ГОРИЗОНТ

             Прошло еще время. Монашек к помощи невидимок привык. Странно ему было только, что обычно помогал один дух, но иногда почему-то рядом ощущалось присутствие двоих. И когда этот второй появлялся, то с заходом солнца пропадали оба сразу — до вечера следующего дня, а то и на несколько дней кряду ни один не показывался…       Впрочем, именно «показываться» невидимки упрямо не соглашались. Хотя он просил, на колени порывался брякнуться — очень уж любопытно было узнать, что за духи такие о нем пекутся. Но те ни в какую не соглашались, бессердечные.       Зато незримые помощники явили себя всем жителям деревни.       Сделали они это один раз, но легенды о чудесном явлении отныне будут передаваться из поколения в поколение.       Только монашек обиделся, потому что ничего тогда не увидел. Он вообще понятия не имел, что участвует в представлении, целью которого было поразить все население селения. Позже узнал, из рассказов смущенных зрителей. Точнее — еле смог выжать по словечку от разных очевидцев, чтобы самостоятельно сделать выводы, после чего неделю дулся на невидимок.       Он-то думал, что всего лишь собирает яблоки с дичка, растущего за околицей. И понятия не имел, что из-за огородных заборов на него с благоговением смотрят все жители полным числом. Монашек заранее спросил разрешение у старосты — потому по сторонам не оглядывался, со спокойной совестью заполнял корзины мелкими кислыми плодами, никому в деревне ненужными.       И как-то не придавал значения тому, что вообще-то стоит на виду у деревни. И при этом один невидимка ему помогает, наклоняя верхние ветви, чтобы ему сподручнее было обрывать яблочки. А второй собирает в отдельные корзины падалицу. Помогают, как обычно — и спасибо им за это. Откликаются на звание «незримый дух» и отвечают стуком по дереву — всё, как повелось, как уже стало привычным.       Но жители-то деревни глаза выпучили не на ветки, что сами по себе кренились к земле. Не на падалицу, что сама собой кидалась в корзинки.       Народ видел то, чего монашку увидеть не разрешили: крылатый великан, красивый, как солнечное божество, гнул ветки дичку; лесной эльф-малютка собирал опавшие яблочки.       — Ему помогают и наши боги, и чужеземные, — сделал вывод староста. — Праведный, видать, человек!       После этого случая коз и прочую домашнюю животину к монашку таскать стали заметно реже. Если после первой вылеченной козы к обрадовавшемуся монашку водили на осмотр целыми стадами: коз, лошадей, овец, коров, даже щенков и кур с гусями. А теперь вот застеснялись — праведного человека тревожить из-за блох да лишая. Не святое это дело — вымя мазью мазать, после чего двор от навоза отскребать. Как ни объяснял старосте монашек, что лечить животину ему не только не зазорно, но даже отрадно — не понимали люди.       Теперь жители деревни повадились зазывать монашка к себе в дома за благословением. Кормили на убой. Жаловались на все подряд беды и заботы. Подводили детишек, чтобы по головке погладил — чтобы умными росли и здоровенькими. Но креститься в истинную веру не спешили. Отговаривались: мол, дело серьезное, от поверий предков так сразу отказываться боязно, детей ведь по другим заповедям воспитывать придется, а не как их самих деды учили… Находили сотни причин.       Только позже монашек узнал, что это из-за остроухого лесного малютки. Мол, раз даже ему самому, чужестранцу, исконные здешние божества помогают, то значит народу тем более нет причин от прежних обычаев отходить.       Мало сказать, что монашку было неуютно в положении «святого праведника», которым неожиданно его сделали помимо собственной воли и без разрешения. Он с внутренней дрожью понял, что давно отвык от нормального обращения. От предупредительности окружающих.       Нет, деревенские жители не были навязчивы или излишне почтительны. Они наконец-то приняли его как равного, относились с благожелательностью, терпеливо сносили странности. И если к плотнику обращались за досками, к портнихе — за новыми штанами. То к нему шли за другой услугой — за благословением на удачу в делах.       Он стал кем-то вроде колдуна для них. Или вернее сказать — блаженный юродивый. Безобидный дурачок, опекаемый Небесами. Не важно, что он там лепечет о своей вере. Не важно, что смотрит на них затравленным зверьком и вздрагивает от случайных прикосновений. Главное, что любой, кто посмеет его обидеть, немедленно получал от невидимых хранителей заслуженную кару: в лоб камнем, вытоптанный свиньями огород, разлитое по полу тесто из опрокинутой квашни — смотря по тяжести проступка.       Теперь у монашка в лачуге всегда водились крупы и мука, временами появлялось копченое мясо. Хозяйки по очереди приносили лукошки с яйцами. На зиму ему подарили новую теплую одежду и обувь.       Монашка не оставляла мысль, что он стал заменой давно умершего жреца. Судя по слухам, тот тоже жил особицей. И точно так жители носили ему продукты — в лес. Правда, к нему в дом заходить не решались, оставляли дары на жертвенном пне столетнего дуба. Как на алтаре.       Вероятно, когда монашек умрет, его тело точно так же посадят в дупло огромного дерева в дремучей чаще и замуруют, чтобы сделать себе нового идола, к которому продолжат приходить с жертвенной едой, прося помощи и совета. Вместо проповедника правой веры он превратится в языческую святыню.       От этого на душе делалось как-то совсем нехорошо.