стремясь выдавить, выблевать это дерьмо из себя. Бесполезная затея… Гермиона бессильно опустилась на пол. Где там ее спасительный огонь из камина? * * * Минуты перетекали в часы, день сменялся днем. Снова пламя в глазах, вот только теперь это старательное самозомбирование ни хера не помогало. Хотелось есть, пить, в туалет, и грязная голова убийственно чесалась… В душе ворочалось едкое понимание, что она просто пытается залезть в свою прежнюю скорлупу, которая безвозвратно разбилась. Она хотела вернуться к своему бездушному, бесчувственному состоянию, словно превратиться в куклу, которую не сломаешь, но у нее чертовски не получалось. Гермиона тяжело вздохнула, стукнув кулаками по дивану, и, наконец, встала. Так дальше продолжаться не могло. Она должна была во всеоружии встретить новоприобретенную жизнь, которая оказалась ей не так-то и нужна. * * * День перетекал в вечер, вечер сменялся ночью, а на смену ночи приходило заспанное, зевающее утро. И вновь по кругу. С тротуаров города постепенно сошел снег, оставляя после себя холодные серые лужи. Природа затаилась, предчувствуя, как скоро на деревьях появятся почки и мир вновь начнет этот естественный процесс жизни, любви и смерти. Малфой даже попробовал вернуться в школу спустя пару недель после начала занятий. Это было глупо с его стороны, потому что все вокруг стало казаться фальшивым и притянутым за уши. Какие-то дурацкие уроки, задания, преподаватели… Лавгуд, гордо вышагивающая мимо, словно он виноват во всех смертных грехах, Поттер, смотрящий на него исподлобья. И пустующее место Паркинсон, словно насмешка, словно фигово напоминание о Грейнджер. Вся эта шелуха вызывала лишь стойкое неприятие и откровенный рвотный рефлекс. Драко не желал признавать, что мысли о херовой гриффиндорской суке никак не выветривались из его головы. Иногда ему хотелось зажать свою проклятую башку в железных тисках и давить, давить, давить до тех пор, пока там ничего не останется. Он столько недель прожил в надежде получить желаемое, что теперь, когда ожидания рухнули под гнетом реальности, Драко чувствовал себя опустошенным. Конечно, дело было совсем не в Грейнджер, совсем не в ней, просто все это его ожидание, нетерпение, усилия — все оказалось напрасным. Возможно, он даже успел немного привыкнуть к гриффиндорской заучке рядом, потому что так было легко оставаться самим собой и не строить вокруг воздушные замки иллюзий. И не нужно было задумываться о том, как он, наследник великого рода, ведет себя за кулисами вечного театра общества. Драко не выдержал и покинул школу, стремясь сбежать от фальши, лжи и лицемерия. Рядом с Грейнджер он забыл, как отвратительно все это. Он вернулся в Малфой-мэнор и закрылся в кабинете, как когда-то отец. Он сидел в кресле и пил какой-то алкоголь, который казался настолько безвкусным, что Драко понял, что это, только после того, как посмотрел на бутылку. Ему было душно в прежней своей скорлупе, что-то постоянно мешало, не укладывалось, не желало примиряться. Что-то, взрывающее мозг, заставляющее вдавливать пальцы в свои глаза до радужных кругов. И херова Грейнджер, которая снилась в его проклятых кошмарах каждую ночь. А разве это не кошмар — ощущать ее в своих руках, сминать ее губы в жестких поцелуях, врезаться в нее с каждым новым толчком все сильней и глубже, а потом просыпаться ни с чем? Он хотел стянуть ее волосы, грубо обхватить ее лицо и заставить стоять на коленях, пока его член был бы окутан влажностью ее рта, а оставалось мучиться острым желанием и помогать себе руками, представляя себе каштановые пряди, накрученные на собственный кулак. Сука… Она околдовала его разум, заставляя хотеть ее, заставляя представлять ее. И он никак не мог выкинуть из воспоминаний, как идеально его член двигался в ней, он просто