Собачьи сны

Кабинет психолога находился на третьем этаже жилой части детского дома. Такое расположение директриса оправдывала близостью «объектов изучения», на самом деле банально не имея желания быть причастной к происходящему хаосу. «Закрыть глаза, - говорила она в ответ на очередное извещение о драке, - это все, на что я способна». После таких слов она замыкала на ключ кабинет, простая обстановка которого не позволяла сделать более трех шагов от двери до окна. Несколько раз пересекая комнату, она отсчитывала эти шаги. Три в одну сторону. Три в другую. И снова. Это походило на умопомешательство. Но стоило ей в какой-то момент остановиться, наваждение проходило. Возвращались мысли и тупая апатия. Женщина опускалась на диван, потирая виски, и произносила одну только фразу: «Здесь нет моей вины». После этого становилось чуть легче, щелкала зажигалка, и комнату окутывал запах дешевых женских сигарет, ошибочно называемых легкими. Она прикрывала глаза, затягиваясь глубже, и принималась рассуждать вслух о том, что когда-нибудь они найдут спонсора и бедные orphelins (все слова, казавшиеся ей неприятными, директриса называла по-французски) обретут свое счастье. Так, успокаиваемая своими рассуждениями и никотином, она оправдывала происходящее вокруг, искренне считая, что все зло в мире от недостатка денег, не иначе. Если бы кто-то находился в этот момент рядом с ней, возможно, он бы объяснил, в чем ошибочность подобных умозаключений. Допустим, тот же Моран, недавно принятый в ряды педагогического состава, которого она благополучно сослала на третий этаж. Он не имел образования по необходимой специальности, пройдя только короткий курс психологии за 12 недель, но был нанят благодаря жизненному опыту и отсутствию других кандидатур. Ах да, стоит еще сказать, что он был единственным мужчиной в коллективе, что в глазах директрисы оправдывало отсутствие у него опыта общения с детьми. Не было с ее стороны и ни одного вопроса о причинах появления Себастьяна в стенах их заведения. Абсолютная халатность. Сам Моран предпочитал не говорить о себе, если того не требовала тема беседы или заданный вопрос. В таком случае он отвечал коротко, по существу, непременно мягко улыбаясь, чтобы не смутить собеседницу. Таким образом, банальное соблюдение норм приличия придавало его образу особую значимость в среде учительниц и нянечек-смотрительниц, большинство из которых были старыми девами, безнадежно верящими в то, что время их счастья еще не пришло. Морана они даже немного забавляли своей неспособностью понять его ироничный взгляд или высказывание. Хотя его отношение, конечно, в большей степени характеризовало презрение ко всему, что он увидел в первые дни своего пребывания в детском доме. За исключением учеников. Их судьбы, как книги в хранилище, выстраивались в стройные ряды. Одна за другой. И каждую ему хотелось извлечь из этого ряда и прочитать, делая простым карандашом пометки на полях. Разумеется, Себастьян не отказал себе в таком удовольствии. Первые несколько дней своего «испытательного срока» мужчина провел за изучением личных дел. Дешевая краска осыпалась, пачкая руки, а листы периодически разламывались в местах сгибов. Но это не мешало методичному вычитыванию историй детей, параллельно которому Моран делал пометки у себя в тетради, приписывая каждому короткую характеристику. Вряд ли кто-то, кроме самого Морана, объяснит, зачем понадобился такой серьезный подход, если все дела можно было взять для ознакомления в случае работы с кем-то определенным. Но так как Себастьяна никто не беспокоил во время этого занятия, ответ так и остался где-то в стенах «архива» - подсобки, где хранились дела, пропахшие табачным дымом заполнявшей их директрисы. На белых, не разлинованных, листах его блокнота одна за другой появлялись фамилии по алфавиту, а рядом с ними короткие характеристики: «отказались родители, забрала служба опеки, нет родственников». Постепенно страницы заполнялись новыми именами, которых, в конечном счете, набралось 117. По выражению лица Морана, закрывшего последнее «дело», было невозможно определить, какие эмоции он испытывает и испытывает ли их в принципе. Застывшие, будто неживые губы, изобразили подобие удовлетворенной улыбки, столь неуместной в данной ситуации, что тут же уголки губ опустились, и лицо его приняло привычное выражение отстраненности и покоя. Именно, когда на столе образовалась ровная стопка бумаг, которые нужно было отнести в «архив», в его дверях появился, наконец, первый «пациент». Его привела Брьяна Синдерс, полная женщина лет за сорок, с некрасивыми, чересчур резкими, но живыми чертами лица. Она говорила сбивчиво, отчего ее речь иногда было трудно понять из-за проглатываемых шипящих звуков. Казалось, еще немного и темные глаза заблестят от слез. Таких глупых и бесполезных, по мнению Морана. - Это невозможно. Снова… снова, - она грубо сжала пальцами плечо мальчишки, отчего тот скривил губы, сдерживаясь от попыток вырваться из захвата, - просто невыносимо. Как вести урок перед такими…чудовище, - она толкнула Мориарти вперед с такой силой, что тот покачнулся, теряя равновесие, но устоял. Рукой, которая была на плече мальчишки до этого, она уже утирала слезы, бормоча что-то, понятное только ей одной. - Я Вас понимаю, - абсолютно спокойно произнес Моран, поднимаясь из-за стола, - а теперь идите, - вопреки ожиданиям женщины слов утешения или возмущения не последовало. Только холодная, скупая улыбка.