Умереть, чтобы выжить

После отъезда Макса и Вали – они улетели разными рейсами: альфа – в Лондон, омега – в Ригу, квартира странно опустела. Нет, я был рад, что, судя по всему, они не планировали больше встречаться, и просто счастлив, что квартира перестала напоминать розарий, но чего-то все равно не хватало. Закрытая дверь в комнату Макса почему-то навевала тоску. Да и с Олегом было все не безоблачно: как оказалось, мы немного по-разному представляли отношения между альфой и омегой. Для меня на первом месте была взаимная забота, а для него… Для него ключевым словом был "контроль". Наверное, он привык отвечать за своих подчиненных, поэтому стал и на меня распространять свою командирскую властность, чего раньше не было, пока я был на положении приемного сына. Как омегу меня строили намного серьезней. Мириться с некоторыми ограничениями и силовыми методами воздействия было можно, понимая, что это проявление заботы и немного своеобразной любви, но... Но. НО. Все было в этом "но". Но иногда я начинал его бояться. Вне стен дома жизнь не изменилась, если не считать, что к нашей "звериной компашке" как-то сам собой добавился Энн. И теперь мы жгли на переменах, гуляли после школы и периодически выбирались вечерами куда-нибудь потусить вчетвером. Артем еще не растопил сердце своего любимого омеги, но лёд потихоньку таял. А вот внутри домашних стен... Каждый раз, возвращаясь, домой, я гадал – сочтет ли Олег мое позднее возвращение проступком. Будет ли наказание за слабый алкогольный запах, или он будет в хорошем настроении и только посмеется над моим рассказом о том, как Тёмка, выпендриваясь перед Энн, пытался пройтись на руках по барной стойке и, в результате, поскользнувшись на пивной лужице, упал под ноги бармену-омеге и не придумал ничего лучше, чем с перепугу предложить тому руку и сердце. Я не знал, как мы проведем вечер: обсуждая дневные события и новости, валяясь в обнимку на диване под какой-нибудь фильм, занимаясь любовью перед сном... Или он сперва достанет ремень и выпорет меня, а потом будет трахать жестко, грубо, словно ненавидя. Спокойные и мирные вечера были чаще, и я по-прежнему любил своего альфу, но. Опять это гребанное НО! И не с кем было это обсудить. Пара разговоров о том, что не надо срывать свою злость на мне, ведь я-то не виноват в проблемах на его работе, ни к чему не привели, несмотря на то, что Олег тогда был в прекрасном расположении духа. Обе мои попытки что-то изменить в наших отношениях закончились тем, что альфа ласково ерошил мне волосы и глухо, как будто слова давались ему с трудом, говорил: – У меня тяжелый характер, мальчик, я знаю. Но мне уже не измениться. Если ты любишь меня, потерпи немного. Я же не делаю тебе слишком больно? Он спрашивал это грустно, и глаза были как у цепного пса, который в принципе не злой, но не может не бросаться на всех, кто оказывается ближе расстояния цепи. Таким уж его сделала жизнь. И понимая это, я тоже не мог ничего ответить, кроме: – Нет, не делаешь. Он тогда начинал целовать меня в лоб, в глаза. Поцелуи из легких переходили в откровенные, ласки становились настойчивей, и я, расслабляясь в его руках, забывал обо всем. До следующего наказания. В один из дней, когда на уроках я прислушивался не столько к словам учителя, сколько к ощущениям в собственной заднице, которая болела и ныла, я решил позвонить папе и обо всем рассказать. Наверное, глупо от него так долго скрывать, что я не бета. Может, он сможет мне что-то подсказать, рассказать, как понимать альф? До этого я старательно изображал полный восторг своей новой жизнью в Москве. Впрочем, надо признаться, она была действительно классной. Но… Блять! Я смогу что-нибудь сказать без этой сраной частицы?! Я отменил Ивана и после уроков один пошел в парк недалеко от школы. Бродя по дорожкам среди покрытых снегом кустов, строил в голове фразы и продумывал, как объяснить то, что со мной происходит. Наконец, решившись, набрал знакомый номер. Папа долго не отвечал, но когда ответил, все мои проблемы вылетели из головы: – Па, что с тобой? – Да ничего страшного, Тимка, – голос звучал с хриплым надрывом, – я просто простудился. – Сильно? У тебя есть лекарства? – Не волнуйся, – он закашлялся, и кашель мне не понравился. Совсем. – У меня все есть. Расскажи, как учеба, как друзья? Твой Прохор уже сдал на права? Папа был, наверное, единственным человеком, который звал Хорька по имени. В отличие от Олега, папа прекрасно знал, как зовут моих одноклассников и что у меня происходит в школе. Вот и сейчас – он запомнил, как я рассказывал в прошлом месяце, что Хорек, то есть Прохор, которому стукнуло в январе восемнадцать, пошел учиться на права. Разве можно