Колыбельная для зверя

      Когда адреналиновая волна спадает, естественная после выматывающей тренировки усталость наваливается с безжалостностью горной лавины. Усталость давит на спину с такой силой, что Ясутомо с трудом удерживается на лапах.       — Пей, — Фукутоми подталкивает к нему миску с водой. — И не бойся. Мы не враги.        — Да что…       — Тодо, ещё слово — и я всерьёз разозлюсь.        Прохладная вода кажется спасением. И Ясутомо слишком вымотан, чтобы отпрянуть, когда к нему подходят почти впритык и садятся на пол, скрестив ноги. Шинкай. Успокоился уже, и теперь от него привычно пахнет скошенной травой и лёгкой химической горечью.        Впрочем, человеческое сознание хотя бы временно взяло вожжи в свои руки, так что пока находиться рядом сравнительно безопасно. Относительно, конечно… Ясутомо и в человеческой форме далеко не эталон миролюбия.        — Правда понимаешь? — тихо спрашивает Шинкай. Он не пытается коснуться, но сидит очень близко, в полуметре от силы. Ясутомо чувствует исходящее от него тепло. Смотрит настороженно, медленно кивает. Шинкай вскидывает брови.        — Слушай, не ожидал. В смысле, рано так… Становление пошло, да?       Смыслит в оборотнях. Кто-то из родни, наверное. Не так их и мало, в конце концов, в Японии — до пяти на сотню, а где-то в Европе, если верить статистикам, и до десяти на сотню доходит… Но там законодательство другое, и где оборотням жить проще — большой вопрос.        Ясутомо снова кивает — началось, куда без него… — а затем ложится на пол, положив голову на вытянутые лапы.        — Долго так можешь?        «Так» — это под контролем человеческого сознания.        Недолго. Совсем недолго. Ясутомо знает: минут двадцать — его предел. Потом — густой туман вместо памяти, когда контроль над телом переходит к волчьему сознанию, затем — провал. Обращение в человека происходит ещё более спонтанно, чем в зверя, и оттого более болезненно. Через раз Ясутомо терял сознание — вообще любое, и благополучно куковал в обмороке. Шируито-сенсей объясняла, что это не совсем нормально, но довольно частое отклонение, непроизвольная реакция на стресс. Но пить в дополнение к супрессантам ещё и горсти успокоительного, от которого потом небо от земли не отличаешь, Ясутомо не хотел. Лет в одиннадцать пробовал — по настоянию матери, которой постоянные срывы с неконтролируемыми последствиями встали поперёк горла, — но отказался через месяц. И неделю перед отъездом ещё. С тех пор лучшим сдерживающим фактором стали стены комнаты. Там можно хоть обращаться, хоть вырубаться — ни окружающим вреда не причинишь, ни себе. Разве что при очень большом старании.        — Ну ты герой, — Шинкай со смехом протягивает руку к его шее, отдёргивает, а затем всё-таки ерошит шерсть на загривке. Ясутомо в ответ недовольно ворчит, но этим и ограничивается. Когда волчье сознание начнёт заявлять свои права — тогда уже можно и руки лишиться за такие фокусы, но Шинкай не дурак, даже если иногда и прикидывается, и на рожон не полезет. — Ты не волнуйся. Пока мы тут подежурим, а потом решим, как быть. Джуичи можно доверять, сам знаешь. Тут все свои.       Фукутоми — можно. Шинкаю — тоже, наверное. Тодо…       Тодо, похоже, держится на грани обморока. Но он последний, кому Ясутомо стал бы доверять.        — Что, думаешь, сольёт кому-нибудь? — Шинкай негромко фыркает, видимо, проследив направление взгляда. — Не-не, Джинпачи боится, конечно, он с детства ещё так, но трепать языком не станет. Обо мне же молчит, хотя видел не раз, а я тоже далеко не розовый единорог, могу и тяпнуть… Поистерит и успокоится, такой уж человек.       Ясутомо поднимает голову и озадаченно смотрит на Шинкая. То ли бред несёт, то ли…       — Что, не веришь? — Шинкай подмигивает. — Видишь, хорошо скрываюсь, и якорь надёжный… Как-нибудь познакомлю тебя со своей зверушкой, когда хоть немного стабилизируюсь, а то мне до становления — как до Осаки пешим ходом. Кошек любишь?       Ясутомо странно от того, как просто и дружелюбно Шинкай с ним говорит. И на какие темы. Как с человеком, в общем-то.        — Да знаю, что любишь, чёрненькую точно ты прикормил… В общем, проблем не будет. Угу?       Посмотрим, «угу» или «не угу». Леопард, что ли? Или ещё какая-нибудь крупная кошка? Ясутомо бы не удивился.        — Отлично, — Шинкай снова треплет его по загривку. Серьёзно, на его фамильярность даже разозлиться не получается. — Ты дай знать, когда осознание загнётся, хорошо? Не знаю, условный знак подай какой-нибудь… Морзянкой что-нибудь отбарабань, что ли… Джуичи, ты там как, в норме? Что рука?       Да, точно. Рука.       Тяжело поднявшись на лапы, Ясутомо медленно подходит к сидящему у стены Фукутоми, сосредоточенно просматривающему что-то на экране своего смартфона. Что — не разобрать, да не так уж и важно. Ясутомо подталкивает Фукутоми носом под локоть.       — М-м?       Некрасиво получилось. Правда, некрасиво. Тут с какой стороны ни посмотри, а кругом виноват получился. Ясутомо понуро опускает голову, прижимает уши. Запах самую малость меняется. Удивление.       — Джуичи, думаю, он просит прощения, — подаёт голос Шинкай. Переводчик зверолюдский выискался… Фукутоми деловито кивает и поворачивается к Ясутомо.        — Не бери в голову, бывает. Заживёт.       «Бывает»… Ясутомо почти смешно. Как будто каждый день оборотни кусают. Спасибо, что давно уже никто не верит в бредятину с заражением через укус, это ведь всё генетическое…       — Тодо, прекрати умирать под стенкой, сколько можно! Господи, да в нём адекватности сейчас больше, чем в тебе, — когда Фукутоми возмущается, у него заметно меняется запах. Ясутомо демонстративно скалит зубы, когда Тодо поднимает на него взгляд. Просто в отместку. И остаётся очень доволен вызванным визгом. 

