Несвободное падение

− Меня тошнит от ваших унылых лиц, − заявляет Хаус на ближайшем дифференциальном диагнозе. Форман осекается на полуслове, Тауб и Тринадцать почти синхронно поднимают брови. − Простите, что не можем выглядеть бодро и весело на следующий день после того, как наш друг оглох, − отзывается Крис. − А как же профессионализм? Способность сохранять хладнокровие в трудных ситуациях? − Непрофессионально было не заметить менингит, − не выдерживает Эрик. — А воздержаться от шуточек в данный момент — нормально. Как ни странно, Хаус не торопится отвечать очередным ехидным замечанием, вместо этого он о чём-то ненадолго задумывается и решает: − Пока будем придерживаться идеи Тринадцать. Чего расселись? За работу, − он первый подаёт им пример, отрывая себя от кресла; как можно быстрее пытается проскочить мимо кабинета Уилсона, но тот всё равно замечает и броском, достойным спортсмена, бросается другу наперерез. − Только не говори, что ты сейчас собираешься вломиться к нему, и начать спрашивать о чём-то, и всячески нервировать своим присутствием, − запыхавшись, торопливо говорит он. Джеймс, как обычно, всё знает наперёд. − Сначала меня обвиняют в том, что я уделяю ему недостаточно внимания, теперь — в том, что я навещаю его слишком часто? — наигранно удивляется диагност и пытается двинуться дальше, но онколог, настроенный неожиданно серьёзно, не даёт ему пройти. − Ради всего святого, Хаус! — возмущённо повышает он голос. — В этом-то и проблема! Ты всё делаешь, как тебе удобно! Нет дела до ближних — значит, нет; ты не будешь интересоваться их проблемами, даже если не замечать их невозможно! Но вот тебе что-то ударило в голову — и тот, кто, скорее всего, не желает тебя видеть, должен сносить твоё присутствие, и твоё любопытство, и твои мерзкие комментарии!.. − Почему же сразу мерзкие? — Грегори делает вид, что обижается на такое определение, и на самом деле, самую чуточку оно его действительно задевает. — Но знаешь, в одном ты прав. Он должен и будет сносить моё присутствие и вопросы. Потому что, каким бы я ни был гадом, я заинтересован в его хорошем самочувствии во имя продуктивной работы. А кроме меня, в больнице есть ещё понимающий главврач и так называемые Чейзовы приятели, с которыми он не гнушался раньше обсуждать свои проблемы. Я хочу знать, почему он никому ничего не сказал. Он ждёт, пока Уилсон вновь парирует, но тот молча качает головой и отстраняется. − К тому же, − не удерживаясь, добавляет Хаус, удалившись на безопасное расстояние, − сейчас самое время, потому что Кэмерон ушла обедать. Уилсон продолжает качать головой, как будто его заклинило на этом движении. Чейз лежит спиной к двери и не поворачивается, когда Хаус входит. Диагност нарочно стукает тростью об пол громче обычного, чтобы привлечь внимание, и только потом вспоминает, что это бесполезно. Тогда он мягко тычет ею Роберту в спину, ожидая, что тот хотя бы вздрогнет от неожиданности, но Чейз только тяжело вздыхает и с видимым усилием меняет позу. На Хауса он по-прежнему не бросает ни единого взгляда. Грег обходит кровать и садится перед его лицом, недолго думая, вырывает из середины карточки чистый лист и пишет на нём крупными буквами: Уже ознакомился со своим делом? − Да, − вслух произносит Чейз, а голос у него сиплый, и акцент теперь проскальзывает гораздо отчётливее. — Уходите. Заставь меня. Австралиец закрывает глаза. − Уйдите, − мямлит он совсем уже невнятно. Хаус трясёт его за плечо, и Чейз смотрит на него умоляюще и отрешённо. Так смотрят, когда просят об одолжении человека, у которого ничего никогда не допросишься. Ты должен написать что-нибудь, чтобы я мог проверить твою мелкую моторику. − подсовывает Грег новую бумажку. Чейз сдаётся и протягивает ладонь, в которую Хаус кладёт ручку. Долго пристраивается и довольно аккуратно выводит: Что вам на самом деле нужно? Узнать, что нужно тебе. Хаус не может поверить, что написал такое. Чейз, по всей видимости, тоже. В недоумении он теребит уголки записки, а потом отвечает: Что-нибудь от тошноты. И всё. Никаких душераздирающих откровений и горячих признаний, ничего такого, просто одна короткая деловая фраза. Хаус не думал, конечно, что Чейз немедленно распишет ему во всех подробностях свои внутренние страдания, но и такого отпора он тоже не