было огорчить больного человека, искренне переживающего за меня, своими проблемами? Ну, бил меня Олег иногда. Не так уж и сильно, подумаешь, пара синяков. А я разнюнился как настоящая омега. Нет уж, никаких жалоб. Я постарался развеселить папу рассказом про то, как Хорек в первую поездку по площадке решил, что его задача состоит в сбивании оранжевых конусов. Папа рассмеялся, вот только смех перешел в приступ жуткого кашля. Когда он смог говорить нормально, мы быстро распрощались, чтоб он не напрягал горло. Зато в голову пришла идея, и я зашагал прочь из парка к зданию с рекламой банка – решил снять деньги с карты и отправить в Приморск папе. Уж ему точно нужнее, а Олег все равно не проверял мои расходы. Не то чтобы я думал, что мой альфа не разрешит, просто не хотел лишний раз дергать своими проблемами. Какая разница, что я не самолично потратил десять тысяч, которые с московскими ценами можно было спустить за один вечер в клубе? А папа на них проживет недели три. Блин, почему я так поздно сообразил – послать деньги, не ставя его в известность? Разговоры-то про деньги были, и папа, конечно, не соглашался принимать помощь Олега, он гордый у меня, но если принесут извещение о переводе – он же не станет отправлять обратно? Точно не станет. Отстояв на почте огромную очередь, я даже не заметил проведенного в душном помещении времени, прикидывая, на что папа сможет потратить деньги. Если у него заплачено за квартиру, то на лекарства, на новую одежду, на нормальную еду. А если не заплачено? Блять, даже не спросил! Хороший же я сын, быстро привык к тому, что у меня теперь деньги есть всегда, и перестал задумываться, откуда их берут другие. И каким способом зарабатывают. Так, растравляя себя мыслями о том, что я – полное говно, и пришел домой. Сегодня мне не повезло. Это стало ясно с первого вдоха за порогом - давно заметил, что у альфы менялся запах от настроения: когда металл преобладал над полынью и ароматом РЖ* – значит, у Олега плохой день. Так я называл про себя периоды его мрачного раздражения и необъяснимой для меня злости. Плохие и хорошие дни. Черные и белые полосы. Ты не сурикат, Тимон, ты, сука, зебра! Судя по пропитавшемуся медным запахом воздуху гостиной, сегодняшний вечер обещал быть чернее "Черного квадрата", какой бы тавтологией это ни звучало, но это было пиздец какой правдой! – Привет! – никакого ответа, генерал разговаривал с кем-то по телефону и даже не заметил моего прихода. Вот что лучше сделать, чтобы не злить его лишний раз? Свалить на кухню и, быстро сожрав что-нибудь, постараться заныкаться в комнате? Или он рассвирепеет, что я пришел и не поздоровался? Объяснять, что я говорил, а он не услышал – себе же хуже сделаю. Подошел к нему так, чтобы он точно меня увидел, и еще раз, погромче, произнес это свое: "Привет". – Повиси минуту, – рявкнул Олег в трубку, схватил меня за локоть и буквально пинками вытолкал на лоджию, отцепившись лишь на секунду, чтобы открыть балконную дверь. В застекленное пространство я почти влетел от резкого толчка пониже спины. Когда развернулся, этот псих уже закрыл дверь и задернул шторы. Поздоровался, блять! И сколько мне здесь торчать? Ручка с моей стороны была, но ее открыть можно, если не стоял блок со стороны комнаты. А он стоял. Еще как стоял, про это Олег не забыл! Вместо готовых вырваться у меня матерных слов я только резко выдохнул. Мало ли, еще услышит. Нет, я все-таки дебил! На хера полез к нему, ведь знал, что когда он бесится, лучше быть тише травы, ниже воды. Я походил по лоджии – она большая, есть столик и пара стульев, но ведь не отапливается. А на улице, чай, не май месяц! Присев на один из стульев, стал ждать. Вот договорит свои генеральские разговоры и выпустит. Потом стал ходить, потом прыгать. И только когда у меня уже не попадал зуб на зуб, а ноги устали скакать, я рискнул постучать в окно. Через минуту-другую, которые мне показались очень долгими, штора отдернулась, и дверь открылась. У Олега был такой взгляд, словно он видит меня впервые: – Ты что здесь делаешь? "Гуляю, блять!" – хотелось ответить, но я лишь процокал зубами, выстучав как азбукой Морзе: – Т-т-теб-бя ж-ж-ду! – Вот ты ебанько, не мог раньше постучать? Не понятно, что из головы вылетело у меня? Давай, пошли чай горячий пить. Неужели гроза миновала? Видимо, разговор действительно был важный и, видимо, завершился удачно. И я почти поверил, что черная полоса была тонкой черточкой: успел съесть тарелку плова и отогрелся, мы сидели и вполне мирно пили чай, пока Олег не взял в руки мобильный. – Мне пришла сегодня смс, что ты снял с карты десятку. Зачем тебе понадобились наличные? Всё. Пиздец котенку! – Я… – что ж сказать-то, а? На