ВТОРОГО ФЕВРАЛЯ В СНЕГУ

Ксанф поежился, встал из-за стола и, поджав губы, коротко чертыхнулся, потер нос. Его подопечные студенты подняли головы, с великой радостью оторвавшись от теста для этой новой мысли – неужели, профессор – тоже человек? Ксанф все пытался запрятать свое трусливое Ка поглубже в душу, душу - под ноготь мизинца левой ноги, в итоге он почти что был самим собой, удивляясь этому. Все дело в том, что двадцать шестого, когда был еще февраль, профессор, пройдясь по мрамору отчаяния, очутился у порога безнадеги, прямо перед зеркалом. Он посмотрел в это зеркало, оно было покрыто грязью позапрошлого столетия, Ксанф благоговел перед этой грязью, все были мудрее раньше, давно-давно, те, кто запачкал жирными пальцами, замазал краской это зеркало. Душа Ксанфа в тот момент встрепенулась, расправила крылья, она кричала - у нас будет свой путь! Свое будущее! Душа порвала его волю, и Ксанф, в неведомом ему самому порыве, стал тереть подхваченным рукавом мутную поверхность, наклонился к зеркалу ближе, он тер, тер, но мудрость так легко не оттиралась. Тогда он нагрел своим дыханием зеркало, по его поверхности поплыло запотевшее пятно. Ксанф выпрямился, развернулся и ушел. Почувствовав свое несвежее дыхание, он осознал, что душа-то гниет. - Так, ладно, время вышло, бездельники! - профессор хлопнул своими вытянутыми сухими ладонями. Студенты чуть не подпрыгнули на своих местах, ибо раньше профессор никогда не шумел так сильно, этой наглой выходки никто от него просто не ожидал! Они мешкали, Цки грызла ворот блузки. Тогда Ксанф закричал: - А ну, сдали работы быстро все! Время ваше истекло! - и снова хлопнул в ладоши. Аж три раза подряд! Этот звук прокатился по стенам аудитории, вплотную столкнулся с людским непониманием, повернул того на сто восемьдесят градусов, плотно прилепился к мозгу, отчего студенты повыскакивали со своих мест с кипами бумаг, огромными пакетами своих документов - отчетами о прохождении или не прохождении всех выпускных экзаменов. Всех, кроме последнего - на авер-вассала. Таким образом, Ксанф потерял свою благородную нервозность выпавшего из реальности человека, и обрел наглость, никогда раньше ему не свойственную. И он не знал, что с ней делать, с наглостью этой. А наглость кипела, наглость бушевала наглость вдруг крикнула сквозь толпу уходящих студентов: - Цки Леруанская! Что же вы шарфик не носите, Цки? Ремма ответила за бледнеющую Цки: - Шарф? Нет у нее никакого шарфа! Шарфа нет! - Как нет?... Как это нет?...- наглость Ксанфа поежилась, попятилась, уперлась ему в позвоночник, Ксанф согнулся, шаря по листкам своими тонкими холодными пальцами. - Совсем нет, - развела руками Ремма. Тут вдруг белая тень метнулась между ними, он схватил Цки за руку, вцепился в нее и не давал сбежать. Ти Касседар остановилась у входа, преградив дорогу назад любопытным однокурсникам. Дверь захлопнулась. В гробовой тишине шумели винтики в головах, бури в душах, и скрежетали натянутые нервы. Цки молчала. Ремма повторяла: "Нет шарфа, нет..." - с каждым словом все тише. Ален вцепился в Цки мертвой хваткой, вынюхав нечто интересное для себя, для директора Изи, и для герцога Тебя. Ти Касседар не отрывала взгляд от своего белобрысого соотечественника. Ксанф скукожился и сделал вид, что ему жизненно необходимо отнести все документы сейчас же. Однако, наглость еще дышала в нем, и он предпринял вторую попытку: - Урок окончен! Идите все! Идите! - Но вы сказали... - Ремма медленно утихала, отходя к двери. - Идите! - Профессор! - Ти Касседар, приглаживая свои волосы у седых корней, решила использовать прием, который ее никогда не подводил - он назывался - с места в