Легенда о бесславном герое

Этот день начался с жуткой ломки во всем теле и отчаянной нехватки воздуха: самое первое, что почувствовала Мари, придя в сознание, это жуткая боль по всему телу и невыносимая резь в районе лёгких. Мокрый камень, на котором лежала девушка, безвозвратно забирал тепло и врезался в локти и колени, будто раздирая там кожу почти до мяса. Было зябко, и Мари вся исходилась в мелкой дрожжи, из-за чего чувствовала себя вдвойне неуютно. Пустота в груди, на тот миг необъяснимая, ощущалась буквально физически, отдавая в голову, которая, в свою очередь, словно трещала по швам. «Где я?» Мари с хрипом выдохнула, и создалось впечатление, будто в лёгкие уперлись осколки поломанных рёбер; разлепила тяжёлые веки и предприняла попытку оглядеться. Толком разглядеть ничего не удалось: вместо чёткой картинки предстал калейдоскоп тусклых пятен с размытыми границами, сливающимися в мельтешащий хаос. Шум улицы, тихие шаги горожан, редкие и скорые фразы — всё слилось в единый ультразвук, раздражающе отдающий в голову и вызывающий такое чувство, будто в голове играет тысяча тяжёлых колоколов. В противовес этому осязание обострилось: камень, служивший отнюдь не мягкой подстилкой, хоть и был холодным, но не мокрым, как после дождя, и в пыли. Грубый ветер холодными пальцами ласкал открытые участки кожи, навевая желание укутаться в тёплое покрывало и никогда оттуда не вылезать. Но, несмотря на все это, выделить что-то конкретное было тяжело. Мысли протекали в мозгу медленно и нехотя, словно в тягучем мёде, давя на виски. ...И в голове всплыли события, произошедшие накануне: и узаконенное убийство всей семьи, и публичная казнь матери, и жар пламени, и плавно оседающие на землю клоки сгоревшей ткани, и запах паленой плоти. Сердце мучительно сжалось, и слабость прилила к конечностям, заставляя их безвольно опуститься. Бескрайняя и зияющая пустота поглотила девушку, не оставляя в душе ничего, кроме едкого привкуса на языке и рези в глазах, какая обычно бывает у человека перед отчаянным плачем. "Нас вырезали". Но слёзы, как назло, не шли. Мари выбросила вперёд словно свинцом налившиеся руки перед собой и обессиленно уронила на них лоб, глухо застонав. Девушка шмыгала носом, забывая выдыхать: казалось, железные цепи сковали её грудь, душили. Промозглый холод только усиливал ощущение вины и пустоты. «И за что? И во имя чего?! Из-за макулатуры, где написано что-то о внешнем мире? Разве это причина, чтобы лишать людей жизней? Даже Ла, малышку Ла, и ту не пожалели!» Мари закусила губу и прикрыла глаза, вызывая в памяти образ её семьи такой, какой она ей запомнилась, какой была. Их дом представлял собой небольшое построение, изрядно залатанное, но аккуратное и чистое. Половица, находившаяся прямо перед входной дверью, всегда противно скрипела, а сама дверь была обшита тёмной тканью. За столом в главной комнате, служившей и кухней, и гостиной одновременно, всегда сидел кто-то из горожан, пришедший в их дом из-за каких-то проблем со здоровьем или просто поболтать о том, о сём, а вокруг него хлопотала мать: то, покачивая головой, накладывала повязку, то, слегка жестикулируя ладонью, что-то объясняла своим низковатым голосом, время от времени бросая взгляды на чайник. Во всегда чуть приоткрытое окно вместе с пылью улиц в дом попадал тонкий, едва уловимый аромат сирени, расположившейся под окном и казавшейся светло-лиловой дымкой, расстелившейся чуть ниже края рамы. Мягко ступая тощими ногами на чуть поскрипывающие ступени, в одной ночной сорочке, бесшумной тенью являлась бледная Ла, смотревшая на мир нехорошим, тяжёлым взглядом, не гармонирующим с её детским личиком и возрастом; тяжело кашлянув, заправляла прядь иссиня-черных волос за ухо и приподнимала уголки губ в приветствующей улыбке, отчего словно светлела. Отец, отстучав молотком в своем уголке под лестницей, крутил в мозолистых длиннопалых ладонях какую-то коробку из грубо отёсанного дерева, осматривая и выявляя изъяны. Мимо его внимательных темно-зеленых глаз не проскакивала и малейшая ошибка. "И вас не стало. В один миг не стало..." Но тут воображение дорисовало её саму. Мари, переминаясь с ноги на ногу, стояла у порога, ещё не зайдя в помещение, но уже положив ладонь на грубую ручку, чтобы закрыть дверь. "Нет, нас не стало". Каждый образ, каждая деталь, каждая мелочь — всё заставляло её сердце болезненно сжиматься, а тонкий железный обруч, сдавивший темя, давил на голову. ...