Наяву (Lucidity)

– Arma tuentur pacem. Первый урок: поддержание перемирия. – Я думала, первым уроком была фелляция? Ее напускное спокойствие не застало его врасплох. – Тебе не требуется наставления в этой области. Его улыбка была для нее такой драгоценной, такой близкой и честной в этот момент. Единящие узы начали сплетаться в узор; одна линия пересекла, блестя, мягкую щеку. – Слезы? Это ли великий и могучий воин Старлинг? – Нет. Всего лишь женщина, – сказала она. – Женщина, которая только что обнаружила, что нуждается в чем-то ей неподвластном. Она попыталась подняться с кресла, но он прижал ее к себе. – Можно ли предположить, что то, в чем ты нуждаешься, это я? Она не сводила взгляд с пульсирующей артерии на его шее, лаская его плечи, опуская руки все ниже и ниже вдоль его торса, увлекая мягкую ткань его рубашки за давлением порхающих пальцев. – Это то, что ты вожделеешь, Клариса? Власть надо мной? Он схватил ее за плечи и притянул ближе. Клариса вздрогнула, когда он обнажил зубы в рыке в сантиметре от ее лица. – Это ли то, в чем ты нуждаешься? Она подавила всепоглощающее желание закричать, что она его любит, – но нет, не сейчас; никогда. Вместо этого она протянула руку вниз и обхватила его удовлетворенный член. – Вот в чем я нуждаюсь. – Затем она положила руки на его виски и, глядя в глаза, сказала: – Ты сумасшедший в глазах всего мира, но я, вероятно, тоже сошла с ума, потому что я хочу всего тебя, – она сжала его голову между ладонями. – Я хочу знать, что тут внутри. Ты меня завораживаешь – не злись. Я не хочу изучать тебя. Я хочу тебя познать. Хочу быть единственным человеком, услышавшим твои мысли, понявшим твой мир. Да, я хочу иметь всего тебя. Но это ведь не более чем справедливо, потому что это ты так влияешь на меня. – А как же ягнята, Клариса? Они не будут кричать в твое отсутствие? – он внимательно смотрел на нее. Важность ее ответа была Кларисе понятна, и искра ясности, снизошедшая на нее, была как благословение. – В твоем мире мало звуков, не так ли? Пристальный взгляд, затем простое подтверждение: – Ты права. – Что ждет меня там? – Тишина. – Это было для него таким же откровением, как и для нее, и его мозг, казалось, в одно мгновение решил четырехмерную задачу. – Цвета ярче земных оттенков. Неповторимые образы. Ароматы такой благодати, которую не вообразить в бренном мире. – Мм. Водоворот чувств? Как раз то, что нужно для моего бренного мира. Ее слова вернули его к реальности. – Мы не закончили первый урок. Клариса потянулась в сторону, взяла тесак и швырнула его в огонь с убийственной точностью. – Первый урок закончен. Лектер поднял бровь в ответ и промурлыкал: – Думаю, я не расстанусь со своим. Клариса помедлила. – Что ж, тогда ко второму уроку. – Я ошибаюсь, или ты хотела, чтобы я тебя трахнул? – Одно другому не мешает. – Как лестно, – ухмыльнулся он. – Попробуешь доказать обратное? – Как насчет компромисса? Ars amandi. Второй урок: искусство любви. Ее колени упирались в кресло по обе стороны от него. Он потянулся за одной ногой и помог положить ее на подлокотник. Когда он проделал то же со второй ногой, он надавил на ее торс так, чтобы она беззащитно лежала на его бедрах, а ее голова свешивалась с его колен. Клариса слышала, как атлас ее халата сдался под напором стали, и ее соски затвердели от смеси холода и предвкушения в воздухе. Ее нагота в свете дня была чем-то всецело новым для Ганнибала. Она лежала перед ним – доверчивая, податливая и, самое главное для него, осязаемая. Когда он начал гладить ее, то делал это больше по велению инстинкта, ибо он познал глубокую удовлетворенность от одного ее вида. Он сохранил этот образ, этот момент, как цветок меж страниц своего сознания, чтобы увековечить проблеск восторга, вызванного зрелищем её обнажённого тела. Она обхватила его лодыжки, и его руки очертили и смяли линии ее груди, пальцы обвели нежные соски, и она вздохнула от удовольствия. Он продолжал филологическую дискуссию, а его руки медленно опускались все ниже и ниже. Клариса пыталась сконцентрироваться на его словах ради мимолетной награды – сумасшедше легкого давления его пальцев на ее горячий клитор. Это был вопрос? Сейчас, сейчас… – Ars atrium, – прошипела в ответ она и почувствовала сладостное удовлетворение от его движений, но только на мгновенье. Она извилась, чтобы быть ближе к его руке, и чуть не оглохла от всей крови, гремящей в ее голове, пытающейся перетечь в другой конец ее тела и бурлящей под его пальцами. – И что же логичного, Клариса, – спросил он, укладывая ее лодыжки на спинку кресла, – в приравнивании оргазма к удовольствию «смерти»? Возможно, нам придется назвать этот урок ars moriendi – «искусство умирания»? Он потянул ее к себе и вверх. Кларисе, больше на свисающей с его коленей, было хорошо его видно, когда его губы сомкнулись вокруг нее. Она кончила с головокружительной скоростью. Кровь, кипевшая до этого в центре и лишенная свободы, устремилась к поющим нервным окончаниям, и ее тело будто отключилось. Через некоторое время мир перестал кружиться, и Клариса Старлинг обнаружила, что пропустила часть беседы. – Mortuum значит «уступивший смерти», как, например, в выражении caput mortuum, или «мертвая голова». Он опустил ее обратно вниз, но обхватил ее голову, чтобы она видела, как он направил ее руку к своей эрекции. – Изменим написание, и получится немецкое kaputt, что значит «сломанный». Как ты думаешь, как из слова «голова» со временем получилось слово «сломанный»? Не стоит забывать о caput mundi, или «главе мира» - здесь имеется ввиду Рим и, соответственно, Бог. Он притянул ее голову поближе. Остановил движение ее мягкой руки на своем члене, принуждая ее пальцы крепко сомкнуться вокруг него, требуя ответа: – Что же ты выберешь, Клариса? Caput mortuum или caput mundi? Смерть или подчинение? Нелегкий выбор, для некоторых. И, что более важно, не такие варианты, из которых доктор Лектер обычно дает выбрать. Клариса Старлинг тщательно продумала свой ответ. – Если писать с буквой «k», то при выборе kaputt mundi у нас получится сломанный мир, – она взглянула на него, чтобы удостовериться в том, что он понял. – Если ты согласен на эту небольшую уступку, я выбираю kaputt mortuum. Вместе мы победим смерть.

