Легенда о бесславном герое

— Ты не переусердствуешь? Мари заправила упавшую на лоб прядь за ухо и трижды повернула отверткой, но никак более на слова Эрвина не отреагировала. Все ее мысли были направлены на то, чтобы собственноручно собрать его привод, лично убедиться, что его владелец не умрет из-за такой мелочи. Хотя матерый солдат никогда не назовет работоспособность привода недостойной внимания — язык не повернется. — Нет. Жесткая широкая ладонь по касательной опустилась к исцарапанной поверхности стола, подхватила шестеренку и, зеркально отражая свое предыдущее действо, поднялась. Мари уже хотела было приладить злосчастную шестеренку с ее ощетинившимися боками, но, почувствовав на себе чужое внимание, требующее отдачи, оставила это дело, выпрямилась и повернула голову в сторону собеседника. Тот выразительно выгнул бровь, демонстрируя свое отношение к ее уж слишком редкостному рвению… помочь. — Оно того не стоит, — Эрвин положил руку на сужающуюся к центру перемычку привода во взывающем жесте; глядя серьезно и спокойно, уравновешенно, попытался поймать взгляд Мари, но безуспешно. — Ты не представляешь себе, о чем говоришь, — и в первые секунды насладилась звенящей тишиной, служившей ответом. Больше не получилось: раз Эрвин уже закончил со сборкой ее привода, а она еще нет, то стоило поторопиться, притом стараясь не упустить из виду ничего важного и не сделать результаты хоть малость хуже. *** Бездуховный ветер-пилигрим гонял по улицам Шиганшины мелкий сор и городскую пыль, а ранний-ранний свет солнца, напоминающий по цвету мякоть лимона, опустился на макушки Легиона Разведки и вызолотил их, делая похожими на святых. Святые эти, правда, на святых не походили вовсе: взгляды у кого взволнованные, у кого тяжелые; пальцы гладили торчащие лезвия — не в предвкушении скорой битвы, а от страха. Девочка, выглядевшая нездоровой и совсем еще юной, приподнявшись к стоящему рядом с ней молодому человеку, шептала ему что-то, судя по выражению ее лица, пессимистичное и колкое. Случайно или нет, но шептала она горячо, страстно, наслаждаясь, будто ей это нравилось. «Или она сама, та, кто через секунды может полезть в титанью пасть, пытается таким образом выпустить пар». Молодой человек покачал головой, сказал что-то. Что именно, до Мари не дошло, но явно что-то неприятное — девчонка, озлобившись, ткнула собеседника локтем в бок. «И это те люди, с кем бок о бок мы будем сражаться за стенами?» Ну и чисто практическое, приземленное — самое важное сейчас. «Это может плохо сказаться на боевом духе команды в критический момент». Их имена — Брике Хегль и Авель Рамирес — она бы не узнала, если бы не изучила многочисленные бумажки — отчеты, инструктажи, планы. Мари потянула поводья на себя, чувствуя, как холодная тонкая кожа скользит по ее чуть влажной от волнения ладони, и случайно задела основанием большого пальца флягу с водой — та звякнула, ударившись металлическим боком о фляжку с алкоголем, припасенным «на всякий случай». Внешние ворота открылись, как огромная угрюмая пасть, навстречу потекшему к ним строю, постепенно набирающему темп. Мари задержала дыхание в волнении, как перед нырянием в ледяную воду, проезжая под покрытой мхом и пылью угрюмой аркой, разделяющей пространство на мир внутри и вне. Вот она, сила приданного предмету значения — расстояние между «тем» и «иным» миром крохотное, его можно пройти не торопясь за доли минуты, но для жителей Застенного королевства оно было пугающе важным и оттого непреодолимым. Осознание того, что для них, Легиона Разведки, это все преодолимо, реально и не пугающе, кружило голову, как крепкое спиртное. Мари, чтобы не упасть, неосознанно сжала крепче колени и пригнулась к теплой и приятно пахнущей шее лошади. Обрубленные удары десятков или даже сотен лошадиных копыт, громкое чужое дыхание и, как ни парадоксально, гулкое, но естественное отсутствие разговоров четким коротким эхом отражались от внутренней стены арки, стоило открыть глаза навстречу нежно-желтому небу, переходящему в словно обкусанную линию