Она так глубоко ушла в себя, что не заметила шагов, направленных к ней. Мари обратила внимание на человека, подошедшего, лишь тогда, когда тот аккуратно толкнул ее в плечо, привлекая внимание: — Эй, — тихонько позвал голос, явно принадлежащий парню лет этак на пять-десять старше её. — Всё в порядке? "Ты-то тут каким боком нарисовался?!" Его появление взывало лишь раздражение и непонятную злость, даже несмотря на то, что намерения у незнакомца явно не были направлены против неё, а интонации — спокойными и учтивыми. Крайне недовольная тем, что ей помешали, Мари фыркнула себе под нос и слишком резко обернулась, так, что шея, казалось, готова была тотчас ослабнуть, и в неё впились тысячи маленьких острых иголок. "Иди к чёрту! Дай мне здесь спокойно хотя бы подохнуть!" И посмотрела на незнакомца уже начавшим проясняться взглядом, полным бессильной злобы. Тени под глазами усиливали впечатление: любой посторонний поёжился бы от неловкости. — По мне не видно, что всё хреново? — несмотря на ослабшие голосовые связки, получилось резко и злобно. Так обычно рычат: "Говори, чего тебе надо, и вали отсюда". И про себя девушка сопроводила мысль тихим примечанием. "Как всё может быть хорошо, когда всё так плохо?" При этой мысли в сердце словно ткнули горячей кочергой. — Тебе не кажется, что валяться почти посреди площади — занятие не только бессмысленное, но и смешное и глупое? — по тону можно было догадаться, что парень ожидал совсем другой реакции, но всё же срываться на крики не стал. Это невольно располагало, и, если бы Мари не была так сильно поглощена своим горем, она бы оценила. Девушка уже приготовилась сказать что-нибудь язвительное, но сил и воображения не хватило. Вместо этого она шумно сглотнула, не находясь, что сказать. Чтобы пауза не выглядела такой неловкой, она приопустила голову и вперилась чуть прояснившимся и даже осмысленным взглядом на огромный булыжник прямо перед собой. "Уйди. Пожалуйста. Просто уйди". Незнакомец пошел на компромисс: - Ладно, - сказал он уже чуть мягче и, судя по характерному шороху, присел рядом с девушкой на одно колено. Та насторожилась и сжала дергающиеся пальцы в нечто наподобие кулака. Дыхание само собой участилось. - Не хочешь говорить, не надо. - Если бы Мари не была так сильно поглощена своим горем, она бы облегченно выдохнула. Но на этот раз лишь напряжение перестало так стремительно накаляться. - Тебе помочь дойти? "Заманчивое предложение. Да вот какая жалость: я тебя даже не вижу! Как думаешь, я смогу тебе довериться?" Про себя плюясь колкими мыслями, Мари пыталась переработать услышанное, силясь сделать правильный выбор. Она медленно опустила подбородок, стараясь окончательно не расклеиться во всех смыслах, и получился жест, отдаленно похожий на кивок. Незнакомец довольно хмыкнул. - Отлично. - И несмело положил руку ей на плечо, призывая подняться. Если бы Мари не была так сильно поглощена своим горем, она бы бросила его через бедро, ибо единственный человек, которому она позволяла такой доверительный жест, сейчас занимался своими делами в штабе Легиона Разведки. - Тебя до дома? При слове "дом" Мари окончательно потеряла контроль над собой. Волна негодования и злобы, появившейся из неоткуда, стремительно накрыла все ее существо, отодвигая даже скорбь о семье