***

      В этот раз человеческое сознание цепляется, не спешит покидать тело дольше обычного, около получаса, и это новый личный рекорд. Шинкай самозабвенно чешет языком — его болтовня, в общем-то, неплохо успокаивает, по крайней мере, отвлекает от собственных мыслей. Которые становятся всё более зыбкими. Сознание напоминает желе.       Ясутомо терпеть не может желе.        Удерживать контроль становится сложнее. Ясутомо недовольно прядает ухом, лапой подталкивает колено Шинкая — мол, всё уже, прошла любовь, завяли помидоры — и уходит в дальний угол зала, за велостанки. Чтобы, если вдруг взбредёт в его-не его голову далёкая от мирной мысль, хоть что-то помешало добраться до остальных в пару прыжков. Хоть смирительную рубашку надевай, в самом деле… Пару лет назад, оставшись в стационаре на неделю — график тогда совсем с ума сошёл, Шируито-сенсей паниковала, — Ясутомо познакомился с мальчишкой на пару месяцев старше, и был неприятно удивлён, обнаружив, что тот себя самым натуральным образом стреноживает, чтобы не начудить. Связывать себе руки или ноги Ясутомо не был готов. То ли гордость не позволяла, то ли страх. Перед кем или чем — поди пойми. Перед беспомощностью, наверное.        Ясутомо встряхивает от знакомого ощущения удара по нервам, когда человеческое сознание, ослабевшее и усталое, безнадёжно пытается дать отпор сознанию волчьему.        Дальше будет только хуже. До тех пор, пока пятиступенчатая лесенка не будет пройдена хотя бы до четвёртой ступени. Может, год. Может, три. Может, всю жизнь. Как получится. Последнее не хотелось бы, стабилизироваться, кровь из носу, нужно до совершеннолетия, это абсолютный допустимый максимум, дедлайн, какой никаким школам и университетам и не снился. Не стабилизируешься — загремишь в изолятор, а там уже надежды на улучшение состояния немного.       Осознание, конфликт, борьба, принятие, стабилизация. Пять фаз становления сознания, на которые при нормальном раскладе уходит около четырёх лет. Для Ясутомо фаза осознания длилась уже три месяца, и пока особого прогресса не намечалось. Да и не может никакого прогресса быть, в одиночку через это не проходят, это аксиома.       Волчье сознание пустое и прохладное, будто стеклянное, но его быстро заполняют образы и эмоции из общей памяти. Неосознанные, непонятные, зыбкие. Волк точно помнит — здесь нет врагов. Никто не нападёт. Поэтому и самому нападать не нужно. Ни нападать, ни защищаться. Так сказал Фукутоми, так сказал Шинкай, звучало убедительно. Но Ясутомо всё равно смотрит настороженно, ловит каждый шорох. Чего боится — без понятия, то ли что кому-то вдруг взбредёт в голову наброситься — мало ли, всякое бывает, — то ли что сам озвереет. Доверять, в том числе и самому себе, Ясутомо умеет плохо, не привык, поэтому — так, уши торчком — и бдеть. И не понять, чья это привычка, волчья или его собственная.       Ясутомо чувствует себя гостем в собственном теле. Хозяина совсем не назвать радушным.       Одно хорошо: в его возрасте стрессовое обращение редко длится дольше часа. Оно слишком выматывает, тело само отключается. Можно просто переждать. Недолго осталось. Всего лишь маленькую вечность.

