Легенда о бесславном герое

Несмелый беловатый утренний свет затонировал слепые окна домов, из-за чего они казались матовыми и обманчиво крепкими. В Хлорбе у самых внутренних ворот здания были холеными, каждое должно было бросаться в глаза (но не делало этого, потому как меркло наряду с остальными) своей вычурностью и всевозможными щедрыми украшениями (демонстрирующими скорее безвкусицу, нежели богатство), однако по мере приближения к краям стены все чаще стали встречаться бедные районы и сор на краях улиц. Хлорба была велика, и особенно остро Мари, младший капрал в отставке, это ощущала после года отсиживания в штабе Легиона Разведки. Город прятал трущобы, насквозь пропахшие мусором и дерьмом, в самые дальние свои уголки, ближе к угрюмой полосе внешней стены Розы. Проходя мимо них, пропитываясь их кислотным приставучим душком, видя окна с деревянными рамами, затянутые застиранными полотенцами, едва ли не касаясь плечами обшарпанных стен с облупившейся краской, Мари с непривычки сжимала пальцы на складках длинной красной юбки. «Убожество и гниль». Удивляло спокойное соседство роскоши и нищеты и почти полное отсутствие чего-то среднего между ними. Но оно все же было, и Мари была счастлива, что смогла найти относительно удобное и чистое жилье — особенно когда думала о том, что платить за него придется вдвое меньше. Нил, перешедший в Военную Полицию, также остался без дома (в соответствии с законами подлости, его определили на службу именно в Хлорбу, но с жильем не помогли никак), и они решили с Мари стать на время сожителями, разделяя плату за дом пополам. Дороги, к слову, почти везде были широкими и вымощенными крупным камнем, и при бодром неритмичном шаге каблуки четко стучали по брусчатке. Навстречу уныло тек редкий поток людей: было раннее утро, трудовой день гражданских еще не начался. Мари, как ни силилась, не могла проснуться позже, чем полагалось по солдатскому режиму, и решила пройтись — чтоб развеяться. А еще ее коробило при мысли о том, что рано или поздно придется свыкнуться с новым ритмом жизни. «Если вообще можно с этим свыкнуться». Мари замедлилась на долю секунды, позволяя неистовой тоске коснуться себя, ударившей по больному, но тут же ускорила шаг, будто стремясь уйти от нее: она уже полгода торчала в Хлорбе, но так тут и не прижилась толком. Все, что она сделала, чтобы существовать здесь, так это нашла жилье (хотя справедливее будет сказать «помогла в поисках Нилу»), купила одежду (половину суммы пришлось одолжить) и отослала Эрвину с нового адреса письмо, дабы тот знал, где ее можно найти в случае чего. Письмо, к стыду, было коротким и не несущим важной информации, Мари с трудом признавала, что вообще взялась за перо тогда не чтобы поделиться с Эрвином чем-то, а просто чтобы дать знать о своем местоположении. Бюджет состоял из до смешного маленьких цифр: работы не было. Развитый скорый темп с непривычки быстро утомлял, и Мари начала задыхаться. По телу, уже около месяца обходившемуся без тренировок, разлилась усталость. «Сука. Раньше я была гораздо выносливее». Лавочек, коих было много в Тросте, в Хлорбе не было вовсе: до конца улицы, упирающейся во внутренние ворота города, ни одной не было видно. «Этот город создан для выносливых людей?» Опустив воротник драного пальто бежевого цвета, чтобы легче дышать, Мари кое-как добралась до стены и прислонилась к ней. Горизонтальной опоры по-прежнему не хватало, но стало терпимее. Выпрямляясь, девушка мазнула рукой по стене, когда-то бывшей кремово-белой, теперь же серой и блеклой, случайно зацепив пальцем свисающий нежно-зеленый вьюн. «Стоп». Это стало пощечиной, пробудившей к жизни посреди унылого театра абсурда: прикосновение к растению казалось единственным настоящим из всех за то время, что Мари находилась в Хлорбе. Все здание, от крыши и почти до самого низа, было увито вьюном, как плотным ковром, из-за чего на него трудно было сразу обратить внимание; откуда-то с той стороны доносилась бездушная песня шарманки. Девушка запрокинула голову: над ней, едва слышно поскрипывая, болталась ржавая вывеска, надпись на которой невозможно было точно рассмотреть из-за неразборчивых частично выцветших букв; общий