на задний план. - Д-дом? - сквозь стиснутые зубы выдала она, забывая вдохнуть. - Знаешь, что?! - Мари поймала взгляд парня и посмотрела на него с такой искренней неприязнью и даже ненавистью прямо в глаза, словно стремясь морально уничтожить, что тот моргнул, чтобы не чувствовать себя настолько неуютно. Краем глаза Мари заметила, что он был в форме Военной Полиции, и слова сами начали слетать с ее уст: - Твой король, - она дернула подбородком, указывая на нашивку на предплечье, - тот, за кого ты сражаешься, - девушка сделала упор на последних словах, смутно надеясь, что это заденет юношу, - и вся его преебанутейшая* деятельность - все это нелепо и пусто! У людей отнимают дома! Дома, понимаешь?! - голос ее дрогнул, но на следующих словах звучал уже увереннее, набирая силу: - И сам король - мудила, - резко оборвала она, не до конца понимая, что натворила. На языке продолжали вертеться невысказанные слова, мучительно просясь быть озвученными. Ни здравого смысла, ни инстинкта самосохранения, ни страха перед наказанием свыше - не осталось ничего, кроме обиды и едкой горечи. От Мари не укрылось, как молодой полицай, приняв ее оскорбления как личную обиду, начинает свирепеть. Воодушевленная его реакцией и тем, что осмелилась высказаться, она скривила губы в некое подобие удовлетворенной полу-ухмылки и набрала в грудь побольше воздуха, чтобы продолжить. "Так тебе и надо, черт возьми. Разве это не так? Разве не король, разве не Полиция, разве не эти новые блядо-порядки портят нам жизнь, ломают судьбы и уничтожают невинных людей?! Рано или поздно протестующие поднялись бы! Рано или поздно это должно кончиться!" Когда Мари коснулась кончиком языка высохших губ, смачивая их, и приподнялась на локтях, как ей вдруг со всей дури залепили пощечину, да такую сильную, что девушка по инерции завалилась на бок. "Ч... что это было?" Ошарашенная, она несмело прижала ладонь к горящей щеке. Революционный настрой и боевой дух, на миг вспыхнувшие в ее сердце, разом угасли, уступая место недопониманию и немного детской обиде. Мари, не обращая внимания на ее состояние, схватили за форменные лацканы и приподняли над землей, так что девушке пришлось привстать, неловко покачиваясь. Она в страхе обмерла, лишь пульс стучал в висках. Если бы Мари не была так сильно поглощена своим горем, она бы вырвалась из столь грубых и нежеланных объятий и дала бы обидчику сдачи. Шестым чувством девушка чуяла, что вляпалась во что-то грандиозно ужасное. - Знаешь, что, - явно пародируя ее интонации, презрительно прошипел полицай девушке на ухо, обдавая ее обжигающе-горячим и несколько зловонным дыханием. - Если бы не корона, если бы не стены, что она обеспечивает, тебя бы и в планах не было, - своими словами он ранил Мари сильнее ножа. Та открыла рот в беззвучном крике, когда тот продолжил спустя секунду: - Некому было бы. - Т... Ты... - словно змея, прошипела она, задетая за живое. Хотелось сказать так много, выразить столько, что слов не хватало. И слезы не шли. Как назло. - Что? - молодой полицай уже грубо поставил ее на нетвердые ступни, оставляя вопрос без ответа, но спрашивая уже совсем другое: - Идем-ка. С тобой наверняка захотят поговорить. *** Мари сидела, скрючившись, в роскошном кабинете с высокими потолками. Не верилось, что такое помещение отвели лишь унтер-офицеру Военной Полиции. Кабинет можно было рассматривать долго и упорно, ибо было, на что смотреть: мебель, пускай и немногочисленная, выполняла не только функциональное, но и декоративное значение. Один шкаф с многочисленными книгами чего стоил! Сделанный из красного дерева, он был отделан витиеватой вырезкой по краям, а в дверцы были вставлены вычищенные до зеркального блеска стекла, поймавшие блик выцветше-белого солнца и отражающие промозгло-серое небо и частично - происходящее в комнате. Тяжелые, расшитые по краям золотыми