Несвободное падение

− Как это случилось? — Хаус морщится и, бесцеремонно вырывая снимки из чьих-то рук, смотрит их на свет. − Никто не видел, − глаза у Тринадцатой подозрительно влажные и моргает она подозрительно часто. — Я услышала шум. − В любом случае, − Грегори отбрасывает результаты рентгенографии с тщательно скрываемым облегчением, − вомбату повезло. Небольшая трещина, смещение шейных позвонков — калекой он не останется. Итак, вердикт вынесен? Я больше не нужен? Он разворачивается и торопливо уходит, спиной чувствуя, как Тринадцатая срывается вслед за ним. Тогда Хаус скрещивает руки на груди и ждёт очередных упрёков в бездушности и чёрствости, но Реми не торопится с ними — просто загораживает ему проход и буравит внимательным и печальным взглядом. − Я знаю, что вам не всё равно, − наконец, говорит она. Диагност ухмыляется – мол, как это тебе в голову пришла такая глупость. − Но не так уж важно, что вы на самом деле чувствуете — важно, что показываете. Если вы продолжите давить в себе сочувствие и вести себя как задница, Чейзу не станет лучше, даже если на самом деле вы места себе не находите от волнения. − Самочувствие Чейза никак не зависит от моего к нему отношения. − Вы сильно ошибаетесь. − Он упал с проклятой лестницы! Как к этому могу быть причастен я? Тринадцатая качает головой. − Это была только кульминация. Надолго обосноваться в кабинете и подумать о случившемся Хаусу не удаётся. − Знаешь, я нисколечко не удивлена тому, что ты сидишь тут и даже не изображаешь заинтересованность состоянием Чейза, − выговаривает Кадди, и её глаза почти комично сверкают в праведном гневе. Хаус бросает на неё ленивый взгляд поверх очков. − Я думал, ты хочешь, чтобы я вылечил моего основного пациента. − Я хочу, чтобы сотрудникам диагностического отделения было не наплевать друг на друга. − Им и не наплевать. Я с трудом отодрал Формана и Тринадцать от дежурства у постели вомбата и напомнил о том, что у них всё ещё есть работа. Постой-ка… − Грегори изображает замешательство. — Ты тоже считаешь, что всё замыкается на мне? Что именно я сумел бы всё предотвратить; возможно, даже должен был дежурить внизу лестницы, чтобы поймать Чейза в свои объятия? − Он свалился оттуда не просто так, − отрезает Лиза. — Тебе стоит повнимательнее ознакомиться с его карточкой. Если ты это сделаешь, то поймёшь, что остановить всё можно было давным-давно. На самом деле, Хаусу вовсе не нужно читать медицинские записи Роберта: он и без того обо всём догадывается. Но он не признается в этом, потому что не сможет ответить на вопрос: почему же он так ничего и не предпринял? − Ты выговариваешь мне, в то время как сама ничего не замечала? — заявляет он. — Да что там, его товарищи по команде вяло пытались переложить на меня решение вместо того, чтобы самим подставить в нужный момент плечо. На лице Кадди знакомое выражение, означающее: с тобой бесполезно разговаривать. − Хорошо, остановимся на том, что мы все виноваты, − бросает она прежде, чем уйти. − Но некоторые больше! — из вредности добавляет Хаус. Он не уверен, кого именно имеет сейчас в виду. Хаус отыскивает нужную палату, когда убеждается, что остальные члены его команды прочно заняты своими прямыми обязанностями. Чейз лежит на спине; его шея плотно обхвачена тугим воротником, не дающим повернуть головы. Когда Грегори впервые услышал о происшествии, то почему-то подумал о худшем: о том, как Роберт действительно сломал шею, то есть раскрошил позвонки, разорвал спинной мозг, гарантируя себе пожизненное заключение в инвалидном кресле. Но всё обошлось гораздо легче, и Хаус почти укоряет Чейза за то, что он заставил его испытать волнение. Тебе стоит повнимательнее ознакомиться с его карточкой. Если ты это сделаешь, то поймёшь… Диагност некоторое время колеблется, а потом раскрывает папку. Она совсем тонкая: за всё время работы Чейз почти не болел, за исключением каких-то совсем незначительных случаев. В этом смысле он был почти идеальным работником; он работал и в день после смерти своего отца, и в день развода, и во все остальные многочисленные дни, в которые Хаус всячески его унижал. Но ведь я ни разу не перешёл черту, − говорит он сам себе. — Всего лишь несколько раз осадил его, как осаждаю каждого из тех, кому не посчастливилось работать со мной. Но это, разумеется, неправда. К Чейзу он цеплялся в разы больше — наверное, потому что тот слишком редко скалил зубы в ответ. Хаус хотел дождаться от него реакции. И дождался. Но