***

      — Ты знал? — спрашивает Шинкай, выудив из кармана энергетический батончик, и хрустит обёрткой. Фукутоми решительно мотает головой.       — Не думал даже.       — Не палился, да? — Шинкай делает могучее глотательное движение. — Моему младшему б так, а то мама уже устала соседей успокаивать… Джинпачи, ты в порядке?       Тодо в панике, в недоумении, в растерянности, может, даже в истерике, но абсолютно точно не в порядке. Шинкай понимающе улыбается и снова шуршит в кармане, нащупывает ещё один батончик.       — Вот, скушай и успокойся.       — Что делать будем? — спрашивает Тодо, сжевав предложенное угощение едва ли не с обёрткой. — В смысле…       — Для начала — ждать, — сухо отзывается Фукутоми. — Затем — говорить. Я не собираюсь принимать никаких решений, пока не выслушаю его мнение.       Тодо оторопело хлопает широко распахнутыми глазами и глухо бормочет что-то, смутно напоминающее «тоже мне, мать Тереза».       — Кстати, Джуичи, с кем ты так оживлённо переписывался? — снова подаёт голос Шинкай, метким броском отправив скомканную обёртку от батончика в мусорную корзину. — Оп-па, хоть сейчас в баскетбольный клуб… Так с кем?       — С братом. Ему такие ситуации лучше знакомы.       — О-о, и что говорит Хироши-сан?       Фукутоми молча демонстрирует экран смартфона. Шинкай пробегает взглядом по многочисленным строкам — старшего брата Джуичи не назвать многословным, но обстоятельность определённо входит в число его важнейших добродетелей — и округляет глаза.       — И что, так и поступишь?!       — Поговорим — тогда видно будет, — Фукутоми убирает смартфон в карман веломайки. — Шинкай, кажется, он отключился.       — Может, уснул просто? — мрачно предполагает Тодо, без особого восторга зыркнув на притихшего волка, растянувшегося на полу в противоположном углу зала. — Мы тут ждём, а он дрыхнет…       — Маловероятно. Обращение стрессовое, уснуть проблематично, по себе знаю, — Шинкай негромко фыркает. — Ладно, минутку.       — Ты куда пошёл?! Фуку, он спятил, официально заявляю! Своей смертью не умрёт…       — После обращения морозит сильно, — пожимает плечами Шинкай, укрыв Аракиту своей форменной курткой. — И вообще, знаешь, как противно, когда обращаешься — и в чём мать родила? Короче, считай это солидарностью, что ли.       — Ты б ещё за ухом почесал, — Тодо с крайне недовольным видом скрещивает руки на груди и становится в позу, подсмотренную в одном из модных журналов сестры. Получается очень эффектно.       — Он человек, вообще-то, — Шинкай хмурит брови, и Тодо становится неуютно. Очень. И хочется спрятаться… да куда угодно, хоть бы и за спину Фукутоми. А затем Шинкай улыбается и рассеянно ерошит себе волосы. — И мне кажется, что за такое он и в человеческой форме мне руку оттяпал бы. Тодо хранит обиженное молчание, пока Шинкай подбирает вещи Аракиты, складывает рядом с хозяином — ну как ему не страшно подходить к зверю? Хотя сам такой же, что с него взять… — и вытирает лужу пролитого «Покари». Нечего тут говорить, раз все такие умные, нечего!       — Знаешь, я бы на твоём месте теперь следил за языком, — плюхнувшийся рядом на пол Шинкай лукаво улыбается. — Представляешь, как неудобно получится, если ты всего лишь попытаешься съязвить, а тебя немножко понадкусывают?       Загорелое лицо Тодо приобретает благородную бледность. Сестра бы удавилась от зависти — ей-то приходится кучей кремов и масок пользоваться, чтобы добиться такого мелового оттенка.       — Шинкай, не издевайся над ним, — строго одёргивает Фукутоми и указывает острым подбородком в угол: — Обращается.