***

Ганнибал Лектер наблюдал с огромным удовлетворением за тем, как Клариса Старлинг год за годом справлялась со всеми заданиями, сдавала все экзамены на ура; иногда ее прекрасные шелковистые ноги лежали на его плечах, иногда они упирались в пол – в тех случаях, которые они любя называли a tergo. Она была хорошей ученицей, и он иногда размышлял о том, что не мешало бы стать размеренней. Но тогда он замечал осколки разбитой чашки и думал в одиночестве о kaputt mortuum; тогда он напоминал себе о том, что оставались сотни языков и что тех, которые он еще не изучил, было большинство. И тогда он отправлялся, чтобы найти ее, где бы она ни была. Что касается Кларисы, она упивалась этим чувством – быть так наполненной Ганнибалом. Она старательно поддерживала сомнительное равновесие в их отношениях. Они уехали из его дома рядом с Пестумом вскоре после того утра, которое стало ярким полднем к тому времени, как они покинули кресло. Она никогда не позволяла себе забыть, почему это было необходимо: даже не зная деталей его плана, она была уверена, что он не подразумевал ее жизнь в этом доме. Пролетали дни, недели, месяцы, потом годы, но тот электризующий заряд всегда оставался в воздухе между ними, шипя и заключая их в сферу, где два полюса вращались в бесконечном танце света и тьмы под звездами, указывающими путь. Во время поездки на архипелаг Огненная Земля они стояли там, где Атлантический океан встречает Тихий, и завораживающие огни Ушуайи мерцали вдалеке. Он поцеловал ее ладонь и спросил: – Что ж, моя дорогая, оказался мой мир достойным того, как я его описал? В такие моменты, после стольких лет пути по их дороге вместе, она так хотела поддаться искушению и довериться ему; поверить в то, что его характер изменился, что он не сможет быть без нее; в то, что она может сказать ему, что любит, и услышать то же из его уст. Но их путь всегда больше напоминал танго, и нужно было следовать правилам танца. Она знала даже сейчас, что следовало быть осторожной. Чтобы удержать его, нужно было действовать в обход, ловко и изящно, ибо она чувствовала в глубине души, что, если он будет уверен в ее чувствах, все пойдет прахом. Это было как ходить по лезвию ножа: с одной стороны, он должен был всегда сомневаться; с другой стороны, он в какой-то мере должен был ей доверять. Он должен был время от времени задаваться вопросом: «Возможно, ее нерешительность длилась на секунду дольше обычного? Что это был за взгляд? Может, она имела в виду что-то еще?» Только тогда она могла продолжать существовать. – Цвета, образы, ароматы. Да, они такие, как ты рассказывал. – А тишина? Она помолчала. Взглянула на него. – Да… тишина.