карьер. - Скажите, профессор, мы ведь все допущены к церемонии присяги Двору? Все замерли, волны негативной энергии разливались по аудитории, Цки дергала плечами, стараясь сдержать смех - яростный и безумный. Ксанф молчал, его наглость выгнулась, вспорола себе брюхо о душу Ксанфа, и его душа и его Ка вернулись из-под левого мизинца, и заняли свои места, манипулируя человеком как игрушкой. Ксанф слушал. Он, медленно двигая зубами о зубы, выдыхая свистящие звуки, стал разгребать папки с документами. Ти. Ален. Ремма. Цки. Все-таки нашел, все-таки не струсил, все-таки деваться ему было некуда. Он себя выдал и все всё поняли. Ксанф глухо выдавил из себя: - Допущены. Все вы... Следующие полдня он мучился мыслью о том, сколько же еще революционеров он пустил по итогам экзаменов ко Двору. А два оскольца и чернокудрая Ремма радовались тому, что без дополнительных испытаний смогут попасть на заветную церемонию, даже не собираясь присягать. - Это ты ловко провернула! - Да, ловко! А вдруг! - Что? - Ну, этого, герцога встретим? - Говорят, он здесь! - Да ладно! Меж тем Цки, едва доползя до своей комнаты, повалилась на пол, каталась от кровати до кровати, и, смеясь - яростно и безумно - кусала и запускала пальцы в теплый красный шарф. В черном ящичке были спрятаны все голоса. Черный ящичек уже съел голоса шестидесяти князей Предела, и семью тридцать девять голосов городских чиновников. Четыре сотни авер-вассалов выразились единогласно, и черный ящичек проглотил скорлупу с их ответом. Через полчаса произнесений разных слов, под звук гробовой тишины два министра взяли билетики. Они написали на золоченых билетиках заветные слова. Каждое слово стоит пять сотен голосов. « ДА» «НЕТ» Господин С. захлопнул створки раковины – отличие скорлупы для золоченых билетиков, господин С. был горд, он буквально сиял, он смотрел вокруг себя широко раскрытыми фиолетовыми глазами. Не как это делают дети – наивно и удивленно. Нет. Он смотрел на мир вокруг себя самоуверенно. Его широкий размеренный шаг очень и очень нравился Тебе, который сразу же после церемонии приказал седлать своего слона. - Я прошу прощения за бессвязность этой церемонии. Первый раз мы проделываем подобное… - Ортвин стоял перед оскольцем вытянувшись как по струночке, едва заметно подрагивая черными усиками. – Теперь, по Вашему совету, мы отправимся в А.Д.-а, где голос тысячи авер-вассалов-офицеров озвучит предводитель Сон, и где подпишутся ректор Изя со своим замом Ксанфом. Дорога займет полдня. - Это ладно… Бог даст – все сбудется, - не то, чтобы герцогу очень понравилась первая часть церемонии присоединения «Империи» к Осколь – она была весьма скомкана, и состояла, по сути своей, лишь из сбора подписей лишь части людей. Не все еще высказались, поэтому, чтобы сократить время, герцог решается провести вторую часть церемонии в А.Д.-а. Совместить приятное с полезным. Он расплывался от удовольствия, он смотрел на господина С. с нежностью, как на достойного преемника, он уже все решил. Он уже начал писать письмо Оскольскому правительству. - Бог? - Бог. Авер-вассал Ортвин, Вы разве не слышали о Боге? Люди, не смевшие покинуть залу до выхода из сверкающего помещения герцога Тебя – они слышали этот разговор. Многие даже его слушали. - Но у нас нет Бога, - Ортвин поднял руку, опустил. Дернул рукавом, и продолжил: - У каждого свой бог. И все боги. И нет бога. Тишина ударила людей по вискам, они даже услышали в этой тишине глухое ругательство господина С., и коварный шелест его длиннополого торжественного белого одеяния. Герцог Ты, щелкнув пальцами, довел до логического конца свой ассоциативный ряд, и громко кликнул господина С.: - Милый авер-вассал