Легенда о бесславном герое

Мари гуляла по перелеску. Сквозь пелену пасмурного низкого неба показывался расплывчатый солнечный диск. В теплом, но не душном воздухе витал аромат свежести. Колючки у зарослей ежевики покрылись прозрачными каплями и уже не казались такими страшными, какими приняли их считать люди. Тихо до подозрительного: даже белка не перебежит с ветки на ветку. В такую пору не хочется ни о чем думать, а тем более беспокоиться. Только наслаждаться мигом. В звенящей тишине было слышно все, вплоть до дыхания. …Вдруг в кустах что-то хрустнуло. Мари насторожилась. Это однозначно был не зверь, а человек — присутствие людей всегда чувствуется по-другому. Больше никаких шорохов или чего-то подобного не послышалось. «Странно…» Продолжать путь, ни о чем не беспокоясь, было нельзя: Мари с неприязнью осознавала, что за ней следили, словно разрушая что-то слишком личное, даже интимное. Мари сжала кулаки, выровняла дыхание — если это вор или какой еще бандит, надо сражаться. Она застыла, поджидая, пока на нее наконец набросятся или как-то по-другому разоблачат себя. Но ничего подобного не произошло. «Какого черта здесь творится?» Мари сама решила посмотреть на того засранца, из-за которого она прекратила путь. В конце концов, отпор, пускай и кое-какой, она была дать способна. Пригнувшись, девочка крадучись подошла к орешнику, из-под которого, собственно, раздался хруст. Девочка отодвинула пышную ветвь; показался край форменной куртки. «Кадет!» В сердце Мари прокрались подозрения. Кадет не бежал — видимо, она заходила со спины, так что он не видел и не слышал ее. «Одно неверное движение — и сбежит! В воинства же собирается». Мари продолжала раздвигать ветки; показался каблук замызганного сапога. У щиколотки — венок из одуванчиков. Из всего пятьдесят восьмого венки носила только одна девчонка. Мари вздохнула с облегчением. Схватив за щиколотку незадачливую сокурсницу, она с иронией спросила:  — Ну и долго ты будешь за мной следить? А, Августа? Та от неожиданности вскрикнула и подскочила. Преследовательницей оказалась тщедушная, хиленькая девчонка, белая-белая донельзя. Не пепельно-серые, не соломенные, а чисто белые, как снег. Такая же мертвенно-бледная кожа, в губах — ни кровинки, на щеках — ни капли румянца. Мистические глаза ее вообще достойны отдельного описания. Дело в том, что они необычные: один глаз каре-черный, темнее ночи, другой — бледно-серый, едва отличающийся от белка. Августа верила в духов и дриад, и религия ее требовала ношения венков на голове, шее, запястьях, бедрах и щиколотках. Кранц, впервые увидев девочку на обряде посвящения, высмеял ее перед всеми, но от традиции она не отказалась. Августа шумно дышала, прикоснувшись одними кончиками длинных пальцев к плоской груди. Она сильно сутулилась — спина буквально горбом выпирала из-под куртки.  — Ну? Почему преследовала? — спросила Мари, подождав, пока сокурсница успокоится. Августа еще больше сжалась. Видимо, краснеть не умела и так выражала свое смущение.  — Делать было нечего… — голосок у говорившей был тонким и слабым. Весь пятьдесят восьмой привык к ее странностям. Так, Августа однажды ночью стащила одеяло с Доры, но на вопрос «зачем?» ответила, что не знает и вообще не помнит, как это произошло. Мари слышала о людях, которые ходят по ночам, и подозревала в этой болезни и Августу. Покачав головой, она сложила руки на груди:  — Мда, погулять ты мне не дала… так что, пойдем к нашим? Хватились нас, наверное. Августа кротко кивнула. Вообще, она редко, почти никогда не делала ничего сама, в основном всюду следовала за своими товарищами, в том числе и за Мари, почти бездумно соглашаясь