Умереть, чтобы выжить

На дачу. Он привез меня на дачу, где последний раз я был в ноябре. Еще не омегой, еще полным надежд на новую, светлую жизнь в Москве. Вроде недавно, но так давно, что, кажется, это было не со мной. Те же ворота, тот же Петрович, вытянувшись по стойке смирно, отдает честь проезжающему генералу, приложив руку к старой кепке с буквами NY, тогда меня это веселило. Тогда меня много что веселило и радовало. Дом стоял теплый, протопленный, в нем не было уличной сырости и пронизывающего ветра, но согреться не получалось, хотя я сунул замерзшие пальцы прямо к огню. Кондей в салоне тойоты тоже обдувал меня теплым воздухом всю дорогу, но не растопил лёд внутри, и камин не сможет. Ничего не поможет и никто. Ясно, зачем Олег привез меня на дачу – я останусь здесь. Участок большой, сосен много, генерал закопает под одной, и никто не узнает, где могилка моя. Понял, что последние слова мысленно пропел – старая песенка, которую папа пел мне в детстве: про сироту, оставшегося совсем одиноким на белом свете. Папа. Знал бы он, когда мы тогда прощались на КПП, на что он отправляет своего ребенка… – Ну что ты замер, давай, раздевайся, я тебя согрею лучшим способом, который придумало человечество, – Олег, подойдя сзади, зарылся лицом мне в волосы, – как же ты пахнешь… Чертов запах! Из-за него всё. Я не отстранился, но и теплее не стало. Если бы не мой аромат омеги, всё было бы иначе. Но… он ведь забрал меня из Приморска бетой. Зачем?! – Когда ты увез меня, ты знал, что я не бета? – руки уже расстегивали пуговицы на рубашке, буду послушным, пусть делает всё, что захочет, мне всё равно: тело уже не имело ко мне отношения, я был отдельно. – Знал, конечно, знал, – твердые губы прошлись по шее и обнажившемуся плечу, – и Джой тоже знал. – Нет! – я сделал шаг в сторону, развернувшись к нему лицом. – Нет! Ты опять мне врешь! – Он знал, мальчик, – он подходил, а я пятился, пока не оказался у большого обеденного стола, подсечка под ноги заставила упасть спиной на столешницу. – Нет, нет, он не знал! Олег склонился надо мной, прижимая одной рукой к деревянной поверхности, а другой расстегивая на мне брюки: – Твой папа всё-ё знал, он тебя продал мне. Он говорил медленно, смакуя каждое слово, и смотрел мне в глаза, упиваясь тем, что во мне есть еще, что можно сломать, пытаясь сокрушить остатки. Неужели и папа… Нет, в это я никогда не поверю! Стянув с меня брюки и приспустив свои, генерал развел мне колени, резким толчком вставил до конца член в мою уже достаточно растянутую задницу и начал трахать. Он превратил меня в того, кого хотел: послушную, безотказную давалку, сломал до конца, уничтожил – неужели этого ему не хватило? – Думаешь, пизжу? – не переставая двигаться, Олег продолжил говорить, нет, ему еще мало, надо до самого донышка меня высосать. – Я выебал Джоя тогда в Приморске, он неплохо покричал подо мной, но ты еще более страстный, мальчик, хотя его татушка на груди весьма сексуальная. Шероховатые пальцы обвели место чуть ниже ключицы. Блять! У папы действительно есть татуировка на этом месте – иероглиф "Радость". Неужели это правда? Правда, что папа знал? Нет. – Он. Знал. Он. Тебя. Отдал. Продал. Мне. Ты. Мой. Полностью. Навсегда. До смерти. Каждое слово сопровождалось все более глубокими и резкими проникновениями, и снова двойственность накрыла меня – отдельно боль, отдельно физическое возбуждение. Самый родной человек, тот, кто дал мне жизнь… Еще, еще, глубже! Я никому не нужен, даже папе, не был нужен никогда. Не верю! Да-а, вот так, не останавливайся! Меня предали все, не хочу жить. Не верю! Не хочу верить! Хочу больше, сильнее, о-о-о! Но, почувствовав внутри увеличивающийся узел, поняв, что он решил закончить этот раз сцепкой, я все-таки заскулил и задергался, хоть и знал бесполезность: – Не надо, не надо. Плотно сжав руками мои плечи, Олег упал сверху, придавив: – Ты… понял? Слезы, текущие из глаз, сопровождались оргазмическими дерганьями тела, внутри пульсировало, рвало, возрождало и тут же убивало, возносило до звезд и швыряло в самый низ на острые камни, что же это за изощренная пытка, когда она уже кончится? Ни разу у меня не было такого. Это должно было быть с тем, кого я любил. Кого люблю. С Максом. Но не будет никогда. – Пожалуйста… Я