немного — вернее, совсем не той, к которой стремился. Да, он вовсе не хотел, чтобы всё закончилось так. Грегори пролистывает все страницы до последней; прочитывает без особого внимания свежие заметки о мелких травмах. Для человека, сосчитавшего головой целый пролёт ступеней, Чейзу удивительно повезло: помимо проблемы с позвонками, небольшое сотрясение, остальное — простые ушибы. Но если бы Хаус задержал его, отправил домой, предложил помощь — ничего бы этого не случилось. Точно так же этого не случилось бы, пораскинь Чейз хоть немного мозгами и попроси отгул. Чего ради он притащился в больницу, не в силах даже удержать равновесия? Зачем ему так сильно понадобилось прийти? На строках об истощении и обезвоживании Хаус дольше задерживает взгляд. Теперь уже очевидно, что Чейз в самом буквальном смысле морил себя голодом — сознательно или просто из-за отсутствия аппетита, ещё предстояло выяснить. Он скрывал это довольно ловко — в конце концов, у членов его команды не было традиции обедать в кафе вместе. Плюс отговорки. Плюс свободная одежда. Плюс то, что никому не было до этого особого дела. С самых первых дней стажа в Принстон-Плейнсборо Чейз прямо-таки излучал здоровье и любовь к хорошей жизни; он был богатеньким сынком, вечно довольным и поддакивающим каждому слову своего работодателя. Но с тех прошло уже несколько долгих лет — их достаточно, чтобы подточить кого угодно. Впрочем, Грег больше не уверен, было ли вообще что подтачивать. И всё же — такие люди, как Роберт Чейз, не должны принимать происходящее так близко к сердцу. Такие люди, как Роберт Чейз, не имеют права страдать от депрессии. Хаус отказывается верить в подобный расклад, хотя это, конечно, очень глупо с его стороны. Обычно он опровергает самые очевидные предположения, руководствуясь инстинктом; сейчас же он поступает так, потому что это тот самый диагноз, против которого он не сумеет ничего сделать. В больнице есть даже психолог для сотрудников; так почему Чейзу не пришло в голову обратиться туда? И Хаусу не пришлось бы разбираться с этим лично, не пришлось бы выслушивать нравоучения Кадди и всех остальных, не пришлось бы испытывать такое неприятное и гнетущее сострадание. Роберт спит, ничего не подозревая и не интересуясь внезапными мыслями главного диагноста. Остро выпирающие скулы и глубоко запавшие глаза сильнее всего выделяются на нездорового цвета лице. − У тебя были паршивые друзья, отец и жена, − говорит вслух Хаус. Прочищает горло и добавляет: − И паршивый начальник. Не просыпаясь, Чейз слегка шевелит головой, будто пытается кивнуть в подтверждение, и что-то едва слышно стонет сквозь зубы. Между бровей у него пролегает морщинка, по виску соскальзывает крохотная капля пота. Хаус заносит руку и останавливает себя. Даже сейчас, когда никто не видит… ты не можешь принудить себя к такому простому действию. Грегори всё-таки опускает ладонь тому на макушку и неловко треплет, но из-за неопытности в подобных жестах выходит по меньшей мере странно. Закатывая глаза от неудовольствия, который ему доставляет даже этот короткий приступ псевдосентиментальности, Хаус разворачивается к выходу, но медлит и возвращается к кровати, и уже совсем другим, профессиональным жестом прикладывает пальцы к щеке пациента. − Падение и связанные с ним травмы не вызывают повышение температуры, − объявляет он, распахивая дверь кабинета, в котором оставшиеся дееспособные врачи что-то ожесточённо доказывают друг другу. − Поверить не могу, − восклицает Тауб, но по его виду очевидно, что как раз этого он и ожидал. — Вы пошли проведать Чейза именно тогда, когда никто не мог встретить вас там. Хаус пропускает его ремарку мимо ушей. − Кто из вас, идиотов, не заметил лихорадки или не удосужился об этом сказать? — продолжает допытываться он. − Её не было, − неуверенно подаёт голос Форман. — Или была, но очень слабая… Чейз, кажется, жаловался на простуду несколько дней назад. Скорее всего… Грег покидает троицу так же внезапно, как и вламывается к ним. Хромает по коридору в неопределённом направлении, которое — совершенно случайно, честное слово — совпадает с коридором, ведущим к палате Чейза. Происходящее с Робертом постепенно начинало казаться не таким простым, как на первый взгляд. Хотя оно с самого начала вовсе не было простым. − У меня есть другие дела в больнице, вомбат, − хмурится Хаус, глядя на того сквозь стекло. — И мне совершенно не улыбается видеть в качестве очередной медицинской задачки тебя.