подарок. Кому? Энн. А почему налом? Не, не прокатит. – На наркотики? – Нет! – Не смей мне врать, сука! А потом я закрыл глаза и считал: раз – по одной щеке, два – по другой, три – в грудь, и я на полу, четыре – это уже ногой, блять, как же больно, когда по копчику, пять – по бедру, терпимо, шесть – в живот, хуево, семь… Нет, семи нет. Хорошо. Олег дернул за волосы, задирая мою голову, и приказал: – В глаза смотри, тварь! Почему он так любит, чтобы я смотрел на него, когда он меня бьет? Что там у меня в глазах? Иногда кажется, что Виагра, передающаяся воздушным путем, потому что в следующий момент со школьных брюк полетели зубчики молнии, сами брюки он рывком содрал с ног, решив трахнуть меня прямо на полу. "Омеги должны подчиняться альфам. Ты мой омега и подчиняешься мне", – главный постулат наших отношений от генерал-майора Свешникова. Только нихуя не мой. Олег умнее, опытнее, сильнее, наконец, старше. Понятно, что он – главный. Но с подчинением только по половому признаку я не был согласен ни в прошлые разы, ни сейчас. Хотя в данный момент, скользя лопатками по полу, бороться за свои права было явно бесполезно, так что я сжал зубы и стал терпеть, не желая показывать слабость. Спине было неудобно на холодной и твердой поверхности, трение выступающих позвонков по шершавой напольной плитке очень быстро стало мучительным. Я не обнимал его, не подмахивал, лежал абсолютно безучастно, если не считать вырывающихся вскриков от особенно глубоких проникновений, приносящих мгновенную резкую боль. Олегу и не нужны были мои эмоции или ответные действия. Он взял меня насухую, не позаботившись ни возбудить, ни смазать, лишь облизнув ладонь, обтер слюной член. Через несколько толчков естественная смазка все-таки выделилась, и стало легче, но ненамного. Чтобы отвлечься от болезненных ощущений в спине и между ног, я снова начал считать, но теперь уже фрикции. Впрочем, как всегда быстро сбился. В хорошие дни Олег нежен, и я кончаю, бывает, даже несколько раз, в плохие – удовольствие только у него. Сегодня он пришел к разрядке быстро, ну хоть тут повезло. Хрипло зарычав сквозь зубы, альфа вжался в меня последний раз и замер. – Мальчик мой, мальчик, – прошептал он, подняв меня с пола и уткнувшись в макушку, мое лицо оказалось вжато в колючий свитер, обтягивающий мощную грудь – в такие дни он не тратил время, чтобы раздеться. – Скажи мне, что это не наркотики. Я с ума схожу, как только представлю, что ты можешь подсесть на эту дрянь, – голос зазвучал по-другому: ушла злость, появилось беспокойство за меня и участие. – Я заметил, – теперь можно было отвечать ему, приступ звериного бешенства прошел, и мой альфа вернулся. – Я папе денег послал, он заболел. – Дурачок мой, что же ты не сказал сразу. А действительно, почему не сказал сразу? Может, он бы не взбесился. Я стал думать, как соврать, вот и довел. Блять! Как же мне научиться понимать? Как не лажать постоянно? – Ты не сердишься? – Нет, конечно! Десять, наверное, мало. Давай завтра еще пошлем. Я знаю, он такой же гордый, как и ты, он не хочет принимать деньги, но раз болеет… Это ведь то же самое, что я думал несколько часов назад. Он меня понимал! Заботился не только обо мне, но и о папе, щадил его самолюбие. Но Олег родился, вырос и жил в мире, где царил патриархат. Он не был жестоким, подчинение – синоним любви для альфы, вот и всё объяснение. Без принятия этой истины была невозможна совместная жизнь с таким доминантным самцом – это-то я понимал. И с радостью бы не нарывался, но никак не мог предсказать поведение мужчины – то непробиваемого и надежного, как БТР, то разрушительного, словно разрывная пуля. А насилие... Олегу просто срывало крышу, да любому сорвало бы, кто находится целыми днями в напряжении, вон в стране-то что происходит, военные все на ушах. А тут я еще его разозлил сдуру. Теперь я сам прижался к нему и попросил: – Прости, что сразу не сказал. – Это я не сдержался. Тебе очень больно? – Нет. – Пойдем в душ, я тебя помою. Уже ночью, лежа рядом со спящим Олегом, я глядел на его умиротворенное лицо, совсем другое, чем, когда закинув мои ноги себе на бедра, он вколачивался в меня с безумной яростью, смотря прямо в глаза и не давая мне отвести взгляд или закрыть веки хлесткими пощечинами. Во сне внешность Олега изменилась как по волшебству, стала мягче и очень напоминала… его сына. Брови разгладились, и морщинка между ними не видна в полутьме, губы стали нежнее, ресницы красиво загнуты. Отец и сын очень похожи. Глядя на спящего генерала, я видел Макса. Таким, наверное, мой альфа был в молодости, еще не ожесточенным, еще способным любить, не разрушая того, кто рядом. Я закрыл глаза и обнял его за плечи.