не знал, что могло быть более правильным, чем это? Драко оттолкнул от себя бутылку и сжал пальцами голову. Пожалуй, он готов был бы даже выцарапывать Грейнджер из своих мыслей, если бы это помогло. Но, к несчастью, это никак не могло помочь. * * * На улице все ожило после длительного периода холодов. Благоухали белые цветки вишни, гнулись под многочисленными бутонами яблони. Мир был наполнен светом и весенним помешательством. Казалось, даже природе хотелось пошалить. Гермиона вздрогнула от неожиданности. Сколько времени прошло? Она давно не выходила на улицу. Сидела возле дивана, пыталась вернуться в подвешенное состояние, а в перерывах, когда кушать хотелось неимоверно, заказывала продукты (все чаще полуфабрикаты и готовые блюда) в службах доставки. Гермиона и сама удивлялась, как долго тратятся деньги на ее счете, который открыли ее педантичные во всем родители при рождении дочери. Теперь миссис и мистер Грейнджер в маггловском мире считались погибшими в автокатастрофе, и все их движимое и недвижимое имущество перешло в собственность Гермионы. А где-то в далекой Австралии начинали обустраиваться недавно переехавшие из Лондона миссис и мистер Грей. Опекуншей Гермионы была названа Минерва МакГонагалл, которая на деле совсем не лезла в ее жизнь, предоставляя разумной девочке совершать свои глупые ошибки. К тому же в магическом мире Гермиона Грейнджер уже стала совершеннолетней. И даже считалась завидной невестой после участия в войне. Впрочем, внушительная сумма в придачу к министерской награде делала ее еще более привлекательной партией. Таким образом, юная мисс Грейнджер не была стеснена в средствах и могла себе позволить несколько месяцев просидеть дома. Как в маггловском Лондоне, так и в магическом. А теперь дома сидеть надоело, и она вновь готова была окунуться в суетливый окружающий мир, тщательно скрывая свою боль от других. Когда Малфой покинул ее дом, ничего не сказав, она была немного уязвлена, хотя и понимала, что сама его оттолкнула. Да еще и довольно жестоко. Спустя несколько дней после ее срыва, после того, как очищающаяся от скверны душа выплеснула из себя все остатки страха — она поняла, что в ее доме стало слишком тихо. Не слышны показушные шутки с кухни, не остается в ванной влажного воздуха, пропитанного запахом геля для душа, нет шелеста крыльев сов, которые прилетали к Малфою, пока он заново учил Гермиону жить. И теперь ей стало по-настоящему одиноко. Одна, без друзей, без семьи, без… него. Друзья так стремились заново жить без страха, без боли и тяжелых воспоминаний, что психика их старательно вымещала из головы всю ситуацию, связанную с уходом Гермионы из школы. В их глазах она стала похожа на черное пятно, которое они бы с удовольствием замазали снадобьем аккуратного письма, но человека белилами чистым не сделаешь. Невозможно просто взять и стереть из его души черную кляксу прошлого, даже если человек уже справился со своей болью. Так и Гермиона теперь олицетворяла для них войну и мерзость, что та с собой принесла в их мир, поэтому учеба теперь занимала их дни напролет и приходить к подруге было просто некогда. Им было жаль, они стыдились своих слабостей и занятости, но Гермионе вдруг стало все равно. Они не могли заполнить пустоту в ее душе своей поддержкой, Гермионе Грейнджер нужно было что-то другое. Только один раз ее навестили Гарри с Роном, неуверенно улыбаясь и оглядываясь по сторонам, лишь бы не смотреть в ее глаза. Гарри напряженно замер тогда у двери и спросил, где Малфой. Он даже не понял, как больно ей сделал, словно выбивая весь воздух из ее груди этим вопросом. И Рон сразу насторожился, то и дело вопрошая, при чем здесь «хорек». Тогда они попили чай в напряженной атмосфере непонимания, помолчали каждый о своем и, наконец, расстались… Лишь