леса, местами скатывающуюся в равнины, подернутые белым. Только глянув на них, Мари поняла, что открытые участи кожи щиплет холод, но не настолько сильный, чтобы закрываться от него. Мир за стенами встретил их холодно, в буквальном смысле. Он, наполненный приглушенными оттенками, как старая фотография, был опасен, потому что не принадлежал людям. Это обязывало вести себя тише воды, ниже травы, сливаться с пейзажем (неброский окрас лошадей и форменных плащей тоже служил этой цели), внимать происходящему, не пропуская ни звука. Инстинкт самосохранения и тренировки, не прошедшие даром, помогали в этом. Было слишком тихо. Прошло не так уж и много времени, гиганты либо просто не успели напасть, либо еще не добрались до них, опасность не дремала, но эта тяжелая и неповоротливая тишина вселяла покалывающее волнение. «Дальше будет пиздец». Надо только из этого пиздеца выбраться. Мыслить предельно ясно, надеяться только на себя и на привод, при каждой встреченной лошадью кочке тихонечко позвякивающий. Мари ослабила поводья; лошадь, почувствовав свободу, ускорила бег. *** Как перед любой бурей, тишина была обманчива: над контуром леса возвысилась взявшаяся словно из ниоткуда и неумолимо приближающаяся уродливая голова. Вскоре удалось рассмотреть и тело, напоминающее карикатуру на нормальное человеческое. Гигант. — …и он идет на нас. Не удалось определить, кому именно принадлежал голос: Мари не пропустила фразу через себя, ее содержание было очевидным. Да и это было не важно. Она напряглась: сражению быть. Вытащила из петель рукояти, вставила их в крепления в клинках. Щелкнуло, и этот звук удовлетворял и обнадеживал. Мари попыталась вспомнить, каково это — сражаться с гигантами: это помогало настроиться и не паниковать, потому что волнение вытравливало здравый смысл и могло обернуться бедой в самый неподходящий момент. «В конце концов, та вылазка была не так уж и давно. Должно же было что-то после нее остаться…» Она чуть не схватилась за виски: результатов правда было мало. Было что-то похожее: лил дождь, свистели выпускаемые тросы, блестели клинки, кричали люди, кровь, своя и чужая, горячила лицо. Но это все смутно — гораздо ярче вспомнился страх остаться одной. Сражаться одной — еще страшнее. Более — ничего. Земля начинала ощутимо дрожать, грохот от беспорядочных шагов грозил стать оглушающим. Мари крепче схватилась за поводья и прижалась телом к лошади: даже когда ее хозяйка вновь начинала свои безумные пляски со смертью, а земная твердь дрожала под внушительным недругом, она оставалась спокойной, даже бег не ускоряла. Удивительное животное. Явной инициативы ни от кого не было: Брике, поскуливая, жалась к широкой конской шее, Авель даже не смотрел в сторону сокомандников, Мари кусала губы, собирая силы и уверенность. «Когда настал час действовать, жмемся по углам». — Я возьму его, — обративший всеобщее внимание на себя Эрвин, ни на секунду не задерживаясь и ни у кого ничего не спрашивая, звякнул металлом — видимо, подготовил мечи. Это стало последней каплей: Мари собралась с силами. — Я помогу, — подхватила она и потянула поводья на себя и чуть в сторону, чтобы сменить темп и направление. — Вы ебанулись?! Панический визг Брике остался без вниманя. Стараясь не обращать зацикливаться на нем (это была не самая лучшая поддержка перед схваткой со спорной развязкой), вызвавшиеся свернули в сторону гиганта. Теперь можно было рассмотреть его подробнее: изжелта-бледная кожа, как при страшной болезни, искаженные до неузнаваемости, будто карикатурные пропорции тела, удлиненный ряд зубов. И самое главное — высота около семи метров и короткие конечности. Мари отогнала призрачные, но настойчивые видения себя, разорванной на части. Это — страх, липкий и противный, захватывающий все человеческое естество, не оставляющий места для чего-то другого, помимо себя самого. Но — абсолютно бесполезный, губительный. Стараясь дышать ровно, отгоняя шум в ушах, Мари попыталась сконцентрироваться на цели — приближающемся гиганте. Это было единственной мало-мальски