ждал. А стоило бы. Потом что в этом деле не будет легко. Ты пытаешься избавиться от меня, потому что злишься? Я устал − Чейз отбрасывает было ручку, но Хаус так просто не сдаётся. Устал от меня? От болезни? От жизни? Роберт опять закрывает глаза. Надо же, как ему теперь удобно; отныне до него не дозовёшься, не докричишься; глаза закрыты — и он не контактирует с миром, отсекает от себя Хауса вместе с его расспросами, с его навязчивым иглоукалыванием в самые больные места. Диагност собирается уходить, когда Чейз снова шуршит бумагой. Он царапает слова быстро, но криво и едва надавливая на перо — наверное, и правда устал в самом обывательском смысле этого слова; даже странно, что он так долго бодрствует. Раньше я не раз говорил в сердцах, что дорого бы отдал за то, чтобы не слышать ваших издёвок. Чейз криво улыбается и дописывает внизу: Мечты сбываются. Хаус не отвечает, он внимательно разглядывает — не надпись, а самого Чейза, у которого под глазами подозрительные мешки, а лицо подозрительно бледное, а ещё он подозрительно жаловался на тошноту — всё кажется подозрительным, это инстинкт будоражит диагноста с новой силой. Но ведь всё уже решено, он обнаружил разгадку — тогда почему же что-то заставляет его искать? Тебе плохо? – пишет он. Да, представьте себе − это не поможет. Вряд ли можно ожидать другого ответа от человека, пролежавшего два дня в отключке. Ручка вдруг выпадает у Чейза из рук, медленно скатывается к краю кровати и падает. Хаус тянется и берёт ладонь Роберта в свою. Это стало бы почти трогательным жестом, если бы диагност не был поглощен осмотром. Пальцы Чейза неестественно опухли, и Грегори терзают три вопроса: как давно это произошло, почему тот опять не счёл нужным поделиться важной информацией о своём здоровье, и, наконец, почему он сам не заметил с самого начала этого бросающегося в глаза отклонения. Когда Кэмерон вернётся с обеда, её ожидает много нового. Кстати, почему она сама, проводя столько времени рядом с Чейзом, с самого начала не обнаружила ничего странного? Хаус убеждает себя в том, что вовсе не испытывает удовлетворения от этого факта. − Острая почечная недостаточность, − Хаусу очень хочется начать счёт симптомам Чейза, записать их, как полагается, на доску; но тогда это будет слишком напоминать сон, о котором Грегу почему-то очень неприятно вспоминать. Во сне его подчинённые обсуждали другого пациента. Интоксикация с последующим повреждением почечных клубочков, − предложил тогда Тауб. Это ведь не могло быть подсознательным знаком? Или, наоборот, очень даже могло? В последнее время мне везёт на почечную недостаточность — это недавно сказал сам Хаус. Случайно озвучил то, что должен был предсказать? − Мы дали большую дозу антибиотика, − разводит руками Форман. — Это могло спровоцировать… − Недостаточно, − почти огрызается Грег. — Самих по себе… нужно что-то ещё. Анальгетики? Нет. Что?.. На этот раз объяснение оказывается ещё проще. Хаус останавливает мысленный поток проклятий и заставляет себя сказать: − У Чейза была клиническая депрессия. Он принимал антидепрессанты. Много. Возможно, вплоть до передозировки. Именно это в сочетании с другими препаратами перегрузило ему почки. Один из эффектов депрессии — дезориентация в собственном состоянии. Чейз никому не признался в своей болезни потому, что не сумел её распознать, просто — не задумался о ней подробно, не сопоставил, не вычислил; возможно, уже тогда его рассудок был отягчён химическими соединениями, призванными вернуть потерянное желание радоваться жизни. После того, как Тринадцать подготавливает всё необходимое для диализа и удаляется, Хаус задерживается. В этой палате он, должно быть, провёл уже рекордное количество времени; больше только, возможно, в угловой комнате на верхнем этаже, где можно как следует выспаться среди коматозных пациентов. Чейз смотрит на него измученно; Хаус вдруг отчётливо догадывается, что тот пытается почувствовать благодарность в адрес своего бывшего начальника за проницательность, но не испытывает ничего подобного, как ни старается. Грегори склоняется над ним, насколько позволяет больная нога, и говорит тихо, но внятно, чтобы Чейз мог прочитать по губам, потому что он не сможет оставить такую улику на бумаге: − Прости меня. И Роберт закрывает глаза. Снова.