не сказал вслух: "Убей меня!", но он понял. И теперь ему хватило, он счел, что теперь во мне не осталось действительно ничего, ему больше нечего было ломать. Он лежал на мне, хрипло постанывая от удовольствия и больше ничего не говоря, всё, что хотел – сказал, всё, что ждал – получил. Но Олег ошибся. Мне удалось спрятать от болотных глаз то, что про папу я все равно не поверил до конца. Генерал не мог понять – он альфа, ему не дана радость рождения ребенка. И как можно любить до последнего вдоха, несмотря на предательство, тоже не догадывался. Папа продавал свое тело, но не душу – это я знал. И знал, что мне удастся умереть, не до конца разрушив веру в любовь. Пусть только со стороны омег. Но она есть, существует. Не могла не существовать. Жаль, отца я никогда не знал. Папа рассказывал про него мало: не вовремя начавшаяся течка, случайная встреча с молодым военным, общее краткое помешательство в какой-то заброшенной беседке, страсть, неосторожность и сцепка. Они даже не разговаривали, не до того было. После, когда смогли рассуждать, офицер спросил, где папа живет, проводил и сказал, что зайдет вечером. Но так и не зашел. А когда па понял, что беременный, он пытался разыскать синеглазого альфу, но безуспешно. Тогда они были не в Приморске, а в Хабаровске, папа приехал с моим дедом-альфой из Хэйхе с той стороны границы по каким-то дедовым торговым делам. Да так и остался – дед отказался от обесчещенного и беременного сына, бросил его одного. Папа так не смог бы поступить со мной. Никогда. Нет. И к моему отцу он не чувствовал ненависти, был уверен, что-то тому помешало вернуться. "Он был хорошим, я чувствовал это, – вот, что папа говорил про него, – у тебя его глаза, ты не взял бы их от плохого человека".

***

Телефон, номер которого почти никто не знал, издал тихое "дзззз". – Да? – Никитыч, пятый раз звоню, ты трубку не берешь! – услышавший эти слова, мужчина улыбнулся, во время сцепки ему было как-то не до посторонних звуков, – Макс на меня сегодня вышел, пытал, как тот еще следак, хотел знать, что я знаю про Тима. – Ну? – Ничего я ему не сказал, конечно, мол, ни сном, ни духом. Но он не поверил. И это… Он знает. – Что? – Он знает, что парень жив. Не знаю откуда, но он уверен. – Блять! Ладно, Вано, спасибо. Я разберусь. Отложив телефон, Олег открыл оружейный шкаф и взял в руки свой любимый охотничий нож с кровостоком и с гардой из березового капа, берестяная рукоятка идеально легла в ладонь. "Значит, сын протрезвел, хорошо, конечно, но что ж так не вовремя", – уголки губ недовольно опустились вниз, генерал не любил, когда его торопили, но больше затягивать с мальчишкой было нельзя. Он знал своего сына, тот не менее упорный в достижении цели, чем он сам. Если Макс каким-то образом понял про обман, он поймет, где искать Тима. И быстро. Значит, времени несколько часов. Не больше. Петрович, хоть и предупрежден не пускать, но не сможет удержать напавшего на след молодого упрямого альфу за воротами, относительно этого иллюзий не было. "Мало. Еще бы пару дней. Снова отвезти пацана к Липсу? Снова его там прятать и тянуть время? Нет, хватит. Это будет уже слабостью. – Олег провел лезвием по ногтю большого пальца, оставляя белый след тонкого разреза, нож из дамасской стали был необычайно острым, – Пора. Чем быстрее начну, тем дольше получится прощание. Еще убрать всё надо будет, Макс не найдет ничего, а я его заболтаю, он поверит". – Пойдем-ка, Тим, в баню сходим, – генерал повернул застывшее лицо к скорчившемуся в кресле омеге, одетому в одну разорванную на плече тонкую рубашку. Темно-синие глаза распахнулись до предела: – В баню? – В душевой пол кафельный, – спокойно пояснил Олег, – кровь проще смыть. – Ты… вот так… уже? – побледневшие губы задрожали, конечно, можно сколько угодно просить о смерти, а умирать все равно страшно. Мужчина опустился перед креслом на корточки и левой рукой, свободной от ножа, погладил Тимура по щеке: – Не бойся, больно будет недолго. Он в очередной раз врал, но не говорить же мальцу правду о том, как ему предстоит умереть. Зачем ненужная истерия и лишняя возня? Оказавшись вблизи омеги, генерал с головой погрузился в солоноватый аромат словно на берегу моря. "Надо будет съездить потом, – промелькнула мысль, – давно