на все, что они ни сказали бы. Последняя схватила сокурсницу за запястье, увлекая за собой, развернулась на каблуках, нашла тропинку и уверенно пошла прочь из леса. Торжество и спокойствие души Мари были нарушены, но злиться на Августу она отчего-то не смогла. *** Вскоре товарищи вышли из леса. Земля была мокрой: видимо, прошел дождь, показавшийся в лесу лишь изморосью. Все кадеты обычно в такую погоду прятались в здании. Все, кроме Мари: она любила дождь, особенно сильный ливень, льющийся стеной, так что дальше вытянутой руки ничего четко не видно. В такую погоду она бродила по окрестностям, по которым разрешено было ходить, не боясь понести за это наказания. Она проводила Августу до спален, а сама пошла погулять: запираться в четырех стенах не хотелось. К подошве ее сапог прилип влажный песок. «Стоп. Песок?..» Песок был только на манеже, где кадеты учились верховой езде. Мари и не заметила, как ноги сами принесли ее к этому месту. Но вот что странно — песок не был мокрым и гладким, как обычно после дождей. Она подняла глаза, чтобы посмотреть на того, кто помимо нее не прятался в спальнях и не пережидал дождь в здании. На манеже стояли трое друзей, из которых Мари узнала Майка и Смита (или как там его?). С ними стоял еще один — то ли Ник, то ли Нил, известный юморист пятьдесят восьмого и тот еще кретин. Последний соскочил с лошади и бросил поводья. Видимо, эти трое решили потренироваться во влажную погоду, чтобы более-менее привыкнуть к седлу и освоиться в нем. Мари стало стыдно, будто она за ними подглядывала, и, потупив взгляд в землю, зашагала от греха подальше. Но ее уже заметили. Кто-то из них свистнул:  — Блэк? Названная обернулась; парни махали ей руками, зазывая.  — Не составишь нам компанию? От стыда не осталось и следа. «А почему бы и нет?» Развернувшись на каблуках, Мари подошла к ним. «И… и что им сказать?» Майк жестом указал на лошадь:  — Покажешь, что умеешь?  — А вы? — она обвела парней взглядом. Мари знала, что они уже наскакались и хотели посмотреть на кого-то другого. Но покорно идти не хотелось — надо было поспорить. Мари же девочка, как-никак. — Сдулись, — Захариус провел большим пальцем у шеи. «Вообще-то этот жест говорит о том, что человеку не жить. Но ладно». Мари подошла к лошади, вскочила на нее и коснулась пятками подпруг. Животное пошло шагом. Она стала вспоминать те дни, когда ее подобрали трубадуры и хотели научить разным фокусам, которые исполнялись фокусником в седле. «И… с чего начать?» Она осмотрелась — надо точно знать, мимо чего проезжаешь — первый урок, которому девочка обучилась у трубадуров. Манеж и все к нему близлежащее не представляло собой чего-то особенного: хлипкий заборчик, на ближайшие сто футов — чисто песок и никакого кустика. Хотя… чуть дальше рос огромный вековой дуб. Его макушку с земли разглядеть было невозможно — настолько велик он был. Крона дерева была пышной и тяжелой от капель дождя, осевших на листьях. Ветки располагались довольно-таки высоко, как у сосны. Но одна толстая ветвь пригнулась к низу, так что ее можно было достать рукой, сидя в седле. В голове Мари появилась идея. Девочка погнала лошадь самым скорым галопом, так что песок летел из-под копыт скакуна. Про себя она стала отсчитывать секунды до… «Десять, девять…» Ближе! Еще ближе! Надо оказаться прямо у дуба! «Пять… четыре… три…» Сейчас! «Один!» Мари вцепилась в ветку обеими руками, сделала в воздухе сальто как на приводе и уже через секунду стояла на ветке. Густая листва загораживала обзор, так что сокурсников девочка не видела. Но судя по присвисту, раздавшемуся с их стороны, парням понравилось. «Теперь — назад!» Планировалось, что