Собачьи сны

Фарфоровые статуэтки. Ломанные изгибы разбитых тел. При свете слабого луча, пробившегося из-за тяжелых занавесок, кровь на них кажется забродившим вином. Капли стекают с гладких поверхностей, впитываясь в дорогой длинношерстный ковер. Бордовый цвет заполняет комнату. Джим облизывает губы, поднимая с пола отколовшуюся от фигуры балерины кисть. Хрупкие белоснежные пальцы, сжатые в неестественной позе, завораживают. Он хочет видеть их живую копию, но непослушные, холодеющие руки женщины не повинуются, приходится изменить позу, относительно той, которая была задумана изначально. Но ничего. Его гувернантка слишком грациозна, чтобы не удовлетворить эстетический вкус Мориарти. С несвойственной натуре Джеймса нежностью он убирает ее всклокоченные волосы в пучок, завязывая их лентой, взятой из швейной шкатулки. Насыщенно-рыжие локоны, с подкрашенными седыми корнями, кажутся еще более яркими в обрамлении запекшейся крови, но… но это не умаляет их шарм. Вероятно, Джим видит данную картину в иных, не доступных для других красках. Недаром он провел семь лет в Capio Nightingale, чудесной психиатрической клинике Лондона, где его научили зарывать мысли и чувства максимально глубоко внутрь. Настолько глубоко, что его даже признали психически вменяемым. Однако миссис Фрипп не успела оценить достижения современной медицины в области психиатрии. Проломленная черепная коробка и искаженное ужасом лицо – явные последствия халатности врачей, ведь Джеймс не виноват в том, что эта чертова неврастеничка вывела его из себя, когда попыталась вызвать полицию. Его приступ агрессии смогли остановить только слова, что «такой подонок не должен был рождаться на свет». В тот момент, слушая, как ее высокий голос срывается на хрип, Мориарти вспомнил, как в детстве представлял план своего возвращения «домой». Это должен был быть непременно какой-нибудь приторно-милый семейный ужин, чтобы у сторонних наблюдателей переваренная пища поднималась из желудка в глотку. Глава семейства, Энтони Пауэрс, сидел бы за столом, склонив голову в благодарственной молитве, стараясь всей своей фарисейской набожностью показать, что это не он накануне, до потемнения в глазах, втрахивал в стол свою молоденькую секретаршу. Его сынок, Энтони Пауэрс-младший, старался бы улыбаться, делая вид, что мерзкий свитер, подаренный ему на рождество вместо билета в камеру пыток, совсем не колет и не жмет. А миссис Пауэрс, до замужества - Мориарти, вероятно, в очередной раз принялась бы рассказывать о том, что кованые каминные решетки снова в моде… Но все вышло немного иначе. Мальчик повзрослел, и обида за последние два года пребывания в клинике сумела эволюционировать в ненависть. Обличающее возвращение в круг людей, которых он не имеет возможности назвать семьей, постепенно превратилось в красивую кровавую сказку, в которой каждому из участников предоставлялась возможность подумать над собственным прошлым и его ошибками. Высокомерная гувернантка являлась своеобразным полигоном, на котором необходимо было проверить, насколько реалистичны мечты Мориарти, не сдадут ли у него нервы. В планах даже было изнасилование, как самый простой способ унизить и показать, что он отрекается от этого убогого существа. Но в самый последний момент у Джеймса пропал интерес, когда он увидел страх и слабость. Презрительное, пусть и, в конечном счете, красивое зрелище. - Я думал, что мы сумеем поговорить, - Джим сидит на диване, внимательно рассматривая окоченевшее тело, - хотя бы как убийца и его жертва. Ведь у меня было столько времени, чтобы подумать над тем, что стоило бы сказать при личной встрече, а ты все испортила свой истерикой, - Мориарти вздыхает, поднимаясь на ноги, - впрочем, как и всегда, я не удивлен. Джим отряхивается, словно стараясь избавиться от неожиданного появления тоски в голосе, снимает нелепые садовые перчатки, упростившие ему работу при заметании следов, и уходит на кухню, чтобы открыть вентиль горелки, очищая это чудесное место при помощи волшебства спички и бутана. Как-никак сказка должна достигнуть своего финала раньше, чем «Добро» посадит его за решетку.