нитями, шторы не до конца закрывали вид на улицу, оставляя щелочку именно для того, чтобы свет падал туда, куда сидящий за столом клал бумаги. - Унтер-офицер Олдманн, - доложил парень, отступая на шаг назад, чтобы старший капрал мог получше разглядеть пойманную. – Вот-с, привел... - Вижу, - грубо оборвали его. Тот открыл и закрыл рот, как выброшенная на берег рыба, и отступил на еще один шаг назад, чтобы и вовсе слиться с фоном. Мари, обнимая себя руками, сжалась на краешке стула. Она, целиком погрузившись в свои мысли, перебирала одеревеневшими пальцами плотную ткань рубашки и сипло дышала, ссутулившись. Мысли лихорадочно витали в мозгу, и, несмотря на их хаотичность и многочисленность, все они были об одном. Время от времени Мари шмыгала носом и, забываясь, почти в голос поскуливала. Поза девушки, ее лицо, аура – буквально все само за себя говорило о ее моральном состоянии. "Только спокойно... только спокойно... Не при них. При них забываться нельзя. Надо держаться. Надо..." И девушка душила истерический приступ, сухим комком подкативший к горлу, жмурилась и впивалась ногтями в кожу, не позволяя себе уходить из реальности, напоминая себе о том, что нужно хотя бы создать видимость того, что она сильная, что все хорошо. Со вздохом, мол, как же все это достало, полицай потер бакенбарды, достал из стопки чистый листок, обмакнул перо в чернильнице и, написав пару строк в уголке и посередине, спросил своим низким режущим голосом, не поднимая глаз: - Имя, - слово было брошено устало: видно было, что унтер-офицеру не улыбает разбираться здесь с новой заключенной и ее делом. - Мари Блэк, - безразличным тоном ответила та. Перо заскрипело по бумаге. Судя по коротким уверенным звукам, можно было сказать, что почерк у Олдманна косой и четкий, с удлиненными элементами. Освободив краешек сознания для восприятия мира и ситуации, Мари покосилась на него из-под выбившихся из прически прядей, как сквозь частое решето с толстыми прутьями. Она не могла не скривиться от какого-то непонятного интуитивного чувства, пускающего свои ядовиты нити в ее восприятие мира и определенного человека в частности. "И как только такой дослужился до унтер-офицера? И не верится, что это вообще возможно! Или продвигаться вверх по карьерной лестнице вдруг стало так легко? Или он что-то сделал для этого? Интересно, что?" - Возраст, - прозвучало тихо и едва различимо. Девушка ответила лишь спустя пару мгновений, потраченных на то, чтобы понять, что к ней обратились: - Шестнадцать полных лет. - Профессия. Мари чуть приподняла лицо в его сторону, чтобы лучше слышать. Воспринимать обращения, тем более такие скорые и ничем не отличающиеся друг от друга, вдруг стало тяжело, и будто надорванный голос унтер-офицера то раздражающе бил по барабанным перепонкам, то почти не воспринимался. - Рядовая Легиона Разведки, - бросила она и мысленно приготовилась к чему-то мелкому, но оттого не менее пакостному: презирающему взгляду свысока, какой-то язвительной шутке. Разведка всегда была в глазах простых горожан уже отжившей свои славные деньки организацией, в которую входили либо конченые, либо психи, и, если человек заявлял о своей связи с разведкой, то к нему как к адекватному человеку уже не относились. Но Мари лишь окинули оценивающим взглядом исподлобья, долей секунды дольше останавливаясь на форменных нашивках, и перо снова заскрипело по бумаге. Тяжелый вздох. Если бы Мари не была так сильно поглощена своим горем, то она бы ухмыльнулась. "Не ожидал такого поворота, да? А ведь так и не скажешь, что нечто вроде меня служит в войсках". - По какой причине задержана? - скорее не по выражению лица, но по интонациям девушка догадалась, что обращались уже не к ней. Стоило этим простым словам сорваться с уст Олдмана, как за ее спиной послышался бодрый ответ: - Мария Блэк задержана по обвинению в сквернословии против