действенной попыткой успокоиться или хотя бы направить силы в нужное русло, а не на накручивание себя (дело, не свойственное людям военным). «Изучить врага — описать его». И посмотрела на него, отмечая то, что могло бы стать полезным для разработки простейшей стратегии. «Итак». Походка была прыгучая; при вытянутом теле она способствовала тому, чтобы ловить всякую опасную мелочь вроде людей непосредственно зубами (как ни крути, а хорошая способность). Если подойти снизу или со спины, то будет большая вероятность избежать этой участи. — Предлагаю одному из нас отвлечь его, а другому подойти сзади и уебать. — Блестящий план, полный сложностей, — с иронией закатив глаза, Мари наигранно поаплодировала. Потом, сменив тон на спокойный, добавила: — Не сердись. На самом деле я подумала точно о том же самом. — Не знал, что ты скрытый стратег. Она обернулась, чтобы рассмотреть лицо, с которым Эрвин говорил это: он сдвинул брови. Но губы сжал плотно — явно от волнения (на этот же вывод наталкивала и ирония в голосе юноши, совершенно лишняя и несвойственная ему). — Я пойду вперед, а ты сзади… — Поняла. — Как думаешь, мы вдвоем сможем положить его? — Эрвин кивнул в сторону гиганта, и в этом дерганом движении скользнуло его волнение. Вопрос прозвучал настолько громко, чтобы, несмотря на шум, быть услышанным, но ровно настолько, чтобы понять, что он адресован не всей команде (хотя в их случае слово «команда» весьма сомнительно), а именно ей, Мари. «Я не всевидящая». — Не знаю, — она пожала плечами, и это отразилось на интонациях: они были осторожными, неуверенными, обреченными, что нужно было исправить. — Но попытаться определенно стоит, — сказала она, не добавляя оптимизма и эмоций вообще. Констатация факта. — Определенно, — сдержанно кивнул он. «Это похоже на приглашение погулять после полуночи, правда, немногим опаснее. Но в безумности не уступает». Возможности оценить лицо Эрвина не было, но Мари прикинула, какое оно сейчас. Она, напрягая ноги, чтобы не падать, поставила руки спереди и сзади от себя и перемахнула на один бок седла, чтобы проще было, взмыв в воздух, перехватить свое тело приводом. Краешком глаза Мари зацепилась за Эрвина: тот сделал так же. Мари выпустила трос (тот с хрустом врезался в кору высокого сухого дерева под прямым углом) и устремилась против ветра. Тот, как живое существо, будто осознанно устремился ей навстречу, обтекая тело; убрал от лица выбившиеся из прически пряди, приподнял плащ с вышитой символикой Легиона. Ветер дарил пьянящее ощущение полной свободы и независимости, ударившее в голову и действующее на нее, как наркотик, — заглушал здравый смысл и вообще все мысли, но это не настораживало, наоборот, это было приятно до сдержанного восторга. Дыхание само собой прекратилось, но за тем, чтобы вернуться с режущим, как ледяной клинок, ощущением зимы в носоглотке и легких. Последний раз Мари кинула через плечо взгляд на напарника, чтобы убедиться, что хотя бы на начальных этапах у него все идет по плану, и сконцентрировалась на своей задаче. На автомате Мари подтянула трос и выпустила другой немногим дальше и ниже, чтобы часть воображаемой окружности, принятой за траекторию полета, проходила на достаточном расстоянии от пасти гиганта, чтобы сразу угодить туда, но достаточно близко для нанесения весомого удара — на расстоянии согнутой в локте руки и клинков. Стремительно набранный темп на долю мгновения значительно убавился, и Мари обнаружила себя прямо над головой гиганта, отметив, что имеет возможность детально рассмотреть ее форму, удивительно ровный для неразумного существа пробор, разделяющий короткие сальные волосы неопределенного оттенка на две неравные части. Взмокшие холодные пальцы даже через перчатки неуверенно держали ребристые рукояти, но это было мелочью, на которую внимание не обращалось: мысли вылетели из головы, а тело действовало само по себе, инстинктивно — приняло нужную группировку и напряглось, натянулось, как тетива. И — никакого чувства опасности. И — никакого страха. Ветераны описывали это