Полумна довольно часто посещала ее без приглашения, а за порогом Лавгуд всегда дожидался неизвестный верный спутник. Она светилась от счастья и приносила глупые забавные безделушки, напоминающие Гермионе, что она еще дышит, а не плывет в безвременье. Это еще сильнее давало Грейнджер понять, как на самом деле она одинока. Родителей она не видела, да и были они теперь по сути чужие ей люди. А кто еще, если они ничего о ней не помнили? Сначала, когда только-только закончилась война, было больно. Но мама с папой так ничего и не вспомнили, не участвовали в ее жизни, не следили за ее поступками своими теплыми любящими взглядами. И, рано ли, поздно ли, эта боль утихла. Свернулась плотным клубком былого и осталась в ней, просто позволяя помнить, но не давя. А вот отсутствие в ее жизни Драко Малфоя неожиданно ударило по нервам. Боль, которая, казалось, разъедала ее кости, мышцы, кожу… Словно могильный червь, грызущий ее изнутри. Это стало очень неприятным открытием, о котором она старалась не думать. И все равно ей это не помогало. Каждый вдох был словно пропитан шиповником, мятой и легким ароматом полыхающего в камине дерева. От раздумий, унесших Гермиону в собственный мир воспоминаний, ее отвлек согревающий лучик солнца, пробежавший по ее лицу. Она смутилась под удивленными взглядами соседей, с недоумением смотрящих на застывшую на пороге молодую девушку, быстро сняла теплую зимнюю куртку и кинула ее на пол прихожей своего дома. Чуть слышно закрылась входная дверь, когда Гермиона направилась к скверу, располагающемуся неподалеку от дома. Она поежилась от легкого ветерка, который не ощущала на своем лице примерно с конца декабря. Мерлин… Как много света… Как много воздуха, движения; проявления жизни обрушились на Гермиону оглушающей лавиной, бьющим по всему ее существу цунами. Словно каждый шорох стал отдаваться прямо в ее голове. На миг даже показалось, что она слышит перебирающую членистыми лапками божью коровку, и Гермиона подумала, что сходит с ума. Словно в дурацкой старой комедии «Без чувств», когда главный герой начинает видеть и слышать ВСЕ. Она резко вскинула ладони, стремясь прикрыть уши, но остановилась. Господи Боже… Она все это пропустила? От порыва сильного, но теплого ветра ее обдало мелкими каплями из фонтана, тело чуть заметно вздрогнуло от подзабытого ощущения. Да, Гермиона начала жить, но теперь, без Малфоя, ей было страшно. Она должна все исправить? Должна? * * * Малфой тупо уставился в камин, в очередной раз пытаясь отгадать, что интересного в нем видела Грейнджер. Нарцисса уехала в путешествие, в которое он насильно отправил хиреющую мать. Она не лезла к нему, но ему все равно было тяжело, словно она знала, что с ним происходит. В холодном аристократическом сердце поселилась горечь, которую он никак не готов был испытывать, не желая принимать, что так многое отдал ради призрачной надежды. Так много, всего себя, только бы вернуть в ореховые глаза прежние краски жизни. «Верни мне меня, Грейнджер, верни, сука», — шептали его губы, когда в бутылке заканчивалась терпкая янтарная жидкость. Мерлин, он настоящий слабак. Его сломала мелкая гриффиндорская заучка. И даже мстить не хочется. Он видел слишком много ее боли, чтобы вновь эту боль ей пожелать. Малфой сжал кулаки и криво усмехнулся — он не будет унижаться и дальше. Пошла она… * * * Где-то в хитросплетениях мыслей и гребаных дебильных чувств потерялась просьба колдомедиков прибыть в больницу Святого Мунго. И Драко очнулся только тогда, когда прислали напоминалку. Видимо, целители и впрямь очень хотели, чтобы он посетил скромную обитель больных магов и сумасшедших ведьм. Драко постарался привести себя в порядок, не стоило сыну приличного семейства выходить на улицу в помятом виде, хотя по вечерам Малфой с