Умереть, чтобы выжить

Щелчок… Боже, какой прекрасный звук! Только нажав на спусковой крючок, понял, как не хочется умирать! Я вцепился в револьвер как в спасательный круг, сердце рвалось из груди, а перед глазами мелькали радужные круги, словно в комнату кто-то запустил мыльные пузыри. Снова слабость и трусость. Давай, Тимур, соберись, умри, как мужик! Ну и что, что омега? Почему альфы забрали себе право на силу воли и характера? Да, блять, я не смог справиться с течкой, но со страхом-то должен! Поднявшийся из кресла напротив генерал вынул оружие из моих пальцев, разжав их силой. – Один - один. Выпить хочешь? – несмотря на мое отрицательное мотание головой, Олег отошел к бару и вернулся с двумя бокалами, засунув оружие сзади за пояс. – Пей. Я принял бокал и сделал глоток, коньяк огненным шаром проскочил внутрь, согревая, и только потом взглянул вверх на мужчину рядом, удивляясь, что аромат металла перестал чувствоваться – в воздухе разлилась горькая сладость полыни и РЖ. В зелено-карих глазах была дикая усталость и… Боль? Нет, этого не могло быть. Мои вопросы про отца так его задели? Неужели да? – Вы служили вместе? У тебя нет его фотографий? Как он погиб? – вопросы посыпались как горох, но время для долгих бесед явно было не подходящим. И спрашивая, я внимательно наблюдал за его реакцией. – Да. Нет. Глупо, – четко, по существу и без эмоций, на лице не дрогнул ни один мускул, но глаза… Папочки мои! Точно! Ему больно! Я даже забыл, засмотревшись, чем мы только что занимались, во что "играли". Это было так… Ненормально. Странно. Резко допив свой коньяк, Олег, не садясь в кресло, достал кольт и прокрутил барабан. Прижал снова к виску, снова пусто: – Все просто, детка: восемьдесят три процента против семнадцати. Неплохие шансы. Посмотрим, как у тебя они разложатся. Блядство! Мне может так не повезти во второй раз. Револьвер отца вновь вернулся ко мне, тяжелый, словно тонну весит, как же трудно его поднять. Но завораживающе красивый: гладкие линии, ничего лишнего, блеск стали и надежность дерева - идеальное орудие смерти. Как же не хотелось умирать! Желание выиграть в эту смертельную игру охватило меня целиком, жить назло всем, наперекор всему любить... Но генерал ждал, когда я вновь нажму на спусковой крючок. Сейчас, еще секунду, еще один вопрос, может быть последний: – Ты любил его, да? – Жми давай, не тяни время! – Любил? Ты обещал ответить честно! – А жениться не обещал? Мало ли, что я на тебе обещал, – волчий оскал обнажил клыки в усмешке над старым пошлым анекдотом. – Один честный ответ ты уже получил, а исповедоваться не собираюсь. Нажимай, или я это сделаю за тебя. – Любил… – я резко дернул пальцем, плавность и не нужна, промахнуться невозможно, упирая холодный ствол себе в грудь. Еще один щелчок отдался в ушах волшебной музыкой. – Любил! И тут же удар в лицо заставил зубы лязгнуть, прикусывая язык до крови. В глазах ненадолго потемнело, а по впадинке под носом потекло горячее, похоже, генерал разбил мне нос. – Скажи еще слово, тварь, и я не посмотрю, что ты его сын. Сдохнешь не быстро, а захерачу, как бешеную суку. Как и надо было с самого начала. Тебе назначается штрафной, проблядь. Крути еще раз. Правила игры поменял, значит. Вот как это может быть в нем? Как уживается? Как он вообще жил-то, не зная, что можно любить, не догадываясь, что можно не стыдиться любви. Или не было у него никогда нормальных чувств? Только злость? Он вообще был ребенком? Или уже тогда мучил кошек и собак? Проворачивая пальцами круглый металлический бок, я не отводил глаз от его, хотя огромные черные зрачки с тонким ободком цвета хаки были даже страшнее дула упертого вновь в ребра. Щелк! – Везучий, ублюдок. Или нет. Это как посмотреть, проживешь подольше, но и умирать придется долго, – левой забирая у меня оружие, Олег правой ударил вновь, уже раскрытой ладонью, но так сильно, что губы изнутри поранились о зубы и рот наполнился кровью, – хочешь еще поболтать? Нет? Решил, что-то изменилось от того, что ты его сын? Нихуя! Зря я тебе дал шанс умереть, как альфе. Ты, тупой кусок говна, для которого сопливое слово