ведь хотел на Санторини". Военный глубоко вдохнул и уже собрался вставать, когда ледяные пальцы обхватили его запястье: – Ну что еще? – Я хочу…– говорить Тимуру было сложно, но он старался взять себя в руки и собраться с силами, уж умереть-то он сможет не умоляя! – Хочу спросить тебя. Ответь мне только честно, пожалуйста! У меня же может быть последняя просьба? – Может, может, – Олег пересел в кресло сам, приподнимая легкое мальчишеское тело и усаживая к себе на колени, носом он зарылся во впадинку за ухом, острие было направлено в сторону от мальчишки, но при малейшей попытке того дернуться могло быть пущено в ход. – Обещаю ответить честно. "Что он там хочет спросить? Какую-нибудь поебень про любовь, про Макса, про истинность?" – Свешников, прикрыв веки, позволил себе немного расслабиться перед тем, что предстояло сделать. – Ты сказал тогда папе, ну, когда увозил меня… – Да? – грудью мужчина чувствовал, как быстро бьется сердце омеги, словно маленькая птичка, пойманная в силки, в отличие от него, пацан был весь напряжен, как натянутая струна. "Значит, про Джоя опять", – но то, что прозвучало дальше, генерал не ожидал, даже не мог представить, что Тим перед смертью вспомнит именно это: – Что я похож на твоего друга. Погибшего друга. Чем я похож? Папа всегда говорил, что у меня глаза от отца, только больше он о нем ничего не знал, даже имени. Но у него татуировка была – крылья и парашют на плече. И окей написано. "Не окей, а О.К." – нож выпал из разжавшихся пальцев и зазвенел на дубовых досках пола. Олег выпрямился и обеими руками развернул лицо Тима к себе, наверняка причиняя тому боль, но малец даже не пискнул, а смотрел в потемневшие болотные глаза с коричневыми крапинками своими чернильно-синими, ожидая ответа. И смотрел без страха, уверенно и прямо, решив доказать не только жестокому мужчине, но и себе, что омеги способны умирать достойно. Если жить достойно невозможно. "Костя", – генерал стряхнул с себя мальчишку обратно в кресло и поднялся. Подобрал клинок с пола и стал расхаживать, механически прогоняя рукоятку между каждым из пальцев, заставляя нож крутиться в руке, лезвие отражало свет и пускало тусклые блики. То, что было сказано Джою, давно уже вылетело из головы, наверняка, Олег тогда придумал это сходство, чтобы хоть как-то объяснить свой непонятный интерес к сыну проститутки и заставить омегу поверить в благие намерения усыновителя. Но сейчас стало ясным, что это оказалось не случайным враньем, а правдой. Просто после гибели Кости он настолько глубоко загнал в себя воспоминания, что они не могли пробиться на поверхность пятнадцать лет. Тимур неотрывно смотрел на меряющего комнату шагами Олега, поймав его взгляд, не такой уж и испуганный, как бы хотелось, альфа скрежетнул зубами. Желание убить недоноска не ослабело, но что-то заставляло повременить с действиями. Именно эти блядские темно-синие глаза мелкого неуёмного и на редкость стойкого омеги всколыхнули весь тот ил, что давно уже осел в болотной жиже генеральских глаз. Только из-за идиотского слюнтяйства сына с бредовой истинностью, Олег понял, что было для него самым ценным в Тимуре, и память тут же вытащила из своих подвалов на свет божий старые... Костины кости. Смешок, прозвучавший в тишине, никто бы не назвал жизнерадостным. – Когда у тебя там день рождения? – Третьего июня, – Тим не понял, зачем Олег спрашивает, но увидел по его изменившемуся лицу, что происходит что-то важное, чем-то вопрос про отца задел генерала. "Июнь… зачатие в октябре. Девяносто шестой? Что тогда было? Понятно, что было. В сентябре мне дали капитана. А Костян еще ржал тогда надо мной, со своей дурацкой песенкой. Капитан, капитан, улыбнитесь… Я злился на него, за то, что уезжает, он собирался… Он собирался в отпуск. К родителям в Хабаровск. А от Хабаровска до Приморска несколько часов на машине. Но зачем бы Костю понесло в сраный городишко?" – Джой бывал когда-нибудь в Хабаровске? – Он там жил почти до моего рождения, а потом перебрался в Приморск, его один альфа позвал, обещал жениться, несмотря на то, что тогда папа был уже со мной. Но так и не… – Да заткнись ты, сука, не мешай! "Значит, Джой тоже был в Хабаровске… Ну да, Костику всегда восточный тип омег нравился. Трахнул узкоглазого где-то и