удовольствием плевал на это правило, какая разница, в каком виде его увидит очередная маггла в очередном маггловском баре? Больница его встретила суетящимися работниками и специфическим запахом, характерным для подобных заведений. Знакомый колдомедик со странным оттенком волос стоял возле отделения для душевнобольных, сложив руки в смиренном жесте. Драко едва заметно поморщился, его раздражало это показушное поведение человека, заботящегося о душевном здоровье других людей. Такое же поведение проскальзывало в некоторых жирных служителях Министерства Магии, которые лишь делали вид, а не заботились о простых волшебниках. — Мистер Малфой, добрый день, — склонив голову в фальшивом приветственном кивке, сказал колдомедик и сухо улыбнулся, — мы попросили вас сюда прибыть, потому что терапия мисс Паркинсон подразумевает эмоциональные переживания. Мы хотели бы, чтобы вы встретились с ней. — Для чего мне это? — высокомерно ответил Драко, поправляя ладонью волосы. — Мне неинтере… — О, мистер Малфой, не делайте преждевременных выводов. Мисс Паркинсон есть о чем вам рассказать. К тому же я уверен, что и вам будет любопытно взглянуть на нее. Драко на секунду закатил глаза, совсем как Грейнджер, но поймал себя на этом жесте и смутился. В нем слишком часто стали появляться ее привычки, и это раздражало. Он мог бы отказаться и покинуть больницу незамедлительно, наверно, так было бы даже лучше, но ни с того, ни с сего появилось желание посмотреть Паркинсон в глаза. Ему бы еще уверенность, что это действительно нужно… Паркинсон сидела в каком-то выцветшем ситцевом платье в цветочек и куталась в потрепанную шерстяную кофту. Лицо ее за время лечения приобрело какой-то серый оттенок, губы без яркой алой помады, которую она так любила, казались какими-то чужеродными, волосы висели спутанной паклей. Если бы Драко вдруг забыл, что она сделала, он бы даже ее пожалел как сокурсник, потому что Пэнси выглядела сломленной и подавленной. В какой-то момент времени, когда он разглядывал ее искусанные руки, некогда ухоженные, а теперь лежащие безвольно на коленях, скрытых этим дурацким ситцевым платьем, она подняла голову и посмотрела в его глаза. Драко с трудом подавил желание отойти от Паркинсон подальше, потому что на него словно взглянули потухшие глаза Гермионы после гостеприимного подвала. В душе поднялся ураган мыслей, чувств, воспоминаний. Захотелось пойти и отыскать Грейнджер, впечатать ее в свое тело, защищая от всего, что с ней может произойти. Было жутко видеть такую сломленную Пэнси, ведь он не понимал, почему она такой стала. Что знал он об ее прошлой жизни? Что видел в ее глазах, затянутых пошлой поволокой? Он вообще когда-нибудь видел в ней живого человека с душой, желаниями, проблемами и долбаными чувствами? А может, они и сам внес свою долю в то, что с ней стало? Пэнси криво усмехнулась, и Драко передернуло от этой жуткой ухмылки, он словно увидел нарисованные губы, растянутые в улыбке на лице внезапно умершего клоуна, в подернутых пленкой глазах которого застыла вечность. Паркинсон, казалось, разрывало от горечи, переполнявшей все ее существо, когда она тихо прошептала: — Привет, Драко. Тебя все-таки позвали эти придурки в лимонных мантиях? Ненавидишь меня? Она разгладила это херово ситцевое платье на своих коленях и опустив голову. Эта картина вызывала в Драко слишком больные воспоминания о матери. Такое же ситцевое платье, разбитые губы и кровоподтек на скуле. Он тряхнул головой, пытаясь растрясти дурные мысли, и даже не заметил, с какой болью, раздирающей все ее существо, улыбнулась Паркинсон. — Хотел бы, Пэнси. Но я увидел слишком многое, чтобы продолжать хранить ненависть к тебе, — Драко покачал головой и вновь перевел взгляд на пугающие искусанные пальцы Паркинсон. — О, херовы