любовь что-то значит, этого не заслуживаешь. Так и не понял, что я тебе говорил. Придется объяснить получше. Он передумал, не изменил правила, а закончил игру совсем. Русская рулетка выдала зеро. Сейчас снова возьмет нож и… Стоп. Есть еще последняя возможность, пока мы здесь. Пожалуйста, мне нужна удача и, главное, не ошибиться! Если я не прав и, если ему вновь повезет, то умирать действительно буду долго, видел по его лицу. Так долго, что мне не хватит никакой силы воли не умолять. Вероятность спастись была мизерная, но другого я ничего не придумал, надеялся только, что к моему отцу Олег все-таки что-то чувствовал и что в следующий раз патрон отправится в ствол. Надо только найти нужные слова. Что я знаю про его молодость, когда они были с отцом друзьями? ВДВ, война, десантно-штурмовой взвод, ангелы смерти, Олега прозвали Архангел, а у Кости – у отца – крылья на плече... Они дружили. Не знаю уж насколько близко. Как отец мог обращаться к близкому человеку? Не Олежек же, блять! По полному имени, прозвищем? Или как-то по-другому? Как?! Это было еще до моего рождения или немногим после, да? В прошлом веке, тогда Олег еще не мог быть генералом, а кем он был? Комвзвода… Майор? Вряд ли. Старший лейтенант или капитан. Да, наверное, капитан. И для неофициального обращения подходит. Мог его так звать не просто подчиненный, а друг? Мог, остальные звали бы по кликухе или добавляли к званию "товарищ". Капитан… Не зря же ему нравится мой запах? Мой сраный морской аромат! Мысли пролетели вихрем, прошло не больше пары секунд, пока слизывая с губ и сглатывая кровь, я лихорадочно думал. Олег ухватил меня за предплечье и потянул вверх, вынуждая встать. Упершись коленями в кресло, я выпрямился и привстал сам, держась за его плечи, чтобы наши глаза оказались на одном уровне. – Капитан, – слетевшее с губ тихое слово произвело впечатление световой вспышки, зрачки напротив сузились, превратившись в булавочные головки, – капитан, за тобой еще один раунд. Я коснулся его сухих губ своими, не отводя глаз, и Олег ответил на поцелуй, не требовательно, не жестко, а мягко и нежно. Любя. Это длилось всего мгновение, я успел лишь услышать пару глухих ударов в его груди. Потом генерал резко оттолкнул меня, так, что я грохнулся через подлокотник кресла на пол, приземлившись на спину. – Вот ты ж блядь какая! – револьвер снова в его руке, широкая ладонь ударила по касательной блестящий бок барабана. – Давай, Костян, решай, больше шанса твой выродок не получит. Я перестал дышать, зачарованно глядя на высоченную фигуру надо мной, не смея отвести глаз от того, как его рука медленно, словно в замедленной съемке, поднимает оружие вверх к виску.

***

– Что значит, ты меня не пустишь? – Макс зло уставился на экран переговорного устройства на воротах, – Какого черта, Петрович! Открывай давай, я к отцу приехал! – Олега Никитича нет. Никого пускать не велено, – даже через динамик было слышно в голосе самодовольство маленького человека, получившего толику власти. "Ебаный насрал! – молодой альфа в бешенстве крутанулся вокруг себя, – ворота хер сломаешь и через верх не так просто перелезть, не забор, блять, а Китайскую стену отцу срочники отгрохали!" – Слушай, ладно, я понимаю всё, ты при исполнении, – "при исполнении он, козёл старый!", – такси уже уехало, а мобильный я дома забыл, дай хоть позвонить, а? Ну даже не пускай, свой телефон вынеси на минутку, я другу звякну, у него здесь тоже дом, к нему, может, зайду. Тишина в ответ сменилась тяжелыми шагами и дверь в воротах, наконец, пошевелилась, приоткрывшись на несколько сантиметров: – Извини, но внутрь действительно пустить не… Бывший прапорщик еще не договорил, а Макс уже рванул дверь на себя, открывая проход. И в этот момент в глубине участка грохнул выстрел, раскатом грома прокатившись по весенне-пустому воздуху. Мужчины у ворот застыли, а потом оба бросились к дому. Максим успел первым, он пронесся по плиткам дорожки, почти не касаясь её ногами, и взлетел на крыльцо. Ворвавшись в комнату с камином, одним взглядом впитал открывшуюся картину: лежавший навзничь отец с половиной лица, от