лошадь стоит прямо под девочкой, на худой конец — проскакала круг и уже где-то здесь. Показалась спина зверя… Выдохнув, Мари спрыгнула в седло. Но села несколько резче, чем ожидалось — лошадь заржала и замахала головой. «Еще чуть-чуть — и меня сбросят!» Во избежание этого она ухватилась за поводья, потянула их на себя… слишком сильно. Зверь, явно не ожидавший подобного поворота событий, забрыкался и скинул всадницу. Та сделала в воздухе пируэт и плюхнулась на землю. Но не попой — подбородком и грудью. Ребра как-то подозрительно хрустнули. Резкая и тупая боль разлилась по всем телу. Места ушиба сильно саднило, потекла кровь. Мари издала глухой стон; ей стало тяжело дышать. Словно сквозь сон послышались шаги двоих из товарищей и голос Эрвина:  — Тебя до медпункта доставить? Говорящего сразу одернул Майк:  — Ты ослеп? Конечно же надо! Девочку попытались поднять с земли, но Нил (или Ник — как там его?), стоящий в стороне, остановил своих друзей:  — Стоять! Для начала я хочу задать ей вопрос. Мари с трудом разлепила глаза; на внутренней стороне ее век плясали разноцветные искры. Когда она смогла рассмотреть парня, предъявившего ей претензии, девочка перепугалась — в руках у него висела та самая брошь, которую Мари хотела вернуть, но из-за памяти забыла. «Черт! Меня обвинят в воровстве. Меня!» Так и случилось:  — Откуда она у тебя? Спрашиваемая слабо прошептала:  — Твои друзья обронили.  — Да что ты? — в его голосе явно читалась ирония, — друзья-то ее обронили! Конечно! А ничего, что она мне принадлежит? А теперь признавайся — как эта брошь тебе перепала! Все существо Мари наполнилось гневом, помогшим ей не без труда подняться и посмотреть в глаза нахалу. Тот не сомневался в своей правоте.  — Знаешь что, — угрожающе начала она, — ты у своих друзей спроси, как они следят за своими вещами. А меня не смей обвинять! На глаза слезы наворачивались; девочка довольно резво для своего состояния приблизилась к недругу и дала ему крепкую пощечину. Не полная месть, но что-то. Закусив губу, стараясь уйти гордо и не обращая внимания на боль в районе ребер, она уверенно потопала прочь. Майк стоял, оперившись о хлипкий заборчик — он всегда так «участвовал» в ссорах. Нил (или Ник? Да какая разница!) так и застыл с пылающей щекой. Эрвин бросил в след уходящей:  — Стой! Ты куда! Тебе же в медпункт надо — далеко не уй.  — Отвали! — рявкнула она зашагала быстрее, — пригласили составить компанию, блин… Мари поняла, что вот-вот разрыдается. Ее — и воровкой! Борясь с подступившим к горлу комком, она снова помчалась, куда глаза глядят. «Мне обидно было!» *** Снова зарядил ливень. Мари размеренно шагала. Ее сапоги были все запачканы грязью и препротивно хлюпали, но девочка не обращала на это внимание. Но, собственно, как и на то, что из-за сломанных ребер она едва дышала, как и на то, что промокла до ниточки и рисковала серьезно заболеть, как и на то, что гроза поражала высокие одиноко стоящие деревья в десятках футах от нее. Мари подгоняла злость — она же и не позволяла обращать внимание на все вышеописанные обстоятельства. На глаза по-прежнему наворачивались слезы, сердце щемило, в горле застрял комок, не дающий даже промямлить что-нибудь. А в мыслях лишь одно слово — воровка! Для кого-то пустяк, но для Мари — трагедия. «Он сам виноват! Гад!» Но ничего не помогало избавиться от неприятного осадка в душе. «Нет! Они двое в этом виноваты! Майк-то не при деле. Вроде…» Ноги сами принесли Мари к огромному озеру, находящемуся далеко от здания, где жили кадеты. Несмотря на его отдаленность, озеро лежало в той зоне, где можно было гулять пятьдесят восьмым. Более того, в нем будут проводиться