акромантулы, Драко, ты стал совсем не таким, как раньше. Может, и не зря эти лимонные полудурки позвали тебя, считая, что я должна извиниться и посмотреть тебе в глаза, — Пэнси смущенно поводила ладонью в воздухе, изображая, какие пространные мысли могли витать в головах странноватых колдомедиков. — Прости меня. И Грейнджер передай мои извинения, хотя лучше нет, не напоминай ей обо мне. Мне и вправду жаль, что я все это сделала. Пэнси поднялась со стула и отошла от Драко, попрощавшись кивком головы. Малфой покинул больницу, оставляя тоскливую атмосферу за своей спиной. Короткая встреча оставила слишком многие чувства, которые он не должен был чувствовать по отношению к больной истеричке Паркинсон, которая загубила все его надежды. И с каких пор он начал испытывать жалость по отношению к кому-то, кроме себя? Зачем он вообще согласился на эту бредовую встречу? Ему лучше продолжать ненавидеть Пэнси, ведь надо кого-то винить во всем случившемся просто потому, что так проще. * * * Гермиона туго стянула волосы лентой, чтобы не мешались, достала тряпки, ведро и веник из-под лестницы, чтобы вычистить свой дом до идеальной чистоты. Она ведь вроде как решила начать новую жизнь, а в ней нет места старым вещам. Гермиона скоблила, терла и сметала из углов паутину. Ей было стыдно признаться в том, что в ее доме и вправду так грязно. Ах, если бы это видела мама… Но она, конечно, не видела, как и все остальные, кроме Полумны, которая обещала помочь в воскресенье, когда в Хогвартсе будет выходной, но Гермиона ее не дождалась, в ее голове царило твердое желание что-то изменить и исправить прямо сейчас. Она не должна останавливаться, она все сделает правильно, она уже решила вернуться в Хогвартс в следующем году. Да, блин, она даже с радостью выбросила свой протертый с одного боку диван, слевитировав его на помойку ночью так, чтобы никто не увидел. Утром следующего дня ей уже привезли новый, заказанный по каталогу. Она хмыкнула, усевшись на любимое место возле камина, и с улыбкой подумала о том, что Малфой ей бы не поверил. Теперь, когда она все для себя решила, вспоминать о нем было не больно, ведь она все исправит. Вот только было очень страшно, что он ее не простит. * * * Драко пытался отвлечься, замещая тупую Грейнджер новыми воспоминаниями. Пьянки, доступные девки, их податливые тела и мягкие сиськи. Его член, упирающийся в очередную дырку… Мерзко. Просто мерзко. И мерзко только лишь потому, что он ничего не чувствовал. В мыслях его мучили теплый ореховый взгляд, упрямо поджатые губы и копна непослушных волос. Тупая грязнокровка! О да, теперь он вполне может так ее назвать, предательницу, гадкую шлюху, которая попользовалась им, в полной мере заслужив такое к себе отношение. И Малфой с каждым разом старательно пытался вытрахать ее из своей головы. Сегодняшней ночью он возвращался из бара трезвым и злым. Глядя на очередную тупую девку с завитками каштановых волос, он с прискорбием понял, что и эта дырка ему не поможет. Как не поможет и очередная бутыль с огневиски. Осталось только успокоиться и подождать, пока образ задыхающейся под ним Грейнджер померкнет в голове, пока он не забудет, как идеально двигался его член в ней. Пока его память смажет ее образ, и сойдет любая другая девушка с каштановыми завитками, которые он накрутит на кулак и будет тянуть, вколачиваясь в очередную дырку. Впрочем, Драко лукавил: он уже смирился, что Грейнджер ему из головы не выкинуть, ведь то, что случилось между ними, было чем-то особенным, взламывающим его щиты и холодность. Ему лишь не хотелось сдаваться, не хотелось превращаться в тряпку, поэтому он будет продолжать барахтаться, пытаясь выбраться из океана душащих его волю эмоций. По парку, окружающему родной мэнор, он шел, лениво волоча ноги. Ночной воздух