ВТОРОГО ФЕВРАЛЯ В СНЕГУ

И без снега, равнины у западной границы имели самый печальный вид – слишком много всего было уничтожено в ходе войн с Осколь. Но и много всего оставили – того, о чем можно вспомнить. Слишком большое количество событий лезет в голову, пусть они вас и не касаются. А все равно лезут, да еще так настойчиво, цепляясь коготками за косточки в слуховом органе, чтобы прогрызть путь к внутреннему уху и жить там словами - олицетворением прошлого. И тогда становится непонятным – что это? Чье это прошлое? Чья это память? Ваша собственная? А может, это Память Природы… [1] В вашей голове. Снег мел так, будто хотел похоронить заживо девушку, такую хрупкую и маленькую, по сравнению с мраморными, божественно искрящимися от снега руинами. Цки же, пригнув поля своей шляпы, чтобы глаза не болели от снега, старательно щурилась – с какой стороны пришел он? «Ну, то есть… Сэнсей». В сущности, это было совершенно не важно, потому что мраморные замки у западной границы были все как под копирку выполненные ленивыми архитекторами-проектировщиками, но Цки искала то, что есть материал для нечта, которое посоветовал именно Сэнсей. Вот такая вот железная логика. Скрывшись от снега в мраморе, Цки медленно подходила к одному сугробу, ворошила его ногой, и, ничего не найдя кроме ледяной массы, шла дальше – от сугроба к сугробу. Род проходит, и род приходит, а снег пребывает во веки. [2] Но тут вдруг ожил угол, дрожа от предвкушения великих событий, - Щщщас! – вдруг зашипел он. – я иду! И прошлое стало прогрызаться в настоящее. Каков он весь, ушедший телом в льдину, [3] лез из льдины, лез сюда, в ее мир, когда-то бывший великими событиями.  И был так дивен, как теперь ужасен,  Он, истинно, первопричина зол![4] Цки выхватила фламберг, сверкавший кривым лезвием, из ножен, на секунду задержалась взглядом, полным восхищения, на своем клинке, и направила его на тень. Где мой враг? Кто мой враг? Не большие ли мы враги себе сами? Чей это голос? Мой ли это голос? А кто я? А где я?! Широким рубящим движением. И мимо. А мимо – это куда? А как узнать, что задела? Где оно? Кто оно?! Замри! Что ты хочешь? Я не хочу ничего. А это значит, что я хочу все. Вот оно – прямо передо мной! Длинные сухие руки тянет, тянет, и не может достать. Выпад – отбит! Выпад – отбит! Я царапаю колонны, машу мечом на износ, в ущерб себе, устаю, устаю. А оно не уходит! Отбивает меч костью прошлого, словом о прошлом! - Щасс! Щасс! Иди сюда! Я пожру и тебя! Я запишу тебя в Память Природы, вечную память! Вечную славу! Нет смерти за порогом славы, нет славы там, где только смерть! [5] Но могло ли быть иначе? Уходи! Акх! Цки поскользнулась. Уходи! Уходи! Одной рукой пытаясь схватиться за колонну, чтобы резко подняться и иметь опору, она не переставала отбиваться от ожившего угла. Где правда? А где – галлюцинация? Оно ведь не может быть материальным! Прошлое не может быть материальным! Но нематериальность только что отбила стальной фламберг в сторону. Рука дрожит. Затекла. А Цки все пятилась от угла, ползла, вжимаясь в колонну за спиной. Камень? Она, задевая ногтями пол, хватала с земли все что попадалось под руку – камни, снежный наст, куски мраморных плит. Подавись, чудовище! Жри то, что в тебя кидают! Но оно лишь радостно пело где-то в ее голове: "Дни нашей жизни отлетят, Как тонкий вешний аромат!"