тренировки — идеальный воин должен чувствовать себя в воде как рыба. Девочка посмотрела на волнующуюся водную поверхность, которая была темной и мутной из-за того, что отражала неспокойное небо. Говорят, что каждому чувству можно подобрать цвет: радости — золотой, ярости — буро-красный. Озеро было же темно-серым, едва ли не черным, со слабыми бликами от грозы, каким-то клокастым — там светлее, там темнее… Мари преспокойно села на бережок в высокую траву и окинула воду изучающим взглядом. Озеро показалось ей таким… родным, что ли? Нет, это слово не подходит. Понимающим?! Слабо сказано. Наверное, полностью отражающим душевный хаос: такое же бурное, с множеством оттенков, цветов и переливов… К тому же волны плескались едва ли не в такт ее отнюдь не радостным мыслям, и это подкупало. Движимая какими-то инстинктами, не отдавая себе отчета в своих действиях, девочка потянулась к воде. Желание дотронуться до водной поверхности взялось будто из неоткуда. «Только прикоснусь, одними пальцами…» Мари коснулась ее. «Такая холодная…» В следующую секунду грянул гром, казалось, уже прекратившийся. Мари этого никак не ожидала. Он прогремел совсем внезапно, словно рассчитывая на расслабленное состояние девочки. Та от неожиданности вздрогнула и, споткнувшись, рухнула в воду. Темная вода сомкнулась над ее бледным лицом. *** …Мари очнулась. Она дрожала, спина ее покрылась холодным потом, ноги и руки не слушались: болезнь, скорее всего. Девочка лежала в кровати в медицинском крыле: напротив — пустые кровати, очевидно, уже давно не занимаемые курсантами; белые стены, такой же потолок, обшарпанный пол, в углу — шкафчик и полочки со всякими травами и настойками. Только сейчас Мари обнаружила, что ее внутренности будто бы скрутили, воздух поступает с трудом, а легкие будто прокололи и оставили нож в ране. Жуткий озноб сковывал движения. «Проучилась чуть больше месяца, а уже заболела! И, похоже, это не просто простуда, а что-то поближе к лихорадке». В голову помимо этого прокрадывался вопрос: кто же ее сюда принес? В помещении — ни души, за исключением самой Мари. С одной стороны, хорошо, ведь никто не будет мешать и трепать голову, сопеть во сне и всячески по-другому мешать. С другой, плохо, ведь с кем тогда можно будет поболтать на ночь? Мари привыкла в час бессонницы говорить с соседками — Мартой, к примеру, ведь у нее был приятный голос, или с Джессикой, ведь она всегда такая неутомимая и всегда придумает план по поводу очередной шалости… А тут — никого. И, пожалуй, этот «минус» перевешивал «плюс».  — А, дорогая, ты уже проснулась? — бесшумно вошла медсестра, своим неожиданным приходом напугав Мари. — Ну, как самочувствие? Тебя едва живую принесли сюда эти… — она запнулась. В девочке проснулось любопытство:  — Кто же? — спрашивающая едва ли не кричала — так волновалась.  — Извини, — ответила медсестра. — Я обещала не говорить. Своим молчанием она сказала больше, чем словами. И ежу понятно, кто принес сюда Мари.  — Ладно, я сюда не болтать пришла, — с напускной веселостью сказала она. — Осмотреть тебя надо. Только я на тебя глянула — поняла, что ты не только ушибами отделалась. А вот это было плохо. Мари ненавидела лечение во всех видах и способах преподнесения. Учитывая, как девочка дрожала, когда мать натирала ее ободранные колени различными мазями, можно представить, какой дискомфорт принесли ей подобные слова. Без лишних слов медсестра подошла к больной и начала ощупывать все ее конечности, видимо, проверяя наличие переломов и вывихов. Процедура не из приятных. Мари терпела, закусив губу и морщась. Проверяющая также не постеснялась напоить ее всяческими отварами, вызывая кашель. Девочке все это неприятно напоминало о доме. Дело в том, что ее мать, Магдалина, тоже знала о медицине довольно-таки много, так что время от времени лечила раны дочерей. Когда Мари начала задыхаться от возмущения, боли и жара, медсестра закончила и сказала:  — Мда, и где тебя носило? Тебя, такое ощущение, будто бы пожевали… Сердце девочки ушло в пятки:  — Что… что не так? — голос ее срывался от волнения.  — Все не так! У тебя сломано два ребра, перелом ноги, лихорадка или что-то очень похожее на нее и вывих всех пальцев на левой руке. Придется вправлять. «А я-то думала, почему левая ладонь непослушнее правой…»  — И когда? — спросила больная, изо всех сил скрывая свою отнюдь не веселую реакцию.  — Прямо сейчас. А вот это уже ни в какие ворота! Прямо сейчас, без какой-то подготовки, что ли… Медсестра заметила ее состояние и добродушно улыбнулась:  — Ты куда собираешься? Мари не поняла вопроса и вопросительно посмотрела в ее сторону. Та пояснила:  — Куда идешь? В Военную Полицию, там, или в Городскую Стражу… Неприятный вопрос.  — Не знаю, — искренне ответила девочка. — Куда занесет, туда и пойду…  — В любом случае, ты идешь на воина, — медсестра подсела к Мари на кровать и взяла ее ладонь в свои, — так что считай, что это тренировка, — и со всей силы нажала, вправляя пальцы. Мари взвизгнула. *** Прошло три дня. Жар, так или иначе, начал спадать и уже почти не беспокоил Мари; ушибы, порезы, ссадины и синяки уже не так сильно болели, лихорадка сходила на нет. В общем, состояние больной более-менее улучшилось. Девочка в эти дни просто лежала без дела. Так хотелось попотеть с остальными, тренируясь, почувствовать свежий ветер и вдохнуть чистый воздух… Но, пока Мари не выздоровеет окончательно, это оставалось лишь заоблачной мечтой. Помимо того, товарищей не пускали поговорить или хотя бы перекинуться парой слов, так что девочка буквально-таки помирала с безделья. Ее скучное пребывание здесь скрасила Джессика, которая ночью, тайком, через окно пробралась к Мари и принесла пару книг скоротать время. Что ж, какое-то утешение. Пусть их и надо было прятать под кровать, беспокоя многочисленные раны. …Сейчас Мари смотрела на небо. Был полдень. С улицы через распахнутое окно до девочки доносились крики товарищей и звуки падения чего-то тяжелого. Видимо, тренируются в рукопашке. Мари со вздохом накрылась одеялом с головой, лишь бы не слышать их. Да, она была страшно завистлива! День снова обещал пройти необычайно скучно и по той же схеме: ровно в десять часов придет медсестра, напоит болеющую всякими отварами и лекарствами, сменит перевязь и уйдет, чтобы прийти лишь в десять вечера и сделать то же самое. А в промежутке? А в промежутке — лишние часы свободного времени. …Раздался мерный стук в окно. Мари скинула одеяло и посмотрела на долгожданного нарушителя покоя, коим оказалась Джессика, цеплявшаяся запотевшими ладонями за ставни. «Черт, Джесс, ты лучшая!» Не сдерживая глупую улыбку, Мари встала с постели и в темпе вальса поскакала открывать. Уилсон ввалилась в комнату. Девочки обнялись.  — Опять медленно, но верно умираешь, да? — Джессика применила ту самую фразу, которой Мари описала свое состояние во время их ночной встречи, уже упоминавшейся.  — Не то слово, — вспомнив, что болезнь ушла не до конца, последняя прервала объятия. — К слову… — она вспомнила, что еще минуту назад слушала, как тренируются сокурсники, — прогуливаешь?  — Кранц опять в отъезде, так что за нами следит этот идиот Ишак, так почему бы и нет? — Уилсон рассмеялась, откинув назад отросшую огненно-рыжую челку. Оранжевые крупные веснушки, разбросанные по всему ее лицу, казались особенно яркими. Ишаком пятьдесят восьмые называли того туповатого здоровяка, который заменяет их инструктора во время его отъездов. Настоящее имя Ишака — Бен, но об этом никто не помнил. Зачем, когда прозвище подходит куда больше? Ишак был огромен и силен, но в тоже время туповат, слеп и полностью глух на одно ухо. За кадетами он плохо следил, а если и следил, то только за пятью-восемью, давал им напрасные советы. В общем, когда Кранц уезжал, для пятьдесят восьмых начиналось сладкое время: они прогуливали, не соблюдали режим и дисциплину… Короче говоря, вели себя как отъявленные хулиганы и беспризорники. Мари усмехнулась:  — Ну, все с вами ясно…  — И этот Ишак сегодня сам не свой! — рассказчица уселась на близстоящую кровать и начла раскачиваться взад-вперед. — Ругается, постоянно орет благим матом — сапожники обзавидуются! Так что я даже хорошо сделала, что смылась, а не то… — Джессика заехала кулаком по ладони, показывая, что бы с ней случилось. «Весело у них там…»  — А что еще нового? — Мари закрыла окно и встала рядом, облокотившись о стенку. — Ты же знаешь, что я умираю здесь со скуки! И книги твои я все прочитала, — она указала под кровать на стопку. — Спасибо тебе за них, кстати. Девочка читала очень быстро и живо, с интересом. Книги любила. Так что не удивительно, что с таким немалым объемом справилась в два счета. Джессика положила их на пустующую койку, сама легла на нее поперек, так что голова ее свешивалась, и облегченно выдохнула. — Знаешь, — тем не менее радостно, но не бодро начала она, закрывая глаза, — я вот вроде бы ничего целый день не делала, но у меня такое впечатление, будто весь день приходилось камни на спине таскать! Уф! — она шумно выдохнула, и прядь волос, случайно упавшая ей на глаза, слетела с ее лица. Мари улыбнулась ей и своему поднявшемуся настроению: Джесс была из тех людей, которые заражают людей своей небывалой энергетикой, и что бы она ни делала, если на ее лице сияла улыбка (а Уилсон улыбалась почти всегда!), то и другие волей-неволей перенимали ее настроения. В коридоре послышались шаги. Джессика вздрогнула. Мари не растерялась и живенько открыла окно:  — Давай! Если это медсестра — нам конец, ты же знаешь. Уилсон, ни слова не говоря, с проворностью кошки подобралась к окну, вцепилась пальцами за верхние ставни и скрылась. Она не упадет: Джессика славилась своим умением карабкаться и лазать. За нее можно было не беспокоиться. Мари в тот же миг скользнула на кровать и в спешке накрылась одеялом. «Надо сделать вид, будто я лежала и мне полегчало… Не совсем вранье же, в конце концов!» Мари действительно после разговора с приятельницей стало гораздо лучше. …Дверь со скрипом отворилась, и в комнатку вошла пухленькая медсестра. Она улыбалась.  — Ты Мари? Названная кивнула.  — Хотя глупо спрашивать, ты же здесь одна-единственная скучаешь, — осеклась медсестра. На следующих словах она заметно приободрилась: — Ну, не суждено тебе сегодня больше умирать в четырех стенах! «Опять напичкают снотворным?» Мари в сердцах тихонько хмыкнула. Но девочка не знала, что следующая новость действительно порадует ее:  — Тебе разрешили по вечерам выходить из комнаты! «Конец неволе? Дождалась! А я-то думала, погибну здесь!»  — По вечерам с ужина до отбоя тебе разрешили покидать кровать, ведь самочувствие…  — …гораздо лучше, — продолжила Мари. Новость и впрямь хорошая! Не суждено ей погибнуть от скуки! — Спасибо. Медсестра улыбнулась еще шире:  — Вот и славно. Но не злоупотребляй, — она явно притворно погрозила пальцем, — а то еще придется полежать. И ушла. Мари со вздохом облегчения рухнула на подушку. Все-таки капля справедливости в этом мире есть!