Умереть, чтобы выжить

Меня разбудили проникшие сквозь зеленые шторы солнечные лучи. Они подсветили нарисованные на ткани желтые улыбающиеся солнышки и придали комнате веселый праздничный вид. Жаль, что внутри у меня было вовсе не солнечно. Сраная течка не закончилась, и тянущее ощущение незаполненности в заднице не отпускало, несмотря на упорные старания отвлечься. Мы проболтали с Кузей почти всю ночь, я рассказал всё, только кое-что, не предназначавшееся для детских ушей, опустил. Хотя и был уверен, что он многое знает про то, о чем его ровесники еще даже стесняются говорить. Мы с ним были похожи, оба выросли у родителей-проституток, а то, что Липс был не простой проституткой, а элитной, под управлением которого находился целый невьебенно шикарный и дорогой бордель, особо ничего не меняло. Блядство – оно и в Африке блядство. Нет, я не осуждал ни своего папу, ни тех, кто здесь работал: для многих омег проституция стала единственной возможностью заработать в мире, принадлежащем альфам. Только сам я не хотел подобной судьбы. Преисполненный желанием хоть как-то мне помочь, Мышонок попытался раздобыть для меня подавители, но безуспешно, ясно, что такие таблетки не валялись на полках в ванной у его папани. То, что спрашивать папочку напрямую не надо, мой маленький неожиданный союзник уже понимал. Пока он тайком бегал в апартаменты Липса, я успел пару раз по-быстрому вздрочнуть, вспоминая Макса, но не почувствовал облегчения. Унять жар во всем теле мог только член и долгая мощная ебля, но засовывать в себя что-то я не хотел, да и не мог при ребенке. И про Макса старался лишний раз не вспоминать, слишком больно становилось. Надеялся только, что он держится. Вот и я держался. А вообще, спасибо Липсу или его страху перед Олегом и за то, что я находился в Кузиной комнатке на самом верхнем причердачном этаже, сюда не забредали клиенты. Если бы кто-нибудь из них учуял мой запах, то и охранник вряд ли бы остановил. Цепные псы в этом заведении были натасканы знатно – тот, что приносил мне еду, даже носом не дернул на аромат течки, видать, плотно сидел на таблетках. После завтрака Кузя куда-то умотал, сказав, что попробует поискать еще что-нибудь, что могло мне помочь. А я устроился на полу, собирая из лего различные фигуры, но все они получались похожими на огромные пупырчатые хуи. Когда в комнату вошел Липс, я как раз достраивал очередной монументальный фаллос. Вампир хмыкнул: – Символично. Пожалуй, можно установить как инсталляцию в салоне, многие клиенты обзавидуются твоему воображению. Пошли, тебя ждет не менее впечатляющий хуй – генерал приехал. Он сунул мне новые шмотки – черные брюки и белую тонкую рубашку, словно я собирался на утренник в детском саду. На трусы вообще было смотреть противно, но я без слов натянул кружевную мерзость. Брюки, конечно, были в облипку, а рубашка просвечивала, и все-таки в одежде оно как-то спокойней, лучше, чем в полотенце рассекать, да и смысл пререкаться, надо будет, голым приволокут. Липс проводил меня до двери, но заходить не стал: – Он сказал, что тебя забирает, так что мы больше не увидимся, – со смешком поправился, – может быть, не увидимся. Куда, интересно, забирает? Домой в квартиру? Неужели Макс уехал в Англию? Уже? Так быстро? Но не этого же спрашивать, поэтому озвучил другое. – Кузе передай привет. Он хорошим парнем растет. Даже странно... Красноглазый кивнул: – Передам. Завтра он уедет в другой пансион учиться, здесь его не будет, если ты переживаешь. И... удачи тебе. Удивленный проявлением каких-то эмоций от сутенера, я кивнул и шагнул внутрь, оказавшись на этот раз в типично "рабочей" комнате, почти всю площадь в полтора десятка квадратных метров занимала кровать. Остальное на её фоне просто терялось, но не фигура альфы, стоящего у окна. Он обернулся, по горящим глазам и аромату металла стало понятно, что меня ждет что-то не менее мучительное и извращенное, чем в