вернулся в строй, его тогда дернули обратно намного раньше окончания отпуска, а эта проблядь залетела и родила… Капитан, капитан, улыбнитесь, только смелым... Костян так и звал меня потом. Ну да, майора я получил уже после. Как раз за то дерьмо, в котором он остался. Блять! Как же раньше-то я этого не понял. Так мало ли у кого какие глаза. Да и что бы это изменило? Нихуя бы это не изменило. Ебал бы его только сильнее, да чаще. Нет, Михе бы не дал мальца. Кастет Гризли всегда терпеть не мог. Ему бы не понравилось. А нехуй было омег зачинать! Зачал бы альфу, ничего бы не было. Сука!" – Костя его звали. Твоего отца звали Костя. Кастет. А похож ты на него не только глазами. Характеры у вас похожи, – Олег подошел к креслу и, расставив ноги на ширине плеч, мрачно посмотрел на Тима. – Ну и что мне с тобой делать теперь? Как-то нехорошо сыну лучшего друга горло, как свинье, перерезать. Как ты думаешь? – А что бы он тебе ответил? – вызов в глазах был не откровенным, но он был. "И упрямство ведь это бесячье от Кости", – коротко размахнувшись, генерал бросил нож, попав четко между глаз чучелу лосиной головы на противоположной стене, лезвие вошло по самую гарду. – Нехорошо. Но и в живых я тебя оставить не могу. Даже не проси. – Я и не прошу! – резкий и абсолютно неожиданный ответ заставил Олега расхохотаться. Он смеялся искренне, легко, как когда-то привык смеяться над шутками Кости. Как же тогда им было хорошо вместе. Как никогда и ни с кем. Ни до и ни после. – Жаль, что ты не альфа. Жаль. А давай-ка, мы с тобой поиграем, мальчик. Костян всё заварил, пусть он и решает. Из того же оружейного шкафа Олег достал револьвер. – Он мне подарил. Кольт. Триста пятьдесят седьмой магнум. Где раздобыл-то только, так ведь и не признался. Спиздил у кого-нибудь, бес ловкорукий, – альфа нежно погладил пальцами гладкую деревянную накладку на рукояти. Револьвером давно не пользовались, мощный патрон, использующийся в этой модели, обладал двумя существенными недостатками, чтобы стрелять для развлечения – сильной отдачей и очень громким звуком выстрела, но кольт регулярно чистили и смазывали, как и остальные экземпляры оружейной коллекции, хранившейся в доме. – Ну что, поиграем? – Поигра-ем? Мы? – Думал, один играть будешь? Одному не интересно. Я тоже сыграю. Посмотрим, кого Костя к себе позовет. Олег устал за последние месяцы от постоянного балансирования на лезвии бритвы – одно неверное слово, одна пропущенная запятая в документах, и его сожрали бы с потрохами такие же акулы, как он сам. Слишком многие ждали, когда же генерал-майор Свешников допустит ошибку, чтобы занять его место у армейской кормушки, в которую сейчас вливались огромные деньги непрерывным потоком, только успевай черпать, да не забывай делиться. А в последние дни еще и семейные проблемы добавились: его раздражал Макс со своей книжной добродетелью, выводил из себя мелкий засранец-омега... Да и внезапно проявившиеся, словно негатив на пленке, воспоминания достали. Так что отвлечься и пощекотать себе нервы старой доброй русской рулеткой было даже весело. В свою удачу Свешников всегда верил твердо. А не повезет… Значит, не повезет. Усевшись в кресло напротив, теперь их разделял низкий журнальный столик, генерал откинул вбок барабан и вставил блестящий патрон в одно из шести гнезд. – Ссышь, омега? – движение ладонью и барабан несколько раз прокрутился, Олег поднес оружие к виску и, не медля ни секунды, нажал на спусковой крючок. Сухой щелчок сломанной ветки. – Твоя очередь. Тимур принял тяжелый и огромный револьвер, который когда-то держал в руках его отец. Тонкая ладонь не сразу смогла провернуть никелированный металлический барабан, но со второй попытки получилось. Мелькнула мысль направить оружие на генерала, но Тим передумал – если выстрел не прозвучит, то Олег точно убьет его без всяких шансов. А так все-таки есть надежда. Зачем она ему – непонятно, но вероятность пережить человека, которого он ненавидел всем своим естеством, каждой волосинкой, каждой клеточкой и каплей крови, служила достаточным поводом продолжить "игру". – Каким он был? – спросил мальчик, упирая дуло туда, где болело сильнее всего – в левую часть груди на пару сантиметров ниже соска. – Охуенным. Самым лучшим. Движение пальца. Щелчок.