второй почти ничего не осталось – мощность у патрона калибра триста пятьдесят седьмой магнум хорошая, если не сказать больше, и девятимиллиметровая пуля оставила огромное выходное отверстие. Но мертвое тело заслужило лишь мимолетного внимания, глаза, обшарив комнату, остановились на маленькой фигурке у камина и больше не отрывались от забившегося в угол мальчика в окровавленной белой рубахе. – Тим! Тим, маленький мой, родной. Руки Макса аккуратно приподняли лицо, спрятанное в ладонях между голых острых коленей. Кровь на бледном лице пугала больше, чем произошедшее с отцом, но самым страшным был остекленевший застывший взгляд темно-синих глаз, смотрящих сквозь альфу и не видящих его. Тимура колотила крупная дрожь, сотрясающая всё тело и заставлявшая стучать зубы. Когда генерал нажал на спусковой крючок и темно-русая голова взорвалась кровавым фонтаном, парень, полулежавший на полу у ног мужчины, еле успел отскочить от рухнувшего тела. Почти оглохший от ужасающе громкого в замкнутом помещении звука выстрела, Тим вытирал с лица долетевшие красные брызги и серые мягкие ошметки, и никак не мог вытереть, ему казалось, кровь Олега останется на нем навсегда. Омега, не замечая, что уже царапает щеки, пятился на заднице, отталкиваясь полусогнутыми в коленях ногами, пока не уткнулся в угол между камином и стеной, где и нашел его Макс. – Тим! – никакого ответа, мальчик лишь попытался вновь закрыть лицо руками. – Еба-ать того Васю, – старый прапор, запыхавшись вошел в комнату, – чёй-то, а? Это он его? Слышь, Макс, он его? – Нет! Видишь же, он не мог! И пистолет около отца лежит, – Максим, не оборачиваясь от Тимура, ответил, удивляясь сам себе, что за один короткий взгляд успел увидеть и запомнить всё: страшная картина словно отпечаталось на сетчатке глаза. И как лежал отец, и что было рядом, и даже выражение той части лица, которая осталась целой – поразительно умиротворенное, почти счастливое, сохранившийся глаз удивленно открыт, а уголок рта приподнят, как будто мертвый улыбался, словно перед смертью увидел что-то неожиданное, но приятное или встретил того, кого не ожидал. – Скорую вызови, – глухо попросил молодой альфа пожилого. – Отцу твоему уже не поможешь, прости, паря. – Да не ему, блять! – Лады, позвоню, и в скорую, и ментам позвоню. Тимур остался абсолютно безучастным к разговору, он его просто не слышал, в ушах был звон и монотонный шум, накатывающий волнами, как прибой. "Шок, тут и врачом быть не надо, – Макс слегка потряс хрупкую фигуру за плечи, – не реагирует, что же делать-то, а?" – Прости меня, маленький, это только, чтобы ты пришел в себя, – ладонь хлопнула омегу по щеке, и Тим моргнул, взгляд стал осмысленным, глаза остановились на лице напротив. – А-а-а! – от дикого крика у Максима заложило в ушах, – не трогай меня! Не прикасайся! – Тим, милый, это же я, всё хорошо! Всё закончилось, тебя больше никто не обидит. – Нет! Не трогай! – Тим забился, пытаясь вырваться из крепких рук. – Тише, мой родной, это пройдет, – держа в объятиях, прижимая к себе худое мальчишеское тело, Максиму хотелось зарыдать от того, насколько легким, почти невесомым стал Тимур, от жутких следов на худом теле. Боясь причинить боль, альфа, тем не менее, не ослаблял удерживающего захвата, не позволяя мальчику отстраниться. – Пойдем, пойдем отсюда, тебе надо лечь, пойдем, я уложу тебя. Слова, которые призваны были успокоить и утешить, оказали совсем другое воздействие: избитый омега, который за последние сутки уже несколько раз попрощался с жизнью и поставил на себе не один жирный крест, услышал лишь то, что его хотят "уложить" и воспринял это как недвусмысленный намек на продолжение насилия. Тимур не чувствовал сейчас того самого праздничного аромата от своего альфы, только резкий запах пороха, въевшийся в ноздри; не понимал, кто именно держит его; знал лишь одно – его снова будут бить и насиловать, пока жив. И мальчик не переставал рваться и кричать, пока Макс нес на руках его в другую комнату. Только приехавшие через полчаса медики, вколов мощную дозу успокоительного, прервали отчаянную истерику измученного омеги.