наполнял тонкий аромат цветущих деревьев, с которых постепенно опадали цветы. Драко жмурился, чуть приподнимая голову, когда щеки касался очередной упавший с дерева лепесток. Конец мая выдался теплым, и деревья в этом году цвели долго, сменяя друг друга. Вишни, яблони, потом сирень… И вот теперь лепестки медленно опадали, предвещая скорое лето. Расстегнутая наполовину рубашка надувалась парусом от легкого ночного ветерка, в вырез попала пара лепестков сирени. В голову пришла ленивая мысль, что он мог бы аппарировать прямо в дом, но это было скучно. Почему не прогуляться, пока на небе светит луна, а под ногами слышен шелест зеленеющего газона… Ночные прогулки полезнее, чем очередная привычная бутылка в кабинете. Драко поднял опущенную голову, когда до особняка оставалось совсем немного. На ступенях лестницы сидела маленькая женская фигурка и обнимала себя руками. Грейнджер… Очередное видение. Малфой махнул рукой и попытался пройти мимо, но споткнулся, стоило знакомому запаху достичь его носа. Он стратегически отступил в тень козырька над дверью. Он не мог допустить, чтобы эта близость сломала его, ведь он еще даже не успел вдоволь побарахтаться. Грейнджер подняла голову, глядя на него своими дебильными щенячьими глазами, встала и сделала пару шагов, оказываясь рядом с ним. Отойди-отойди-отойди!!! Он хотел орать, хотел выскрести ее из себя, вырвать видения из своей головы. — Какого хрена ты тут забыла? Ее тонкие пальцы сделали попытку прикоснуться к его щеке. Драко резко отдернул голову. Словно ее рука могла его обжечь. И почему — «словно»? Гермиона печально улыбнулась, опуская руку. — Я пришла попросить у тебя прощения. Я совсем недавно поняла, как одиноко в моем доме стало без тебя. Прости меня. Грейнджер нервно сжала кулаки, заводя их себе за спину. Драко видел: она волновалась, она хотела, чтобы он простил ее, но знала, что этого не случится. Малфои обид не прощают. Драко пытался справиться с собой. Его башка разрывалась от парадокса. Он был обижен, фактически предан, но тело, стоило только этой девке появиться перед ним, моментально отреагировало. Пальцы скрючивало от желания впиться в ее кожу, насладиться ею, вломиться в нее. Как давно он не испытывал удовольствия от секса с мимолетными потаскухами. И он знал, что с конкретно данной потаскухой Грейнджер все будет по-другому. Рука обхватила нежное женское горло, придавливая к массивной дубовой двери. Глаза в глаза, напряжение в воздухе было почти ощутимо. Пальцы провели по коже, вдавливаясь, почти причиняя боль. — Думаешь, все так просто, сучка? Пришла, попросила прощения, и я уже у твоих ног? Маленький преданный щенок? Понравилось меня таким видеть, да? Тело придавило ее своим весом, нога оказалась между ее бедер, давя, заставляя открыться, стать беззащитной. Член мгновенно отвердел и оттягивал брюки. Как быстро, не то, что было с другими… Он хотел ее до дрожи, до безумного стремления бросить все, вновь унизиться, но добиться желаемого. Грейнджер задрожала, видимо, она не до конца справилась со своими страхами, но Драко в этот момент было все равно, у него сорвало крышу. Он смотрел на нее глазами, покрытыми поволокой ярости и желания, и не мог скрыть этого в себе. Ну, и пусть. Он устал притворяться, а она, похоже, даже готова позволить сделать себе больно сейчас. Почему? Грейнджер подняла голову, потянулась к его губам, словно прося прощения взглядом. Драко, казалось, разорвет от этого ее мысленного «прости». Он, не думая более ни о чем, кроме ее тела, кроме ее губ, груди, дыхания, ворвался в ее рот языком, словно ломая собственные мысленные блоки. Рука жестко обхватила подбородок, не давая сдвинуться, не позволяя отстраниться: сегодня он будет главным, сегодня он сделает все, о чем так сильно мечтало вечерами его