их силуэт напоминал женское имя «Гретель». Однако рисунок — прислоненные друг к другу краем граненые кружки с пивом — был вполне очевиден даже в таком своенравном исполнении. «Бар, увитый вьюном? Весьма оригинально». Растение огибало по контуру квадратные окна и дверь, из-за чего они казались беззубыми угрюмыми пастями, у одного из них стояла едва различимая тень — угловатая, невысокая, тщедушная пародия на девушку. Она была весьма юна (лет пятнадцать на вид) и держалась несколько высокомерно. У нее была бледная, почти прозрачная кожа, светлые неухоженные волосы чуть выше ключиц, острый нос и сухие угловатые черты нескладного лица, что делало ее похожей на самоуверенную лисицу-альбиноску. К боку девочка прижимала поднос, из чего можно было сделать вывод, что она тут работает. Работает. Мари осенило. Она взмахнула рукой, чтобы привлечь к себе внимание девочки. Та смерила ее уничижительным взглядом, явно давая понять, что ей сейчас не до посторонних и вообще лучше убираться отсюда как можно скорее.  — Прости, — Мари неловко передвигалась от волнения и говорила сбивчиво, — ты здесь работаешь, верно же? Девочка недоверчиво прищурила глаза, из-за чего стала еще больше похожа на лисицу. — Да, — она хмыкнула. — А вам какое дело? Мари возликовала: ее дело может увенчаться успехом.  — Можешь позвать хозяйку? Той явно не нравилось, куда шел разговор. Собеседницу, судя по перекосившемуся лицу, раздражало, что на ее вопрос не был получен ответ, однако она, несмотря на это, обидчиво фыркнув, повернулась к Мари спиной.  — Идите за мной. И скорым шагом пошла вглубь помещения, стуча пятками по полу. Ее темп был слишком тороплив, чтобы Мари могла без затруднений его соблюдать, так что пришлось идти на некотором расстоянии, но не настолько большом, чтобы упустить девочку из виду. А ведь было где упустить: та проворно лавировала между круглых столов и высоких стульев, огибая их с ловкостью кошки (явно из-за привычки) и не оглядываясь на сопровождаемую. Ее платье цвета старой бумаги сливалось с обстановкой: почти все, начиная от мебели и кончая внутренней отделкой стен, было сделано из дерева, и в глазах рябило от разнообразных оттенков коричневого (тяжело было себе представить, что их столько вообще существует). Мари хотела окликнуть свою сопроводительницу, но в последний момент осеклась: она не знала, как к ней обратиться. — Как тебя зовут? — аккуратно придерживая подол, чтобы не путался под ногами, Мари зашла за ширму, прячущую за собой дверь. Девочка не торопилась отвечать; Мари уже отчаялась ждать ответ, когда та все же представилась.  — Нина, — и сразу же с силой постучалась в дверь, намекая, что продолжение темы ей неприятно, и открыла ее. — Мадам Кабыш! Мари последовала за ней, испытывая щекочущее волнение, в угрюмую каморку, скудно обставленную самой необходимой мебелью. Словно нарочно в контраст обстановке, изящная, как вытянутая фарфоровая статуэтка, эффектная молодая дама, находящаяся там, развернулась на голос (до этого аккуратная ее голова была повернута в сторону шарманки, зачем-то нужной в баре). У нее были правильные, скульптурированные черты лица, подчеркнутые здоровой благородной мраморностью кожи, крупно вьющиеся медно-рыжие волосы и интеллигентный сдержанный, но не равнодушный взгляд удлиненных светлых глаз. Молодая дама приветственно улыбнулась вошедшим, не проронив ни слова (пускай жест не был озвучен, он оставался выразительным: мимика у нее была превосходно развита). «Еще один контраст ничтожества и блеска». Напротив нее стояла еще одна особа (видимо, здесь шел оживленный диалог, прерванный пришествием других людей) — тоже женщина, но вдвое старше и проще, затянутая в платье, которое должно было обозначать несуществующую тонкость талии. На должность хозяйки чисто внешне больше подходила первая (пускай короткая смешная фамилия, названная Ниной, ей не шла), однако более заметная реакция оказалась у другой: она обратила к вошедшим свое лицо, имевшее форму идеального круга и внушительный слой пудры на коже. Оно выражало неподдельный испуг, в данном исполнении смотревшийся комично.  — Святые стены! Что стряслось? Нина была явно не готова к шквалу сильных эмоций и потому отступила на шаг, но продолжала держаться уверенно.  — Мадам, к вам гости, — и, не демонстрируя особой радости, дала Мари проход в помещение, которым та не воспользовалась: ей все это дело уже не внушало доверия.  — Я вижу, что ко мне гости! Не слепая, — сжимала кулаки женщина, складывая из густо накрашенных бордовых губ идеальной формы букву «о». «И что это вы так бурно на меня реагируете?» Мари ухмыльнулась, однако воздержалась от комментирования вслух. Мадам Кабыш, однако же, в прямом смысле положив руку на сердце, маслено улыбнулась в ее сторону, усердно изображая доброжелательность и учтивость.  — Вы что-то от меня хотели? — кистью другой руки, опущенной почти полностью вдоль тела, она качала из стороны в сторону, планируя сделать это заметно для одной лишь Нины (движение со своего угла могла уловить только она), однако случилось наоборот: та стояла как ни в чем не бывало, переминаясь с ноги на ногу. Мадам Кабыш сначала скосила на нее взгляд из-под прикрытых век (изменений не последовало и тогда), потом и вовсе решила полностью переключиться на нее: — Нина, я намекнула тебе! Та искренне удивилась (или талантливо изобразила обескураженный вид).  — На что же именно? — и наивно захлопала ресницами.  — Мерзавка, — с яростью, несвойственной людям в возрасте, прошипела мадам Кабыш, — не позорь меня. Я же ясно дала понять, что тебе надо уходить. Ну же! Кыш отсюда!  — Мадам, если люди хотят что-то донести друг до друга, они говорят об этом прямо, — окрысилась Нина. Вид у нее был как у разъяренной ласки — для полноты картины не хватало только прижатых к голове ушей и извивающегося позади хвоста. —…скоро начнется рабочий день, а ты ничего не сделала для подготовки к нему! Но девочка, судя по ее позе (выпрямленная донельзя спина и сложенные на плоской груди руки), уже была готова к спору и не собиралась делать ничего из приказанного. «У них такой бедлам в порядке вещей?» Рыжая дама, что до этого не давала знать о своем существовании, вдруг вышла к Нине, положила руку ей на плечо, наклонилась так, чтобы их лица были на одном уровне, и спокойно, глаза в глаза попросила:  — Будь добра, оставь нас, — голос у нее оказался удивительно глубокий и хорошо поставленный, мелодичный и до ужаса приятный. Его хотелось слушать. Ему хотелось внимать. Слова ее, неожиданно спокойные и уважительные в сравнении с остальными, действующие наподобие гипноза, возымели результат: Нина, по-прежнему недовольная, но уже порядком меньше выражая злобу, фыркнула себе под нос и, сверкая глазами, выполнила просьбу, оставляя за спиной трех взрослых людей с их взрослыми проблемами. Первой встрепенулась мадам Кабыш.  — Прошу прощения… — она, смотря на Мари в упор, вскинула брови, прося назвать имя. Как она ни пыталась это скрыть, но ей было стыдно за столь неловкую ситуацию, созданную подчиненной, и это было очевидно.  — Мари.  — Милая Мари, прошу прощения за нее, — выуживая откуда-то из многочисленных складок юбки веер, пролепетала мадам Кабыш. — Будьте к ней великодушны: у Нины просто несносный характер, от него одни проблемы! Ей-богу, погнала бы ее взашей, да заменить некем: и без того искала, кого поставить на место Салли, бедняжка пропала полгода назад, еще одной утраты рабочих рук я попросту не вынесу! — для выразительности она театрально ахнула. — Так вы что-то от меня хотели? В неразберихе, созданной давно и хорошо знающими друг друга людьми, Мари наконец получила право участвовать тоже, и она не собиралась упускать шанс. «Буду говорить коротко и ясно». Девушка склонила голову чуть вбок и в манере, свойственной военным и ученым, (говорить коротко, ясно, однозначно и зная себе цену, но не грубо, даже нейтрально), сказала:  — Если есть необходимость, возьмите меня на работу. Я готова делать что угодно. «В мыслях звучало убедительнее». Елейное выражение лица хозяйки бара сменилось приятным удивлением, граничащим с восторгом. Растягивая губы в невообразимо широкой улыбке, от которой разве что не сыпалась пудра и не трескалась помада, она, облегченно расхохотавшись, заключила Мари в тесные, не по-женски сильные объятия. Та оказалась окружена запахом пота и слащавых духов, дающих вместе тошнотворное сочетание, и, чтобы не задохнуться от них, задержала дыхание до тех пор, пока ее не выпустили и бережно не поставили на место, как коллекционную куклу.  — Святые стены послали тебя ко мне в столь трудное время для «Гретели», — женщина деланно смахивала слезы с уголков глаз, не замечая за собой неосознанного перехода на «ты». — Я уже совсем отчаялась! Конечно, я возьму тебя к себе, милая, милая Мари! Жискета Кабыш всегда, всегда к твоим услугам, — и вновь обняла ее, на этот раз с меньшим пылом. «Блять». Прикосновение было неприятным (девушка не любила, когда малознакомые люди посягали на ее личное пространство), но она решила лишь прикусить губу и перетерпеть.  — Что я обязана буду делать? — спросила Мари, пытаясь быть максимально ненавязчивой, но ее вопрос остался без ответа: громкий голос восторженной Жискеты перекрыл его.  — …приступай к работе с завтрашнего дня, зарплата — в каждую последнюю субботу месяца. Там всего два серебряника, но что поделать, я не могу дать больше подавальщице. К величайшему моему сожалению!..  — Большего и не нужно, — она пожала плечами, не кривя душой: названной суммы ей вполне хватило бы на первое время, да и надеяться на большее она не смела. «Мадам Жискета, мы вряд ли сдружимся, но за то, что так легко приняли, душевное вам спасибо».  — Стой! Это еще не все, — хозяйка бара осеклась, стеснительно замялась: разговор явно должен перейти в неприятное ей русло. — Перед тем, как пойти на работу, обязательно… приведи себя в порядок?..  — Нужно сделать что-то со своим шрамом, чтобы людям в глаза не бросался? «Вещи нужно называть своими именами». Рыжая дама была удивлена, но быстро вернула лицу прежнюю дружелюбность. Жискета глянула на нее во все глаза, вдруг оказавшиеся выпученными, как при базедовой болезни, неприятно удивленная неожиданно хлесткими и жесткими словами (в обществе не привыкли к грубым словам и немилосердной реальности, ее предпочитали обходить стороной или упоминать в более мягком ключе), и потому выдавила из себя совсем жалкое:  — Да. Именно так.  — Не беспокойтесь, мадам, я ей помогу в случае чего, — молодая дама посмотрела поочередно то на Жискету, то на Мари.  — Отлично, — хозяйка поправила прическу. — Но, Мередит, постарайся справиться как можно скорее: работа тяжелая, Нина одна долго не продержится. Я вынуждена уехать в Митру вечером, раньше четверга меня не будет, ты знаешь…  — Конечно, — Мередит положила руку Мари между лопаток, привлекая к себе внимание. Прикосновение было мягким и ненавязчивым. — Тогда пошли. Идти пришлось не особо далеко — стоило только перейти улицу и подняться вверх по винтовой лестнице до второго этажа. Мередит скользила над полом (подолы ее юбок при этом порхали, под ними мелькали острые щиколотки и башмаки с заостренными носами), едва касаясь его, до нужного места, открыла золотым ключом дверь, и перед Мари предстал отдельный мир, представленный продолговатой комнатой и бардаком в ней.  — Мадам просила привести тебя в порядок, — Мередит уверенно прошла к комоду, стоящему в противоположном углу комнаты, прямо в обуви и склонилась над ним. — Я это сделать не могу вне пределов своего дома: нет условий. Взгляд не удавалось сконцентрировать ни на чем: единой композиции не было. Жилье можно было назвать небогатым и ужасно пыльным (желание чихнуть после пересечения порога было ужасающе сильным). Вещи были на своих местах, кровать — аккуратно заправлена, однако ощущение захламленности все же создавалось — виной тому книжные полки, в хаотичном порядке прибитые по всему периметру стен. Их было настолько много, что, если их все собрать в одном месте, мог бы набраться полноценный книжный шкаф или даже маленькая библиотека. «В жизни столько книг не видела».  — Не разувайся, — бросила через плечо хозяйка комнаты. Мари подошла к самой ближней полке, висящей прямо на уровне ее глаз. Гвозди, частично ржавые, были прибиты безобразно, сама доска годилась лишь для настилки полов. Мередит наверняка, пренебрегая чужой помощью, сделала все сама. «Поставить все в одном месте было так сложно?» Между комодом и шкафом удобно спрятался обитый потертым синим бархатом футляр для скрипки — его можно было увидеть лишь с определенного ракурса. Мари, все же не сдержавшись, ахнула: прямо перед ней, на расстоянии пары шагов, миниатюрная раритетная скрипка блестела, как намасленная, своими гладкими боками: это был единственный не запыленный предмет в комнате. Она была изящна, тонка, как обаятельная кокетка, как ее хозяйка. Туго натянутые струны — единственные четыре строго прямые линии, остальные очертания скрипки — изящные изгибы. Эфы чернели, как угольные фигурные скобки.  — Я так понимаю, она, — Мередит, уже держа что-то в руках, кивнула на инструмент, — тебе понравилась?  — Она прекрасна, — Мари встала, опираясь о край комода. — Простите, если засмотрелась.  — Ерунда, — она поддерживающе улыбнулась. Как и большинство ее улыбок, она наверняка была вызвана не искренними эмоциями, а желанием не дать собеседнице пасть духом, но даже так все они смотрелись гармонично. В повисшее между ними секундное молчание, которое могло бы растянуться и стать неловким, Мередит махнула ухоженной рукой на стул у большого прямоугольного зеркала — его хватало, чтобы рассмотреть себя до пояса. Мари села, посмотрела прямо перед собой и увидела… себя — девушку с военной выправкой и в драпирующейся красной юбке. Такие не вызывают сильных эмоций.  — Вот тебе мой первый дружеский совет, — Мередит ненавязчиво, но ощутимо схватила ее за плечи и провела по ним пальцами, нащупывая суставы и начало линии ключиц, неосознанно заставляя Мари чуть свести лопатки, — смени рубашку: она сильно застиранная и бесформенная. Смотрится соответствующим образом, — и подмигнула. Девушка опустила взгляд на свою одежду и только сейчас заметила, что та, ранее белая, и правда все это время была неопределенно-серого оттенка. Раньше это не вызывало неудобств. «Но теперь надо что-то с этим сделать». Мари кивнула, чувствуя на себе изучающий взгляд Мередит, продолжающей искать мелкие недостатки и способы их устранения. Вслух ни один довод не прозвучал, однако они наверняка были: четко очерченные губы Мередит чуть дрожали — их хозяйка хотела что-то отметить, но не знала, что именно. Она достала помаду.  — Растяни губы, — и показала как. Та, испытывая легкое любопытство, с какой-то даже иронией выполнила просьбу, прикрыв глаза для остроты ощущений. «И каким же будет результат — крайне плохим или пиздецовым?» Увидеть его не было суждено: нелепо растянутых губ Мари коснулась влажная салфетка.  — Нет, не то.  — Что не так?  — Тебе просто не идет. Мари не была удивлена. Да и некогда было: она слишком сильно сконцентрировалась на процессе нанесения косметики, чтобы уделять внимание чему-то постороннему. Преображение, сопровождаемое нанесением чего-то сыпучего на лицо, распылением духов с самыми невероятными и разнообразными запахами, короткими замечаниями насчет манеры держаться и расчески, путавшейся в непослушных волосах, обещало занятные результаты. Или полное их отсутствие: в конце концов Мередит, покачав головой, сдалась. Чтобы смягчить горечь поражения, она достала откуда-то спички, мундштук и пачку с сигаретами. Закурила.  — Я ничего не могу с тобой сделать. Прости, — сделала затяжку. — Придется сказать мадам Кабыш, что с тобой ничего не поделать. Дым плыл по комнате, как туман у лесного озера.  — Все настолько плохо? — Нет, совершенно нет. Мне грустно от осознания того, что твою голову посещают эти мысли, — Мередит коснулась кончиками пальцев ее макушки в неопределенном жесте. Пауза. — Может, я многого не вижу или вижу не так, — она с трудом подбирала слова и произносила их с замедлением и плохо скрытым сомнением. — Считай, что превращаться в женщину тебе не надо. Ты ей уже стала, — и выпустила сизый дым. Тот грациозно соскользнул с ее губ и, изрядно поредев, поднялся под потолок.  — Давайте будем честны: вы сделали все, что смогли? Ничего уже правда не исправить?  — Буду честна: ничего, — почувствовав недоверие Мари, она пояснила: — Это, — провела пальцем от края губы до мочки уха у себя на лице, повторяя линию шрама, — действительно не самая красивая деталь. Но в твоем исполнении это выглядит завораживающе. Попытки что-то скрыть выглядят вульгарно и безвкусно. А аляповатость это не то, что нужно, верно? Мари захотелось открыть форточку.