прошлый раз. Генерал обошелся без приветствий и ненужных вопросов о самочувствии, я тоже. С трудом выдерживая взгляд, встал прямо, чтобы не показывать страх. – Я говорил, что Макс забудет про тебя через пару дней, а я никогда не бросаю слов на ветер. Посмотри и убедись сам, – в руку мне легла маленькая камера Сони. На небольшом экране было темновато, но разобранная кровать с двумя телами на ней видна отчетливо. Объятия, поцелуи, стоны. – И что? Подумаешь, чей-то секс. Ты мог это в любой из здешних комнат заснять, – мне удалось добавить в голос издевку, хотя сердце сжало поганое предчувствие. И оно не обмануло, когда я услышал: "Люблю, люблю тебя!", и узнал Макса. Он ни разу мне этого не говорил. А тому, кто был с ним, сказал. Пальцы, держащие камеру, задрожали. Я еще успел увидеть за плечом обнаженного омеги родное лицо – красивое, полное страсти и любви, обращенное не ко мне. Мой альфа стал покрывать поцелуями чужое тело, и запись закончилась. Как и моя жизнь. В очередной ебаный раз! Сколько раз я уже умирал? Так почему же до сих пор жив? Ему понадобилось всего несколько дней, чтобы забыть меня. А я... думал, он страдает? Мучается? Я придумал всё сам. За двоих. То, что никогда не могло существовать. – Убедился? – пальцами Олег подцепил мой подбородок и поднял голову, чтобы взглянуть в глаза. Он не ждал ответа, сам ответил. – Убедился. Слез не было, глаза оставались сухими. Ничего не было: ни боли, ни горечи, ни сожаления. Ни-че-го. Я стал пустым. И жить дальше причин не осталось. Лучше бы не камеру всунул мне в руки, а заряженный АКМ с приставленным к груди дулом. Вопрос – снял с предохранителя, ответ – нажал на спусковой крючок. Выстрел в упор. Единственное, что сейчас надо. Олег ведь хотел уничтожить меня? Ему удалось. – Потом… Когда я буду тебе не нужен, ты убьешь меня? Генерал улыбнулся той надежде, которую услышал в моем голосе, и сел рядом: – Ты тоже хочешь этого? – Да. – Скоро, обещаю. Чем быстрее ты станешь послушным, тем быстрее это произойдет, мальчик. Ты будешь послушным? – Да. Его руки зарылись в мои волосы, пробежались по затылку, погладили шею, сжали: – Ты омега. Какое предназначение у омеги? – Подчиняться альфе, – я отвечал механически, словно давно выученный урок, слова не затрагивали ни ум, ни душу, язык и губы шевелились сами. Да и не осталось у меня ни сердца, ни души, только пустая физическая оболочка. – Кто твой альфа? Знал, что надо ответить, знал, но не мог. Все равно не мог, даже понимая, что Максу я действительно оказался не нужным, был такой же игрушкой на один день, как и для генерала, очередным омегой, которого можно использовать и тут же забыть. И ласковое солнце в его глазах было ложью. Мне не было места в этом мире жестоких альф, вернее, было только одно место – их подстилки. Так какая разница, чьей? Наверное, если бы Олег не устроил этот цирк уродов и людей с моей мнимой смертью, Максим бы все равно, получив нужное, выбросил меня из сердца. Да и не было меня там никогда! Он лгал. Такой же, как отец. А я... Снова поверил в мечту, наступил уже не на грабли, а на противопехотную мину. Овца решила, что волк от большой любви её в лес тащит! Не зря альфы зовут омег овцами. Овцы и есть. Но... Но зачем тогда? И вместо того, чтобы ответить: "Ты", я спросил: – Зачем? Зачем тогда было нужно всё, зачем ты сделал это, если Максу я и так не нужен? Еще, видать, жило во мне упрямство наперекор всему, но и оно умерло от следующих слов. – Все альфы – собственники, детка. Но дешевле разменять твою жизнь, чем ругаться с сыном из-за шлюхи... – генерал пожал плечами. – С Михой тогда было не то, ты же понимаешь. Дешевле? Не то? Нихуя я не понимал. И не хотел понимать. Пусть сами живут по своим звериным правилам, мне хватило. Быть послушным. Тогда он позволит мне умереть по-настоящему? Да. И когда Олег спросил во второй раз: "Кто твой альфа?", я ответил, что он ждал, в чем он не сомневался: – Ты.

