ВТОРОГО ФЕВРАЛЯ В СНЕГУ

Черная тень кралась меж стен, прилипая к вертикальным плоскостям, избегая полосок серого рассветного утра, которые падали светом на пол. Собственное Ка этого человека не было согласно с его душой. Душа не признавала существование Ка, Ка не признавало существование души. И человек метался, и человек страдал. Верь! Не верь! Ксанф рвал на себе волосы, потом старательно приглаживал их. Ксанф вышвырнул в окно профессорский значок, затем искал его по всей террасе. Ксанф усталым углом припал к каменной стене, его ждали. И он ждал. Он был худым и костлявым - он был лучшим мечником в А.Д.-а. Он был безумен - мудрый преподаватель философии. Душа горела за идею, Ка хотело спасения. -О, профессор! Наконец! – Василь озирался по сторонам каждые пять секунд с точностью, которой позавидовал бы любой метроном – «тык-тык» - направо – налево. - Все в отчете, мне пора, - Ксанф тоже начал озираться по сторонам – метроном: «тык-тык». - Что-нибудь странное, помимо… - О, нет, ничего. «Тык-тык». Ксанф хотел бежать, Ка Ксанфа хотело бежать, душа Ксанфа хотела бежать. - Ну-ка ш-ш-ш! – Василь шаркнул ногой перед Ксанфом, не давая ему дорогу к отступлению. Запустил руку во внутренний карман потертой куртки. «Сейчас пристрелят!» - Ка Ксанфа было мелочным и трусливым. «Сейчас даст спецзадание!» - душа Ксанфа все хотела пришить этому сухому телу крылья. «Тык-тык». Василь еще раз помял ступней собственную тень, тень охнула в лужу. Василь еще раз посмотрел на двуличного профессора, тот струхнул. Василь достал нечто мягкое, но плоское, завернутое в прошлогоднюю газету. Он приблизился к замершему профессору настолько, чтобы нарушить его личное пространство, глухо проворчал: - Сэнсей сказал. Отдашь это Цки. - А? - Есть такая у вас? Цки… - А?!! - Сэнсей сказал – должна быть. Посыльный быстро запихнул прошлогоднюю газету с содержимым в широкий рукав профессорской формы, сплюнув на мостовую, откланялся, и был таков. Ка желтоглазого профессора хотело порвать бумагу, хотело сжечь в пепел посылку, а его мятежная душа хотела устроить большой допрос старшекурснице. Сам же Ксанф метался и страдал. Многие километры спустя с момента занимавшегося утра, возникли черные горы, с них сползал тающий снег, а с самих гор сползал обуянный февральскими мыслями Старик. Кони рыли снег, они чуяли, что грязная земля под снегом ближе, чем когда-либо за эту зиму, скоро уже пора будет работать. Может, Старик надеялся эту весну быть ближе к эпицентру событий, быть ближе к храпящим тяжеловозам, когда они потянут поезда от А.Д.-а к столице, от столицы ко Двору, к Пределам? Ближе к самой резиденции Двора, ближе к Революции? Разве это похоже на него? Нет-нет, все это потом, все это только чтобы смотреть на друга, на его старания, и ждать… Пока что Старик просто искал в Восточном городишке годную лавку с чаем. - Красный у вас есть? С шиповником, например. За обитой деревом бумажной дверью было тесно, царил полумрак. Хотя нет, не царил, царили там запахи – черной смородины, какао-бобов, листьев черного чая, зеленого, белого и оранжевого. - Я посмотрю… - древний хранитель запахов, что-то писавший в журнале, снял свои старые очки с огромным стеклом, и стал нюхать воздух, ловя направление, откуда тянуло шиповником, вытягивая руки свои по длине тела, оставляя их болтаться. Он качался из стороны в сторону, ловил едва чувствовавшийся во всей этой разномастной кутерьме именно красный чай. На столе около журнала валялись листики черного и фиолетового чая – от них несся еще на улицу плотный черно-фиолетовый запах. Около столика стояла молодая дамочка в тройной синей юбке с букетом свежесобранного горного чабреца, она звала древнего хранителя чая: - Эй, дед! Сейчас из рук вывалится! Я устала! Но хранитель ее не слышал, паря в своем особенном чайном экстазе, так что ловить чабрец пришлось Старику. Он затолкал листики, цветочки и веточки под стол хранителя, пока дамочка записывала в лежащий на столе журнал количество, цвет, цену и запах этих листиков и веточек, попутно она пыталась заговорить со Стариком: - Спасибо! А то этот дед никого кроме клиентов не слышит на работе… - и нарочно коснулась его плечом. – Чай любите? - Да. - Я тоже просто без ума от чая! Мне больше всего нравится оскольский чай с водорослями. Правда, я не знаю толком, где растут эти водоросли, может, их можно выращивать и у нас? Ой, я проболталась! Только не говорите никому, что мне оскольский чай нравится… Не скажите? - Нет. - Хотя, скоро это уже будет не важно! Вы слышали, говорят, поговаривают о скором объединении стран… Немного страшно, прямо жутко! Зато чай будет ближе… Зато зарплаты будут выше! Зато образование будет лучше! Не находите? - Нет. - У вас все в порядке? Такой не разговорчивый… Я могу уйти, если вам мешаю… - Минутку! – тут Старик улыбнулся, даже не смотря на нее, тихо и коварно прошуршал рукавом по страницам журнала. Дотянувшись до старых плотных стекол очков хранителя, надел их. Старик расправил плечи, поставив руки на пояс. – Сейчас… как же он это делал? Ах да! Старик шагнул к дамочке, говоря: - Милая девочка, хочешь шоколадку? От неожиданности она чуть не поскользнулась, отпрянув назад. - Милая девочка, хочешь камушек на свой клинок? И шагнул на нее, а она отступила. - Милая девочка, прости меня, но, не хотела бы ты убить человека для меня? Дамочка, проскользив спиной по стенке лавки, с мольбой обернулась к хранителю, тот сопел носом. - Милая девочка, тебе нравится мой шарфик? Она сжалась, замоталась в шубу, подобрав все свои юбки, испуганной обезьяной поскакала к выходу. - Милая девочка, давай развалим эту страну вместе! Дамочка выскочила на улицу, тяжело дыша, заставив «не совсем эгоиста» смотреть ей вслед. - Странно… А Цки повелась… - Старик снял очки, быстро заморгав, снова привыкая к реальной картине мира. Вскоре вернулся и хранитель, - Ваш красный чай.