пьяное сознание. Он чувствовал, как подогнулись ее колени, как ласкает его небо легкий женский вздох, смешанный со стоном. Он намотал ее отросшие волосы на кулак, оттягивая назад, заставляя выгнуть шею, разомкнуть губы шире, принять его жесткий, не сдобренный пониманием поцелуй. И даже это она принимала. Может, гриффиндоская девка и вправду чувствует за собой вину? Он посмотрит… Малфой продвинул свое колено еще дальше, почти посадив Грейнджер на свое бедро, вжимаясь в ее промежность, ощущая ее кожу сквозь ткань брюк. Она раскраснелась, почти задыхалась, почти теряла сознание в его руках. И он понял, что не только он сам скучал без нее, она скучала так же, просто не могла этого понять и принять. Его руки сорвали тонкую блузку, посыпавшиеся пуговицы потерялись в траве возле крыльца. Плевать… Ладони обхватили упругие полушария, направляясь пальцами вниз. По коже руки проехались ее напряженные соски, пока он опускался ниже, почти царапая. Губы обхватили кожу ее шеи, зубы почти оставляли следы. Без нежности, но так, что сосуды лопались от желания, разрывающего их на части. Пальцы стиснули пояс юбки, пытаясь стянуть вниз, но чертова материя не поддавалась. Ничего, он пойдет другим путем. Руки задрали ткань снизу, зажимая между телами и обнажая бедра и чулки с ажурной резинкой. Ногти вдавились в нежную кожу, оставляя следы. «Да, сучка, мои следы на твоих ягодицах!» В порыве какого-то безумия он разорвал белые трусики, ощущая, какими влажными они стали. Она стала влажная для него. Из груди вырвалось почти рычание, он готов был взять ее прямо сейчас, сломать отпор, которого и в помине не было, наплевать на условности, лишь почувствовать своей кожей ее упругую влажную тесноту. Гермиону лишенные нежности поцелуи и ласки неожиданно поразили. Сейчас эти жалящие прикосновения сводили с ума, заставляли желать большего, ломали дыхание, затыкали сердце, оставляя его захлебываться собственной кровью. Она хотела остаться пеплом у ног Малфоя, лишь бы быть всегда рядом. Теперь уже всегда. Он тихо и незаметно похитил все ее мысли, оставляя в голове только себя, только свои движения, только свои жестокие поцелуи, выжигая все остальное. Боль, страх, ненависть. Друзей, семью, школу. С искусанных губ срывались стоны, врываясь в его рот раскаленным железом. И она знала, что он чувствует то же. Ее руки ласково пробежали по мышцам его торса, скрытого рубашкой. Не накачанный, но и не хилый. Обычный. С обычной мужской фигурой, узкими бедрами, широкими плечами. Да, обычный. И от этого еще более желанный. Гермиона чувствовала, как шевелятся ее губы, шепча что-то непонятное. Ни он, ни она даже не слышали… Только короткий треск ткани. Что он с ней делает? Заставляет терять разум под собой. И почему ей не страшно от его грубых прикосновений? От того ли, что после подвалов дома Паркинсонов она начала получать какое-то извращенное наслаждение от жестоких ласк? Или с Малфоем она знала, что ей ничего не угрожает? Неважно… Черт возьми, это совсем не важно, когда его рот накрывает ее грудь, влажными ласками почти заставляя обугливаться от электрического тока вожделения. Она заметила, что он аппарировал вместе с ней только тогда, когда упала от резкого толчка на мягкую кровать, она даже пароля, выдохнутого в ее рот, не услышала. Ее волосы рассыпались по простыням тугими завивающимися кольцами. Пока Грейнджер пыталась осознать действительность, Драко грубо развел ее колени, открывая своему взгляду ее нежные складки. Влажную плоть обожгло от прикосновения его языка и воздуха, который он выдохнул прямо в нее. Тонкие пальцы стиснули простынь. С губ сорвался почти крик. Еще… Еще… Еще немного… Драко обхватил губами клитор, чуть сдавливая, вызывая стон. «Если эта сладкая пытка не кончится, я умру…» — говорил этот стон. Она