***

Свешников смотрел в темно-синие глаза омеги, которые потеряли блеск, стали пустыми, ничего не выражающими, чернильными каплями. Наконец-то. Исчезли упрямство и непонятно откуда выросшее чувство собственного достоинства, ненужное и нелепое для омеги. К физической боли малец оказался намного более стойким, удивительно даже, чем к сердечной, но как только это стало понятным, сломать оказалось несложно. Что взять с малолетки-омеги, которому даже восемнадцать не стукнуло. А может, и не стукнет. В груди военного, там, где у обычных людей располагалось сердце, сплелся темный противоречивый клубок из горячей ненависти и странной дикой разрушительной страсти к обладателю притягательного аромата и необычного цвета глаз. Такие глаза он видел всего у одного человека до встречи с мелким мальчишкой в отдаленном гарнизоне, у Кости. Старый армейский друг, без малого пятнадцать лет лежавший в чужой бесплодной земле под беспощадным южным солнцем, был единственным, кто мог бы про Олега сказать искренние теплые слова. Они были ближе, чем братья, больше, чем любовники – двое альф, которые понимали друг друга без слов, даже без взглядов, чувствуя интуитивно настроение другого. Костя и погиб-то, прикрывая друга, но сохранив Олегу жизнь, оставил после себя в душе спасенного не благодарность за жертвенность, не светлые воспоминания и даже не грусть или тоску, а лишь злость за то, что бросил, и разочарование глупым поступком. Они всегда смеялись над понятиями героизм, самоотверженность, подвиг. Обоим было понятно, что прожить в этом сраном мире можно только перегрызая глотки другим. Когда у тебя есть жратва, бабло и доступная узкая дырка, ты можешь позволить себе доброту и сострадание. Но если встанет вопрос: тебе сдохнуть или другому? Каждый перегрызет горло другу, брату, паре. Они оба были с этим согласны, так какого же хуя, Костян, этот сраный мудозвон подставился под пулю? Почему не дал сдохнуть Олегу? После Костиной смерти симпатия стала ненавистью, а облик погибшего был жестоко вырван из груди. Вместе с сердцем? Может быть. Только сегодня, увидев с каким лицом мальчишка смотрел короткое видео, какая боль отражалась в зрачках, генерал признался сам себе, в чем же причина непонятного пристрастия к Тиму, почему не завалил его тогда по-настоящему – не только запах, но и глаза. Которые хотелось вырвать и, поместив в формалин, хранить на своем столе, как напоминание о том, что никогда нельзя ставить чью-то жизнь выше своей. Зря по пути в бордель он подумал, что достаточно мальчишку бить и ебать, чтобы забыть того, кто оказался настолько слаб, что позволил себя пристрелить вместо другого. Нет, этого будет явно мало. А то, что у жалкого омеги оказалась темно-синяя, глубокая как космос костина радужка, воспринималось гнусной насмешкой судьбы. Олег нашинковал бы Тима на тонкие пластинки, если бы этим можно было вернуть друга или хотя бы загнать его образ обратно в омуты памяти. Если смыть воспоминания о нём кровью из таких же глаз, может получится? Морской аромат и синева глаз пацана будили желание обладать и требовали уничтожения – нет, не быстрого ликвидирования проблемы, а такого, после которого было бы бессмысленно предъявлять труп для опознания родным и близким. Казалось, две взаимоисключающие задачи, но зрелый мужчина знал, что они обе решаемы. Сперва обладание, порабощение с истреблением всего живого в душе: размазать, растоптать, сокрушить так, чтоб ничего не осталось, кроме рваных ошметок внутри, потом… А потом начнется настоящее веселье. И, может быть, тогда образ Кости вновь пропадет из головы, ведь удалось же забыть о нем пятнадцать лет назад, удастся и в этот раз. – Скажи это еще раз, – приказал Олег, сжимая пальцы сильнее на тонкой шее, уже не понимая от чего возбуждения больше – от волнующего аромата течки или от будоражащих кровь мыслей. – Ты – мой альфа. "Голос робота, куклы. Отлично, то, что надо. Уничтожу его и воспоминания вместе с ним", – пальцы разжались, и генеральский тон стал мягким, почти ласковым: – Раздевайся. Тим встал и медленными неловкими движениями задервеневших пальцев стал снимать одежду, обнажая еще не сошедшие с прошлого раза следы побоев. У Олега потянуло в паху от этой картины. Все-таки мальчишка был красив, не стандартной красотой, общепринятой для омег, а своей, немного дикой и при этом крайне провокационной. Про таких говорят – на любителя. Слишком угловатый и недостаточно грациозный, но обладающий природной сексуальностью, которую не приобрести никакими ухищрениями, не достичь отточенным мастерством профессионала. И фиолетово-багровые полосы на теле, оставшиеся от цепи, не портили, каждая отметина, словно печать собственности, подтверждала его принадлежность альфе. – Подойди. Парень приблизился, оказавшись между разведенных колен военного, с опущенными руками и головой. Член у него тоже безжизненно висел, но это Олега не смутило. Проведя рукой по плоскому мальчишескому животу альфа просунул пальцы между ног омеги и убедился, что течка еще не кончилась. – Весь мокрый, мой маленький омежка. Забудь про глупости, что придумал, ты – всего лишь текущая дырка, которой голова нужна, чтобы слышать приказы и сосать, – подушечками пальцев генерал нежно массировал припухшее интимное колечко, из которого при нажатии понемногу вытекала прозрачная смазка. – Тебе нравится то, что я делаю? Увеличившийся пенис мальчишки служил наилучшим ответом, но Олегу этого было мало: – Отвечай, когда я спрашиваю! Указательный палец проскользнул внутрь, а член Тима поднялся – физиология, с которой невозможно бороться. Омерзительная, неправильная, но, тем не менее, работающая на все сто физиология омеги. Возбуждение против воли, не слушая разум, охватывало тело. – Да, – даже не слово, а выдох: последний, окончательный белый флаг, признающий поражение и сдачу на милость победителя. Тимур проиграл свою войну. И не смог сдержать стона, когда почувствовал, как внутри появился второй палец вдобавок к указательному.