С.! Как же Вам удается, в таком случае, удерживать такое грандиозное государство централизованным?! Господин С., не дрогнув под прямым взглядом альбиноса оскольца, понял, что погряз во лжи: - Население занято, милый герцог! Люди работают на свое материальное благо, милый герцог! Народу просто не хватает времени растекаться мыслию по древу, милый герцог! У них нет возможности тратить время на еретические мысли. Это может подтвердить господин Ортвин –мой друг! Ортвин предпочел закашляться в припадке. Вдруг. Василь матерился страшно. Пятиэтажными завихрастыми фразами он покрывал слишком медленных лошадей и нерасторопного проводника. На темном полустанке, где не выдавали четвероногих даже за деньги, но предлагали Василю дождаться вечера, было шумно. - А я вам говорю – езжайте вечерним! Вечерний сегодня запустят! Видите? Как раз тяжеловозов запрягают! - Сколько еще твоих тяжеловозов будут запрягать?! - Минут тридцать… Не больше! - Пф! Тебя бы самого запрячь! За тридцать минут можно до Оскольской границы добежать! Эту перебранку прервала своим появлением некая фигура, замотанная в плащ с головы до ног – фигура тихо появилась из темноты, плавно прошла мимо дерущихся неприличными словами людей. Фигура, сохраняя таинственность своего внешнего вида, зашла в пустой еще вагон и стала терпеливо ждать. - Вот! – проводнику словно прибило к горлу второе дыхание. – Вот видите! Он заплатил и скоро поедет на первом поезде в город С.! А вы – не поедите, если не раскошелитесь на поезд! Лошадь я вам не отпущу! Их у нас слишком мало, чтобы доверять тут всяким… всяким! Василь пробурчал еще пару заклинаний, от которых бедный интеллигентный проводник позеленел, присел и выдохнул клубы водяного пара. Но, все-таки Василь смирился. Вагон, темный и холодный, пахнул дождевыми червями, оставшимися в нем с осени, и людскими надеждами. Надежд тут сначала целовали, потом резали. Загадочная фигура, скрестив руки на широкой груди, сидела, опиравшись спиной на спинку промерзлого сидения, безэмоционально глядела в окно, на скучный дневной пейзаж наступающей весны. Василь со скуки решил кидать монетку. Если вы никогда не подкидывали монетку, то вам не понять, насколько это сложное занятие. Надо подкинуть блестючку с щелчка, надо поймать ее в полете! Не все так умеют! Василь так умел. Если выпадет гербом вверх – кампания Сэнсея провалится. Если выпадет номиналом вверх – кампания герцога Твоя провалится. Если зависнет в воздухе – кампания государственного Просвещения в области физики провалится. В шестнадцать сорок пять монетка зависла в воздухе. Василь моргнул, и это помогло – монетка, как оказалась, всего лишь была зажата между указательным и средним пальцем загадочного персонажа, тот, высунув нос из-под капюшона, радостно пропыхтел: - Поймал-таки! Таким образом, загадочный персонаж оказался человеком. И, когда вскоре поезд тронулся, ведомый четырьмя десятками лошадиных напряженных ног, загадочный человек предложил Василю: - Чаю не хотите? Приобрел недавно в этой клоаке бесподобный красный чай! Василь спрятал монетку в карман, и, нахохлившись, как петух, пошел искать у проводника кипятку. Директор Изя снова крошил печенье, наверное потому, что всех стоящих перед его письменным столом учителей нельзя было так покрошить, а хотелось. Просторный кабинет директора был похож на императорский зал тайных заседаний - просторнейший, как целая аудитория, но заставленный вещами и словами так плотно, словно это был шкафчик Старика для чая. На западной стене висела голова медведя с рогами северного оленя и заячьими резцами - символ зимы в "Империи" - бессмысленной и жестокой. На восточной стене - карта двух соседних