судорожно вцепилась в его плечи, прося подняться, наполнить ее, войти в нее, поделиться ее вкусом в поцелуе. Он знал, что внизу ее живота все болело от чувства пустоты. — Пожалуйста, хочу тебя, прямо сейчас, — взмолилась Гермиона, почти хныча. И он не стал бы прислушиваться, но член уже ломило от острого желания наполнить ее до самого основания, до полной эйфории. Резко перевернув ее кверху спиной, Драко сразу до предела вошел сзади, заставляя Гермиону вскрикнуть. Как давно им хотелось этого, как они скучали друг без друга и как же было прекрасно вновь чувствовать каждой клеткой тела, каждым нервным окончанием движения партнера. С каждым новым толчком член задевал самые нежные точки, раздвигая ее плоть. Ощущения потекли по нейронам, затапливая обоих с головой. Вскоре Гермиона не смогла удержаться и распласталась на простынях, а Драко все резче дергал кулаком ее волосы, заставляя выгибать шею, открывая беззащитное горло. Сам он с каким-то диким чувством фиксировал глазами, как его член проникает в нее. Мерлин, неужели он вновь на это смотрит?! Вот после таких зрелищ человек готов отправиться на тот свет, потому что все самое идеальное в своей жизни он уже видел. Драко казалось, что воздух закончился. Стало совсем нечем дышать, только ее запахом, только ее выдохами… Кожей чувствовать, как раздвигает ее внутри, как проникает все глубже и глубже, как внизу живота зарождается что-то, несущееся к головному мозгу, желающее разрушить его волю, гордость, его… Он бедрами подался вперед еще резче, заставляя Гермиону царапать простыни, так, что ломались ногти. Он укусил нежную кожу основания ее шеи, словно рисуя зубами метку, оставляя автограф, чтобы все знали, кому принадлежит эта женщина. Ни на миг не останавливаясь, он подхватил ее за талию и прижал ягодицами еще ближе к собственным бедрам. Обоим было больно друг без друга, и сейчас они отдавались так, будто завтра мир должен был захлебнуться в апокалипсисе. — Моя, — припечатал, словно клеймо на ней поставил, Малфой, чтобы в следующее мгновение излиться в нее, со стоном проникая в последний раз. Чувствуя, как она сокращается, слыша, как она задыхается в агонии страсти, зная, что она раскрывает свои потрескавшиеся губы в немом крике. Единственная нужная. Идеальная его. Но… Одно слово в агонии не считается, так ведь? Мокрая от пота спина откинулась на свежие простыни. — Свободна, Грейнджер, — лениво ответил он, когда дыхание успокоилось. Чего он этим добивался, придурок? Проверить ее? Сделать больно за собственную боль? Надеялся, что она уйдет и он перестанет испытывать постоянно взрывающиеся в кашу мозги при одном только ее присутствии? Его размышления прервало короткое: — Я никуда не уйду. Грейнджер убежденно кивнула головой, поднимаясь и нависая над Драко, от чего прядки ее волос щекотали его обнаженные плечи. — Не уйду, пока ты не скажешь, что я для тебя ни черта не значу и тебе противно. А еще что ты просто так бросил школу, решив повеселиться над сломанной грязнокровкой. Скажи. И я уйду. О, это просто. Он прямо сейчас это скажет, чтобы избавить себя от еще больших сожалений. — Ты ни черта… Ладно. Просто еще раз. Он просто еще не научился толком выговаривать это маггловское словечко, к которому его приучила Грейнджер. — Ты ни чер… Грейнджер ухмыльнулась и уткнулась в грудь Драко, он почти машинально накрыл ладонью ее голову. И тут… — Сегодня, впервые выйдя на улицу, я поняла, как сильно в тебе нуждаюсь. Не покидай меня… Пожалуйста. «Очнись, Драко. Ты стал моим миром. Моим смыслом. Моей надеждой и радостью. Моим воздухом». Каким образом она умудрилась вложить свои мысли в его голову? Или это он сам додумал? Нос зарылся в каштановую макушку, а перед глазами стояло ореховое море, в котором он утонул, чтобы наконец-то воскреснуть…