Легенда о бесславном герое

На улице кадеты опять тренировались в рукопашке. Мари обводила их шутливо-властным взглядом: до выписки ей осталось немного, и в последние дни она могла наблюдать свысока за сокурсниками, которые вынуждены были добросовестно работать. Сокурсников было много, но они не превращались в кучу мала, из которой нельзя было ничего разобрать: движения каждого можно было изучить, ведь полигон был как на ладони. Взглядом своих подруг она нашла сразу: почти на самом краю площадки Джессика, оперевшись о забор и жуя травинку, что-то растолковывала Августе. Та сосредоточенно слушала, словно ей доверяли страшную военную тайну, и это смехотворно-серьезное выражение лица можно было рассмотреть даже издалека. Мари улыбнулась. Августа всегда все принимала близко к сердцу. В общем, обычный день был донельзя обычный: кто-то отлынивал, кто-то пытался что-то из себя выжать. И ничего особенно нового! Ни-че-го! Это самое обидное. Мари со вздохом поерзала по подоконнику. До вечера еще так далеко… И когда ее уже, в конце концов, выпустят из этой чертовой комнаты тренироваться?! …Мари продолжала с завистью наблюдать за своими сокурсниками. И ничего не предвещало угрозы, но… Джесс, кивнув что-то, видимо, напоследок, ушла; Августа, ничего не подозревавшая, начала тихо наворачивать круги в поисках пары для тренировок. Она была добросовестной девушкой, так что предпочитала особенно не отдыхать. Вдобавок, травы, которым она поклонялась, запрещали лениться. Судя по походке, Августа что-то напевала и шагала в ритм выдуманной песни. По следам сокурсницы шла, злобно хихикая задира Мишель О`Нейл, которая не упускала ни малейшего шанса задеть кого-то, кто слабее ее, со своими подругами (их Мари не запомнила вовсе: те были чересчур неприметными и почти ничем не отличались друг от друга). Они то и дело переглядывались; даже издалека можно было заметить, что глаза их недобро горят. Мари заподозрила неладное, надела форму и спустилась на землю через окно, благо, второй этаж. Ощутив твердую землю, девочка почувствовала себя увереннее, будто болезней, что мучили ее совсем недавно, и не было вовсе, будто Мари лишь набиралась сил. Согнувшись в три погибели и шмыгнув в кусты, Мари, как и неделю назад, стала следить за насторожившей ее троицей. Те подходили к ничего не подозревающей Августе, все еще мечтательно смотревшей в небо.  — Эй! — окликнула Мишель, подходя к жертве со всей своей холодной красе. — Можно тебя на минутку? Та обернулась и улыбнулась ей. Такая наивная!  — Конечно, Миша. Хоть на две! «Черт, Августа, я тебе не говорила, что эта твоя „Миша“ на самом деле мерзкая тварь?!» Она подошла к лучащейся радостью сокурснице:  — Зачем ты носишь эти венки? — Мишель указала на них. На этот раз они были из ромашек. Августа расплылась в еще более широкой улыбке. Она была явно польщена, что ее спрашивают о религии, в которую та верит.  — Это обереги от злых духов. На запястьях и ногах — чтобы ноги и руки были в порядке, на голове — от нечистых помыслов, на бедрах — для здоровья… Ни у кого больше такого нет! Только наша семья и еще немногие другие так верит! «Оно заметно». Слушающая хмыкнула, ее прихвостни переглянулись и тихонько прыснули. Какой бы нелепой ни была религия Августы, Мишель до нее далеко.  — А что будет, если их снять? — голос ее не предвещал ничего хорошего и затаил сарказм, но Августа, похоже, ничего не заметила.  — Это величайших грех и отречение. Грешника постигнет кара небесная, — она протянула руки к небу, словно прося доказательств правдивости своих слов у бога. Мари, увидев в этом жесте фанатичность, порадовалась, что ни во что не верит. Ни в богов, ни в духов… это дает человеку лишнюю свободу.  — Да? — протянула О`Нейл, наворачивая круги вокруг жертвы, словно лисица. — А если так? — она легким движением руки смахнула венок из ромашек с головы верующей. Та испуганно взвизгнула и заозиралась по сторонам, ища его и желая вновь водрузить на положенное ему место. Казалось, обиженная сейчас расплачется. Мишель и ее подружки засмеялись в голос. Мари, признаться, даже от них ничего подобного не ожидала. «Обижать слабых?!»  — Ну, и где твоя кара небесная, а?! Величайший грех? Так почему же ты не умираешь? И где твой бог? Уже отрекся от тебя, блудной души? Хах!.. — троица наворачивала круги вокруг своей уже рыдающей жертвы и сверлила ее пронизывающими взглядами. В сердце Мари вскипел гнев. Все, что угодно, кроме притеснений она терпеть могла, но это — уже слишком… Не отдавая себе отчета в своих действиях, она вышла из кустов и уверенной, твердой походкой направилась к этим мерзавкам. «Главное не убить их…» Мари знала, что иногда в состоянии крайней ярости люди способны убить друг друга, и девочка не хотела никому пасть жертвой такого или лично убить кого-то и ходить с этим клеймом на всю жизнь. Гордой размеренной походкой она подошла к сокурсницам. Те разом обернулись; льдисто-голубые глаза Мишель насмешливо сузились:  — А, посмотрите-ка? Пожаловала защитница немощных, верно? Ах, какая жалость, что она больна и не может постоять ни за себя, ни за други… Она не договорила: Мари со всей силы врезала ей по челюсти. Из ее рта потекла кровь: видимо, очень сильно прикусила язык от неожиданности. Дора и Сара взвизгнули и отползли от греха подальше. И по трусости своей тоже. Мишель приложила тыльную сторону ладони к месту удара и выдала:  — Эй, Блэк, что ты?.. Фразе не суждено было закончиться — Мари снова ударила О`Нейл, но ногой и по боку. Та сжалась и несмело выставила кулаки. «Трусиха! Дрожит!» Мари смело подошла к ней, намереваясь продолжить. Странно, но неприятельница почти не сопротивлялась. Как безвольное животное подчинялось воле судьбы, сопротивляться почти не думая. Силы воли — ноль. И она еще хочет стать воином?! Или все-таки сопротивление было, но?..  — Это за обиду слабых и каждое не то слово… Августа отползла в кусты и плакала, закусив заусеницу на большом пальце. — Где кара небесная, спрашиваешь? — Мари дала ей коленом по боку. Та взвизгнула, совсем как свинья. — Вот она! Где бог, говоришь? — еще один удар, но уже по животу. — Он несет справедливость! Ты же ее принимаешь лишь через побои… «С каких это пор я поучаю?» Мишель, всегда бывшая строптивой и своевольной девицей, просто стояла и закрывалась от града ударов, потеряв надежду дать сдачи. Совсем как корова на бойне — вроде, и ударить может, но никакого протеста не выдает. Это совсем на нее не похоже. Может, раскаялась и принимает наказание? Или… Мари тяжело дышала, ярость притупила физическую боль. Ни о каких сломанных ребрах и речи быть не могло. Переломов словно и не было вовсе. Так, казалось, длилось целую вечность. Мишель, видимо, натерпевшаяся, взмолилась:  — Пожалуйста, хватит! Я… Она стояла на четвереньках; губа разбита, волосы спутаны, колени и локти ободраны, лицо все в царапинах, щеки красные. Мари заметила, что из ее собственной щеки течет струйка крови из царапины, ведь изначально сопротивление было, но едва заметным и оказалась сразу подавлено. Тяжело дыша, Блэк отошла на несколько шагов. Мишель, опозоренная, встала и убежала куда-то, раскрасневшись как рак. Только сейчас Мари заметила, что большинство еще минут пять назад тренировавшихся кадетов остановились и смотрели на них, застыв в шоке, недопонимании и… Только сейчас девочка поняла, что натворила нечто не особенно приятное. «Господи! Что же я наделала?» *** Полночь. Мари, зарывшись лицом в подушку, лежала на кровати. Черт подери, как же стыдно! «Зря я это, зря!» Она вспомнила пронизывающие взгляды сокурсников, умоляющее выражение лица Мишель, ревущую в три ручья Августу. Надо было разобраться, выяснить, что да как, дать морально просраться, а Мари подралась с ней. Подралась! Девочка почувствовала, что заливается краской и носом еще глубже зарылась в подушку. Черт! В общем, душевное состояние Мари оставляло желать лучшего. «Как-то ко мне отнесутся? Как к психу или герою?» Дышать сквозь подушку стало тяжело, так что Мари перевернулась на спину, открыла окно и вдохнула полной грудью свежий воздух. На улице разглядеть ничего не возможно было: тьма — хоть глаз выколи! Линия стен, леса и горизонта превратились в одну сплошную, притом едва различимую. Повеял ненавязчивый ветерок. Мари тяжело вздохнула, даже не зная почему — то ли от стыда, то ли от желания поскорее освободиться и тренироваться с товарищами. Так паршиво на душе! Хоть волком вой. Мари почувствовала, что ее пятки и пальцы замерзли и начали околевать, и это было не очень-то и приятно. Зябко поежившись, она потопала к постели, совсем как на пытку, но за такую, за которую дают кров и пищу, предварительно помучив, как следует, и при этом не только физически. Натянув одеяло себе на голову, девочка обняла подушку и попыталась забыться. Но это получалось из рук вон плохо. Но, так или иначе, худо-бедно, веки начали наливаться свинцом и закрываться. Наконец-то! …Раздался шорох, разом смахнувший сон, будто его и не было вовсе. Мари села в кровати. Снова шорох, но на этот раз громче и подозрительнее. Ясно одно — в комнату пробрался человек — не зверь какой! — притом у него наверняка был высокий рост и крепкое телосложение. И бьет — не мажет, наверняка. Мари хрустнула костяшками пальцев, разминая их и готовясь нападать, ведь атака — лучшая защита. Девочка тихонько выскользнула из-под одеяла. «Так, шорох был…» Она направилась к окну и, подумав секунду, закрыла его. Незнакомец хотя бы не сбежит, что уже хорошо. А там уж и позвать кого-нибудь не далеко.  — Ну и долго ты будешь в окно пялиться? — тихо прошептал кто-то. Голос был тихим, но прогремел в тишине как гром среди ясного неба. Мари взвизгнула от неожиданности и подпрыгнула. Сердце ушло в пятки, девочка перепугалась. Способность хладнокровно мыслить и мыслить вообще вернулась к ней не сразу. До этого ей пришлось облокотиться о стенку и тяжело дышать, выпучив изумрудно-зеленые глаза. Прибывший тем временем встал на ноги, отряхнул колени, выпрямился и стал ждать, пока та придет в себя, что заняло минут пять-десять. И хоть общие очертания были нечеткими и темными, Мари без особого труда узнала, что же это за падла посмела нарушить ее сон. «Черт возьми, снова этот… как его?.. Смит?» Он за последнюю неделю слишком часто стал появляться в ее жизни. Обычно, если к Мари парни и показывали внимание, то это были крайние кретины или большие любители подраться, а исключения были редки — единица на пятерых. А этот Эрвин выглядел воспитанным и интеллигентным, что ли… Такие не водились с оборванками, добровольно расставшимися с семьями, как Мари. Пока она думала о том и о сем, прошло еще минут десять. Смит склонил голову на бок:  — Можно поговорить? Не тебе еще отсыпаться до ранних тренировок. Она покраснела, но благо этого не было видно в темноте. Правда, ведь ей еще спать и спать, а ему осталось совсем немного времени.  — Ну, валяй, — девочка постаралась сделать свой голос по возможности более равнодушным и спокойным. Может, у нее даже получилось. Эрвин сел на краешек кровати с озабоченным видом, переплел пальцы и уперся в них подбородком. Идеальная поза для раздумий. Он махнул было рукой, чтобы пригласить ее сесть напротив, но Мари предвидела его просьбу заранее и скользнула на ближайший подоконник.  — Ну, чего надо? Мари толком не знала, что сказать или сделать. Давить и гнать или сочувствовать и выслушивать? Раздался тяжкий вздох. Девочка поняла, что разговор будет не из легких. Ненадолго воцарилось молчание. Мари вскоре это надоело и девочка уже хотела было высказать все, что думает, но ее опередили:  — Ты не из-за нас здесь лечишься? Мари вспомнила события прошлой недели. «Нет, пожалуй, это я сама дров нарубила!» Девочка хотела было покачать головой, но спохватилась, что в темноте ее не видно, и сказала:  — Нет. Признаться, она не до конца была уверена в своих словах.  — Уверена? «Ох, подвох!»  — На все сто.  — Просто… Наконец-то Мари выудила простенькое словцо, заинтересовавшее ее в этом пустом и почти что бессмысленном разговоре, и она зацепилась за него изо всех сил, не желая отпускать.  — Что просто? Эрвин шумно набрал воздуха и выпалил:  — Этобылонелепоснашейстороныпростинаспожалуйста! — фраза прозвучала как скороговорка в исполнении человека с заплетающимся языком. Мари, не расслышав, переспросила:  — Прости, что? Можно еще раз. Смиту, казалось, это было не в радость. Он начал говорить тихо, словно боясь, что его услышат:  — Мой друг Нил придурок и он не понимал, что говорил. Сейчас твердит, что раскаивается, но подойти боится. Он ведь не из самых храбрых на этот счет… Все встало на свои места. Доук, натворивший бед, чувствовал свою неправоту, но боялся признаться в своей слабости, а друг помогает ему разрулить ситуацию. Мари посмотрела в окно:  — Раскаивается, говоришь?.. Эрвин кивнул.  — Доук не умеет сдерживать свои чувства. Мари вспомнила, как он, подложив Кранцу кнопку, едва ли не рыдал от смеха. Собственно, как и все пятьдесят восьмые. Если быть до конца откровенным, то девочка сама такая же: если врет или стыдится — краснеет, печалится — плачет, радуется — улыбается до ушей… что на уме, то и на уме, короче говоря. Последняя фраза и тон, которым она была сказана, крайне удивили Мари. Она поняла того паренька, которому дала крепкую затрещину, на которого обижалась и злилась. А какую силу имеет человеческое сочувствие и взаимопонимание! Эрвин испытующе смотрел на нее, бледная точка луны отражалась в его глазах, казавшихся темными во мраке. Мари развернулась к сокурснику:  — А, знаешь… Я была неправа. Надо поговорить с ним, да выяснить, что да как. Пожалуй, это я уже бед натворила, не вы.