государств, обретающихся на одном огромном острове. Мировая черепаха носила этот остров по бесконечной пустыне на своём древнем истрепанном каменном панцире. - Дамы и господа, послушайте меня внимательно, да-с... Послушайте. Я надеюсь, что всем знакома церемония присяги на авер-вассала, - Изя внезапно оторвал пальцы от печенья, стряхнул с ладоней крошки на пол. - Так вот, она будет проводиться под взглядом правительства... Церемония сбора подписей совпала с церемонией выпуска. А так как мы с Ксанфом не можем раздвоиться - они едут сюда. - Они? - робкий голос из толпы. - Они. И они будут вскрывать черный ящичек здесь. Мы будем транслировать на все громкоговорители присоединение "империи" к Осколь... - Страшно! - резко выдохнула Гиа. - Неужели, эти гадкие революционеры придут сюда? - Да, с чего бы! - засмеялся Ксанф. Он засмеялся. Возможно, он засмеялся впервые за все свое бренное пребывание на панцире Мировой черепахи. Все повернулись к нему, сочувственно моргая. Ксанф переступил с ноги на ногу, потом Ка приказало ему опустить голову, а душа - поднять костлявые, как у подростка, плечи. - Все обойдется. Двор едет с огромной свитой и охраной. Да и никто не посмеет напасть до вскрытия черного ящичка. - Никто! Никто! Это бессмысленно! Совсем бессмысленно! - всплеснул руками Ленор. - А людей со стороны не пустим! Пусть здесь будет профессура! Дети для церемонии выпуска! Двор! И те, кто вместе с Двором! Горожане будут смотреть из-за стен, в этом году пусть так! Пусть так? Изя коротко кивнул, как голубь, берущий сухарь. Он плавно обвел взглядом весь кабинет, всех людей, столпившихся в нем, все горы, столпившиеся на карте, все бумаги, столпившиеся под мордой чучела, и вынес горький приговор: - Последний экзамен я отменяю. Те, кто хотел стать авер-вассалом, пусть подерутся и позабавят герцога Тебя, Ксанф, прошу Вас предоставить мне полный список допущенных к церемонии присяги Двору. Они будут присягать Новому правительству... - Как?! То есть мы сначала проведем вскрытие черного ларчика? - некий Ыв был тем еще консерватором. - Да-да! Это отличная идея! Пусть они сначала все скажут, как надо. А потом детишек пустим поклониться. И все, и достаточно, а то вдруг кто... - Гиа пребывала в плачевном состоянии духа. Изя пробормотал последние инструкции и предпочел поскорее отпустить людей. Директор молча встал из-за стола, взяв тремя пальцами обломок печенья, нервным импульсом отправил его в рот. Узкие губы быстро сомкнулись, Изя слизнул беглую крошку с ладони, вытер ее о профессорскую одежду и глянул влево. Слева на него пялились две пуговицы - не смыкающиеся очи этой страшной Зимы. "Скоро. Скоро уже - завтрашний день понесется как пурга, ничего нельзя будет остановить, все надо будет править на ходу." - к вечеру Цки притихла, потихоньку все улеглось на самое дно ее сознания, появилось тупое безразличие к окружающему миру. Все, что имело теперь для нее значение, выражалось в словах, тонко вышитых на концах шарфа: "ВТОРОЕ ФЕВРАЛЯ" - с одного конца, и "ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТОЕ ФЕВРАЛЯ" - с другого. Если бы не надпись, Цки, верно, забыла бы, что этот год - високосный. А, может, и не високосный, может, это очередная неуместная шутка милого Сэнсея? Сэнсей - он шутить любит! Он не видел глаза той девочки! Ведь, очень смешно становиться против обезглавленного правительства в несуществующий день. Притвориться, что так и было. Смешно же! Ну, смешно! - Цки? Цки! Цки!!! - ее трясла за плечи Ремма. - Цки! Иди-ка к врачу! Ты ржешь как ненормальная! Ты спать мешаешь! - и, более спокойно и ласково, заметив слезы Цки, блестящие лунным светом: - Ты что, ну, Цки? Цки...