состояние как опасное для всех, в том числе для того, кто его принял, — наверное, не без основания. Можно было бы начать обратный отсчет, скажем, от пяти: со стороны действия Мари выглядели выработанно и естественно, как шутовские представления на шумных ярмарках. Мир, все его беды и конфликты вмиг стали лишь мишурой, отошли на второй план, перестали, наконец, висеть дамокловым мечом, навязчиво напоминая о своем существовании. …Клинки, наточенные до предела и отражающие, как узкое зеркало, происходящее, разрезали кожу болезненного цвета и погрузились почти полностью в плоть, вполне себе красную, как человеческая, и режущуюся податливо, как подтаявшее масло. Кровь, яркая, как вино, и потому притягивающая к себе внимание, брызнула фонтаном, полилась по сгорбленной спине и шее, повторяя их рельеф. Ее, горячей, как кипяток, было невообразимо много, она будто заполнила собой пространство, заменив воздух, небо, землю и материю, существующую на ней. Частично вымокшая одежда прилипла к телу. Убираясь подальше от плотного и широкого столба пара, устремившегося ввысь, не дававшего толком разглядеть ничего за собой, она полностью прекратила подачу газа, планируя безболезненно приземлиться, но мир, до того проплывавший мимо, теперь бешено завертелся, как колеса быстро едущей кибитки, не давая времени привыкнуть, менял картинки с неба и макушки деревьев на землю и иней, с неба на землю… не скупясь, добавлял тупые подлые удары по скуле, плечу, под ребра — неприятно, но не больно: осязание перебивал азарт. Но и он, крепко схвативший все естество, как зубами, оказался победим — отрезвляющий холодный воздух вытеснил его, вернул мерное течение мыслей, вернул в жизненный оборот. И только так, валяясь на замерзшей земле, но не озябнув (пот и чужая кровь не позволяли) и имея способность анализировать. Все прекратилось и затихло на некоторое время. Мари, проверив, что привод на месте, подорвалась и сбивчивой рысцой обошла гиганта (вернее, то, что от него осталось: молочно-белый скелет, обволакиваемый паром, как тюлем). В плотном горячем паре можно было передвигаться только вслепую, Мари в любом случае не различила бы Эрвина и тем более его состояние, поэтому обрадовалась, когда увидела, что он успел прийти в себя и даже отдалиться от гиганта. Вдвойне — когда поняла, что он, может, растерян (веки потяжелели, как при бессоннице, глаза помутнели и лихорадочно и даже злобно метались от одного предмета к другому — при условии, что они могли различать их; кожа посерела), но со всеми конечностями и жив. От мимолетной радости Мари почувствовала себя легче — именно в эту самую секунду, ни секундой позже и никак не раньше. Мари упала перед Эрвином на одно колено, чтобы их лица были на одном уровне, поймала его взгляд. Это было тяжело: она не была уверена, что он способен был внятно воспринимать чужую речь, — девушка чувствовала себя назойливой. Чтобы быть уверенной, Мари положила руку ему на плечо. Надо же — помогло. — Пока мы оба живы, поздравлю тебя с первым убитым гигантом. *** Лошади, которыми пользовался Легион, были славно выдрессированы: Эрвину и Мари не составило особого труда поймать их и вернуться к Брике и Авелю. Это должно было стать своего рода свободным выдохом, моральным отдыхом после трудной победы, однако Брике считала иначе. — Без обид, но вы самые отбитые из всех! — ее звонкий голос за счет однообразного равнинного рельефа издали не слышался, однако вблизи казался оглушающим. Их невозможно было игнорировать: истерические и панические нотки вперемешку с плачем действовали на нервы. Мари боролась с желанием опрокинуть Брике с лошади прямо на ходу: ее сдерживало осознание ценности человеческой жизни. — Сука! Да чуть вбок, и нас задело бы тоже! Зачем вы вообще полезли?! Жить расхотелось? Геройство играет?! Напрасное геройство! — голос ощутимо дрогнул, интонации скакнули, — если не… — Брике сгорбилась над темной лошадиной шеей, громко и надрывно рыдая, от ее плеч по всей спине, вдруг показавшейся хрупкой и слабой, бежала крупная сильная дрожь. Не