короны. Обвиняемой были сказаны такие слова, как... Его прервали кратким жестом и скупым: - Достаточно. Свидетели? Все словно обмерло и с невыносимо громким треском обвалилось. Мари почувствовала, как холод ударил в конечности, а горло сковали удушающие оковы страха. "Неужто и этого достаточно, чтобы стать уголовником?!" Что там дальше говорилось, Мари не слышала. Она все шире и шире открывала глаза, не веря, отказываясь верить, возмущаясь. Дыхание участилось, а перед глазами словно вспыхнули фейерверки. Мари всю воротило: отвратительная дрожь пробегала по рукам к животу, заставляя локти подрагивать. Если бы Мари не была так сильно занята своим горем, она бы натянула рукава рубашки до костяшек пальцев, и это пренеприятнейшее ощущение прошло бы. Когда она открыла было рот, чтобы воспротивиться, ей тут же пришлось закрыть его: Олдманн, уже закончив письменную работу, откинулся на край расшитого и, наверняка, мягкого кресла - Эрих, - позвал он до сих пор молчащего парня. Мари, хоть и сидела к нему спиной, но уловила, как он вытянулся и приготовился было отдать честь, как его остановили коротким жестом: - Отдел С. Особо далеко не прячь: срок - неделя. Вешать надо. "Ч... что? О чем они?!" Девушка отчаянно надеялась, что ослышалась и Олдманн с таким спокойным лицом проговаривал не ее смертный приговор. Эрих, кажется, уже в третий раз отдав честь за последние пять минут, с явно серьезной миной на лице сказал: - Так точно, сэр! - и подхватил Мари под мышки, стаскивая со стула. Та, не ожидавшая столь резкого и неприятного прикосновения, пискнула от неожиданности и с отчаянием и непониманием посмотрела на унтер-офицера, и что-то подсказывало ей, что она не увидит человеческие лица еще очень долго: - Что здесь происходит?! - едва слушающимся языком выпалила она в одно слово. Исходя из контекста, несложно было догадаться, что ее, скорее всего, упекут в темницу, но это не мешало девушке задаваться таким простым вопросом, появляться первобытному страху за свою шкуру. При одной только мысли о заточении в сырой камере метр на два наравне с насильниками, убийцами и предателями, по спине пробегал неприятный холодок и волосы на загривке вставали дыбом. Мари кратко мотнула головой и моргнула, гоня прочь образ ее самой, превратившейся в мешок с мясом и костями, без своих мыслей, воли, чувств. - Понимаешь ли, - унтер-офицер вытянул руки перед собой и, переплетя пальцы, хрустнул костяшками, - должна понимать, во всяком случае. В твои-то годы за свои слова уже положено отвечать. Тем более такие резкие. Тем более в адрес короны, - и прикрыл веки, оканчивая разговор. И ее тут же дернули за двери, не давая возможности переспросить. "Вешать надо", так спокойно сказанное Олдманном, эта внезапная суматоха, вселяющее недоверие уже одним названием отделение С - все заставляло Мари панически дергаться в тщетной попытке освободиться. Она пыталась извернуться так, чтобы посмотреть прямо в глаза Эриху, не прибегая к словам, умолять отпустить ее или хотя бы дать достойное объяснение происходящему, но их объятия - страха и паники - были слишком крепки для этого. Если бы Мари не была так сильно поглощена своим горем, она бы, используя боевые навыки, коим обучилась в Кадетском Училище, и сбежала бы, невзирая на то, что находится в окружении полицаев, которые вдвое опытнее и старше ее. Когда ровный каменный пол несколько раз уже сменился на крутые ступеньки, когда ее дотащили до подвала, где по стенами стекала вода и пахло гнилью и дерьмом, когда сил почти не осталось, после громкого оклика Эриха и поворота тяжелого ключа в замочной скважине, Мари толкнули в крохотную каморку, где из мебели была лишь огромная железная полка, и в воздухе повис отвратительный дух умершей надежды. Если бы Мари не была так сильно поглощена своим горем и не паниковала так сильно, она бы возмутилась и дала полицаю пинка.