Дополнения к истории о гиллидском шейде

- Ну ты его и распалила, женщина, – толстый нос экономки Гиллида, знавшей все и про всех, показался в окошке каменного мешка, где теперь размещалась неугодная Шадия. – Хозяин третьи сутки беснуется, как с цепи сорвался. Люди с ног падают, чтобы все успеть, а ему все мало. Но ты на-ка, возьми. В окошко спустился конец видавшего виды шерстяного покрывала. Оно давно стало бы ветошью, но толстенные нити, переплетенные вручную, протереть до конца было слишком сложно. Из покрывала выкатилось три довольно толстых розовых яблока и кусок хлеба. - Хозяин, конечно, не велел, но и не запрещал. А я баба старая, могла и подзабыть, – экономка крякнула, отпуская толстую ткань. – А то отморозишь себе чего лишнее и дитенка не доносишь. А он не вспомнит, пока поздно не будет. Шадия тяжело подтянула к себе покрывало и набросила на себя. Двигаться становилось все тяжелее, хотя, в помещении десять на десять шагов это ощущалось не сильно. Впрочем, сказывался легкий сквознячок, который брался просто из ниоткуда в полностью, казалось бы, замкнутом пространстве. - Спасибо… Вы одни ко мне ходите теперь. - Не суди нашего хозяина строго, он хоть и нелюдь, а все равно мужик! (У экономки слово «мужик» выполняло роль диагноза на вроде запущенного кретинизма в вопросах ведения хозяйства и воспитания детей). Мужики не понимают, как нужно тепло на сносях, – женщина привалилась к стене камеры, старые ноги уставали все быстрее к зиме. - А что беснуется и носа сюда не кажет, так норов его всей Алагейзии известен – он как ураган, если разбушевался, то полезай в подвал и не высовывайся, пока не утихнет. А чем больше чует, что не прав, тем больше бесится. - Он мне не верит, - откликнулась Шадия, которая за это время примирилась со своим новым положением, из-за стены. – Но я бы тоже не поверила на его месте. - Ой, не поверил бы совсем, по лбу бы тебя щелкнул – ты там и лежала бы до сих пор. Сколько я тут служу, много раз бывало, когда его подводили, но никого он не высаливал так долго, как тебя. На расправу он скорый, если уверился, что виноватого нашел. А тут думает. Ты, главное, помни, что мы, бабы, в семейном деле их умней. А у них гордость поперек горла, как кочерга, встает, особенно если успеют наворотить дел. Если правда его дитя – он сам рад-радешенек будет примириться. Сколько лет он один слоняется – то во дворец, то на войну очередную, а потом запрется в комнатах и колдует. И годами так. А как тебя приволок – прямо и повеселее стал, все вместе ходите, и на людей огрызаться вроде меньше стал. Да и тебе без него тяжело будет – одна, без дому, без мужика, без семьи, да если еще с младенчиком – куда денешься? - Я бы ушла, если бы он разрешил. Если бы отпустил. Я долго жила одна. - Так одна, а теперь-то не только свою шкуру спасать надо будет. Если малец уродится в шейда, долго ты с ним от людей пробегаешь-то? Страху на людей он много нагнал, и, если поймут, чей приплод, вздернут тебя там же, чтобы нечисть не плодилась. Ох, вот нелюди вы, вам лет - не счесть, а жить по-людски не умеете! – посетовала экономка, медленно поднимаясь по каменной лестнице.