[6] Камень – отбит! Камень – отбит! И лед рассыпался в прах! Поцарапалась об осколок плиты! Что еще? Камень - … Цки зажмурилась. Так приятно – темно, и все молчит. Тишина… Всепоглощающая, всеобъемлющая, беспощадная тишина, льющаяся по венам… Цки устало опустила руки. Приподняла дрожащее веко правого глаза… Угол пуст. Лишь снег, пыль, и тени. Она, подтянув на руках свое тело, приблизилась к углу. Он молчал. Хорошо. «Надо выбираться отсюда». Она, оперевшись на левую руку, стала правой шарить по полу и пласту колонны в поисках опоры, голова кружилась так, что перед глазами темнел не только угол, но и вообще – все. Янтарь. Цки приблизила камень к глазам, чтобы удостовериться, что это именно янтарь не смог отбить угол. Возможно, и янтарь. А, возможно, и не янтарь. Повеяло холодом. Пришел северный ветер, и принес на руках вьюгу. Сжимая в руке янтарь, светящийся изнутри, она поднялась, и, сделав два шага вперед, протянула руку к колонне у облома стены. Реальность, которую видела Цки, исказилась, прогнулась. Реальность не поддалась, и, промахнувшись, Цки повалилась в снег. Шумел, выл ветер, стелился у шляпы, тянул за собой, пел, и пытался повернуть ее. А в голове проносились обрывками имена: Ремма… Ленор… Сэнсей…. Ленор… Сэнсей… Ремма… Сэнсей… Ремма… Ленор… Где-то далеко-далеко хлопнула дверь таверны. Чуть сгорбившись, опираясь на метлу как у ведьмы, дворник яростно сплюнул на порог, - Йозеф здесь подметал, Йозеф здесь и насорил! И, задевая за столы и кружки, прошагал к барной стойке. - Грустно Вам, да? – сочувственно произнес мальчик за стойкой. - Ой грустно… И тут же его слова были подхвачены: - Ныне, и присно, и во веки веков дворник да пребывает в унынии! – пьяный голос человека в рясе. Подумав о чем-то очень важном, он прислонил холодный стакан к потному лбу, и глубокомысленно стал придвигать к себе бутыль, сдвинув грязные слипшиеся волосы: - Не во вред пьем, Господи… Но за здоровье! Да расхлебячиться влага живительная по телу нашему грешному!.. И тут вдруг голос, молодой, и совсем близко, - Ваш счет! Счет? Сведем счеты? Что?.. С этой миловидной, работающей в грязной таверне… Весьма милой… Сэнсей вытянул ноги вперед и, чуть откинувшись на спинку стула, принялся шарить по карманам. Надо оплатить по счетам. Всем сполна оплатить. За вино – этой девушке. За чай – отшельнику Старику. За оскорбление – одному академисту. За предательство – товарищу. За неверную информацию – информатору. За ложь – императору. За всю эту муть в стране – Двору, оскольцам, и вообще… Слишком много всего надо сделать. Да. Совершенный вид. Глагол. Все дела… А денег не хватает. Сэнсей виновато поднял глаза поверх очков на ждущую, у нее все сдвигались сердито брови, - Знаете… Вы такая прекрасная, когда сердитесь. «Ну зачем она так смотрит на меня? Думает, лишние три монеты появятся? Нет. Не появятся». - Чтоб тебя Маргарите, скипетр![7] – Дворник Уныния с чувством оттолкнул мешавшуюся метлу. Метла, обидевшись, стукнула по голове какого-то человека с наружностью южанина, ковырявшего ложкой металлическую подставку для стакана. Метла породила цель мести, - Не шалю! Никого не трогаю! Стакан починяю![7] И тут… - возмущенно поднялся ударенный. Одаренный злопамятностью. - Слышь, заткнись! И без тебя тошно! – плакал над рюмкой Йозеф. - А мне из-за тебя тошно! - Ах, черт… - оскалилась на них ждущая Сэнсея. И, презрительно смерив его взглядом, крадучись стала подходить к центру Недовольства и Уныния. А Сэнсей поспешил скрыться. Пока была возможность. Слава небесам, возможность была. С шарком подобрав под себя ноги, в два резких прыжка он оказался у двери, и за дверью. Прикнопи лист к станку. Идеально. Встань рядом, и смотри, смотри, смотри. Tabula rasa.[9] Что там появится? Хладную сталь пера поставь, композитор. А теперь – пиши свою жизнь. Ровным шагом по снегу.