Наяву (Lucidity)

– Я никогда об этом не фантазировал, – возразил он. Он еще никогда не позволял женщине трогать его так, как Старлинг сейчас. – Тогда какие были у тебя фантазии? – продолжила она. – Я думаю, что мы их все уже претворили в жизнь. – Все? Ты уверен? – Она бросила ему вызов, плотно обхватив его всеми десятью пальцами и сейчас же отпустив. Сидя между его ногами на коленях, она потянулась вперед, вся запутанный соблазн. Мелькнул розовый язык, и вспышка белого света прокатилась по необъятному Дворцу памяти, сметая на своем пути все стены, и двери, и замки, разрушая влажным жаром каждый барьер в вихре удовольствия. Ничто вокруг не существовало, он был ничем, когда он почувствовал сладкое тепло ее рта на мгновение, промелькнувшее быстрее молнии. – Расскажи, – потребовала она. Водоворот красок затуманил его зрение. Ему казалось, что сладкий яд блестел на кончике ее языка, который мучительно медленно скользил по его телу. – Когда я был на свободе, – выдохнул он и был награжден мягким нажимом губ, но ничем более. Он продолжил: – Бинты на моем лице... запах медицинского клея... я видел тебя передо мной... промокшую под дождем... дрожащую... Она полностью обхватила его своим ртом, ему было трудно говорить, но он знал, что для нее это было всего лишь справедливым обменом. Он построил лучше, чем мечтал. – Я так хотел тебя тогда, – хрипло продолжил он. – Ты была такой настоящей. Такой человечной. Неопытной, сильной, чуткой, чувственной. Многосторонней. Как изысканное вино, ты сочетала сложность и ясность в редкой гармонии, понятной лишь утонченным ценителям. Quod licet Iovi, non licet bovi, – прорычал он. В этот момент он почувствовал заднюю стенку ее горла, и Джек Кроуфорд покинул его мысли. – Я хотел придти к тебе, попробовать тебя, познать тебя всю, – он прохрипел, когда она полностью завладела им и ее язык прижался к нижней стороне его слишком чувствительного члена. Он протянул руку: – ...дотронуться до тебя. Я решил довольствоваться письмами тебе, но в конце концов, я должен был тебя видеть, – признался он, едва коснувшись костяшками пальцев ее виска. Клариса видела, как исказилось его лицо, когда горячая река протекла за ее грудной костью. Минуты шли, и тиканье старых часов на каминной полке было единственным звуком. Его чувства постепенно вернулись, и он услышал треск пламени, поглощающего дрова в очаге, и увидел зеленые с золотом оттенки дневного света. – Тогда почему ты так долго ждал? Почему сейчас? – Клариса опять сидела на полу у его колена, нежно держа его в одной руке. Он вглядывался в черты лица единственной женщины, которая заставляла его чувствовать почтение. Естественное пренебрежение к людям не касалось ничего, относящегося к Кларисе Старлинг. Ангел? Нет божьего милосердия в мире проклятых, но комизма в нем достаточно. Мимолетность – несомненный факт. Рискует ли он ее потерять, если они сделают хоть еще один шаг? Даже сейчас он чувствовал знакомую пустоту утраты. Влияния логики больше не хватало, чтобы претворить в жизнь первоначальный план. Какое же это мучение – сидеть на пиру, умирая от голода, но без возможности впиться зубами в сладостные яства! Пока он смотрел на нее, солнце показалось над горизонтом и мир стал заметно ярче. Решение было принято. Не давая благоразумию поколебать его решимость, он рассказал ей все, что мог. Он будто кровоточил правдой. Как человек, не знающий стыда, он обнажил перед ней свое вожделение в беспристрастных откровениях, вызывая неистовые, раскаленные образы, утоляя ее жажду познания его внутреннего мира. – Ты... посещал... меня? – Ее глаза расширились от шока. – Только чтобы увидеть тебя, иногда всего лишь на мгновенье. Всегда издалека. Я никогда не подходил слишком близко, Клариса. Видел тебя только так, как любой другой, идущий по своим делам по тем же улицам. Одного мимолетного взгляда хватало на годы. Радость, боль, печаль и надежда – все лилось с его губ прямо в её сердце, где ещё недавно была пустота от отвергнувшего ее мира, к которому она никогда не принадлежала. Эта колючая пустота была такой холодной, что только аморфная теплота взаимной любви могла полностью заглушить боль. Каждое его слово было бальзамом для ран, оставленных одиночеством, и он продолжил: – Я думал о тебе каждый день. Иногда меня охватывал полет воображения. Однажды я представил, что я, на моей стороне планеты, вдохнул тот воздух, которым дышала ты, – аромат, несомый сладким ветром, – и я не смог выдохнуть. Я принял решение удержать тебя во мне навсегда, – тихо объявил он. – Однако тело не всегда слушается головы, – проговорил он задумчиво. И добавил после момента молчания: – Я упал в обморок. Клариса уставилась на него в изумлении. – Ты упал в обморок? В обморок? – почти прокричала она. – Постарайся успокоиться, Клариса. Да, в обморок. – Ты упал в обморок, – прошептала она, обращаясь больше к полу, чем к нему. Он задержал дыхание до тех пор, пока не упал в обморок, подумала она. Смех не вырвался наружу, когда нежданная радость переполнила ее. Она могла остаться с этим человеком. Навсегда. Не скрывая эмоций, она поднялась до уровня его лица и оседлала его на стуле. Ее руки обвились вокруг его головы, чтобы втянуть его в поцелуй, но замерли, когда она почувствовала характерный лед стали на своем затылке. Он провел лезвием по ее коже, потом игриво помахал им перед ней и положил на стол рядом с ними. Клариса, замерев поверх него, смотрела, как он снял крышку с блюда на подносе. На блюде лежал тесак, который она до этого достала из-под матраца и вернула на кухню.