геройство играло: для него не было ни времени, ни места. — Заткнись, — в сердцах прошипела она, планируя озвучить это для себя же, но это, видимо, прозвучало слишком громко — Брике неожиданно затихла. Но лишь затем, чтобы взвыть вновь. Мари прикусила губу, чтобы не сорваться и не усугубить ситуацию. Немногочисленные чужие взгляды ненавязчиво, но ощутимо вцепились в ее спину, как выпущенные крюки тросов. Мари ожидала почувствовать внимание лишь одного человека, потому удивилась, почувствовав кого-то еще. Чуть склонив и повернув голову, посмотрела назад. «Точно». Молодой человек, лишь в рамках приказа названный сокомандником, когда их взгляды — озлобленный и равнодушный, близкий к нечитаемому, — пересеклись. Как девушка ни пыталась вспомнить даже его имя (о других деталях речи и не шло) она не смогла — возможности запомнить не было. Буквально кричащее неучастие читалось в манере держаться, хватке сероватых и неподвижных, как у изваяния, рук; в безучастном выражении будто иссушенного серого лица. Авеля (кажется, примерно так звучало его имя) хотелось встряхнуть, вернуть к жизни (если оно было возможно), понаблюдать. Апатия, встреченная после взрыва эмоций, выводила из себя и вгоняла в беспомощность: Мари нечего было противопоставить этому. Она, стараясь не забывать дышать полной грудью, чтобы не вспылить еще больше, отвернулась. «Вернемся к этому позже». И добавила про себя. «…если это не обернется ничем плохим раньше». Заговорил Эрвин. — Ебаный ты в рот, Брике. Если тебе так страшно — уйди. «И куда же она пойдет? Дезертирство — прямой билет в один конец до плахи». Вся тяжесть солдатского долга — невзирая на страх и инстинкты самосохранения, идти в бой, прекрасно понимая, что обратной дороги нет. — Я лично в собственном отчете подпишусь под тем, что твоя дальнейшая судьба после вынужденного разъединения отряда мне — никому из нас — неизвестна. И никаких лишних слов. Но, — пауза, подчеркнувшая значимость фразы, — не мешай здесь. Брике как-то даже подтянулась после его слов. Она, перестав шмыгать носом, застыла в неестественной вытянутой позе, пытаясь то ли осмыслить и принять предложение, то ли намотать сопли на кулак и наконец собраться с силами. Мари прикусила губу — ей было ее жалко: несмотря на то, что выбор в пользу Легиона Разведки со стороны каждого новобранца был добровольным, никто не гарантировал, что он будет безошибочным и не принесет с собой ничего неожиданного. Брике явно переоценила свои силы. Мари пошарила рукой, но так и не наткнулась на флягу с алкоголем: он приглушал сильные эмоции и позволял забыться. Чувствуя обязанность, она сказала: — Поезжай на север — там основные силы. Там ты будешь чувствовать себя увереннее? Можно и на северо-запад, — она указала на названное направление, — в сторону стен. «Надеюсь, фантазии и актерского умения тебе хватит, чтобы правдоподобно напиздеть при прибытии?» Брике навскидку можно было дать лет пятнадцать — видимо, она была из последнего рекрутского набора. У нее было невысокое угловатое тело и цыплячья короткая шея, аккуратная голова с короткими, как у мальчишки, неухоженными волосами; едва-едва розовая кожа, круглые очки с запыленными линзами, слишком большие для ее лица и оттого сползающие с переносицы. За ними — опухшие веки, покрасневшие белки глаз. Во взгляде ни капли чего-то высокого, благородного — только животный страх. «Не знаю, чем ты думала, когда присоединялась к Легиону, однако тебе здесь не место». По законам жанра Брике должна была взять себя в руки, вытереть лицо и с боевым кличем ринуться сражаться, однако этого не произошло — не могло произойти. Не оглядываясь (и, что важнее, не смотря никому в глаза), не косясь ни на кого и ни на что, она повернула на северо-запад. Ее тщедушный сутулый силуэт в пропущенный Мари момент из вполне отчетливого и крупного начал превращаться в маленький и размытый и, когда он должен был растаять на горизонте, пафосно уходя в закат (хотя в данном случае не в закат — скорее в безопасность), был замечен гигантом, а потом и вовсе исчез.