Umdlali

От грохота вувузел закладывало уши, свет софитов, отражаясь в стёклах очков и наручных часах болельщиков на трибунах, многократно усиленный вспышками фотоаппаратов, слепил глаза. Чужие ворота маячили где-то далеко впереди и с позиции Серхио казались не больше спичечного коробка с ярко-оранжевым расплывчатым пятном посередине — вратарём соперника. С кем они играют? Какой счёт? Каждый раз с усилием поднимая голову, чтобы посмотреть на табло, Серхио видел лишь мерцающие точки, пускавшиеся в дикую, безудержную пляску, как только он пытался составить из них хоть несколько цифр. Бутсы липли к газону. Среди эха чужих криков он слабо различал голос Икера, свистки судьи, недовольный ропот... кого? Фанатов? Зрителей? Вряд ли. Игроков? Нет, им сейчас абсолютно не до этого. Он должен держаться. Время конечно — как бы долго ни длились два тайма, даже с дополнительным временем и серией пенальти, астрономическая скорость, с которой одна минута сменяет другую, в этой реальности неизменно равна шестидесяти секундам. И ни секундой больше. Любое «долго», пусть даже невыносимое, уничтожающе медленное, всегда короче вечности. Поэтому сейчас Серхио остаётся только играть и бороться, до финального свистка. В футболе нельзя останавливаться — и Рамос куда-то бежал, бежал, а чужие ворота не становились ближе ни на метр, да и игра, судя по раздававшимся крикам, шла где-то далеко впереди. Серхио снова попытался сориентироваться. Он ничего не понимал и только растерянно оглядывался в поисках товарищей — даже не надеясь различить лица, только бы увидеть знакомую красно-синюю форму сборной поблизости, разобраться, что происходит. Мимо промелькнула белая, явно реаловская футболка с седьмым номером. Рауль?.. Ведет мяч? Краем глаза Серхио заметил легкое движение, которым Гонсалес отдал ему изящный пас на ход, и рванул в свободную зону, но стоило Рамосу подбежать ближе, как газон вдруг просел и мяч провалился внутрь неизвестно откуда взявшейся лунки для гольфа. Нога махнула по пустому месту, со свистом разогнав воздух. Рамос вздрогнул всем телом и проснулся. Вздрогнул он зря — уже родной ушиб на боку сразу дал о себе знать, хотя за эти несколько дней опухоль почти сошла на нет и практически перестала беспокоить. На рентген Рамоса отправили на следующее же утро после игры со Швейцарией. К вящему облегчению тренерской бригады снимок показал, что все многострадальные ребра Серхио в целости и сохранности. Обошлось даже без трещин. Правда, следующие два дня Рамосу было строго-настрого запрещено тренироваться в полную силу вместе с остальными. Серхио вздохнул и поудобней разлёгся на специальном ортопедическом матрасе — вчера медики настояли, чтобы первую ночь после второго отборочного матча пятнадцатый номер провёл в больничном крыле. Нащупав на прикроватном столике пульт от кондиционера, Рамос несколько раз, не считая, нажал на кнопку уменьшения температуры. На разгоряченную кожу освежающе подуло холодом. Да, они выиграли у Гондураса, даже с неплохим счётом 2:0 — и ворота сохранили нетронутыми, и забили два мяча, небольшое, но всё-таки преимущество. Голов могло быть и больше, но Давиду не удался пенальти, а был бы отличный хет-трик. Вилье наверняка сейчас очень обидно. Да, они выиграли... у Гондураса. Вот уж достойный соперник для Красной Фурии. Вкус победы горчил — даже играя вполсилы, они и то должны были сделать больше. Показать более результативную и зрелищную игру. Странно, что он так быстро уснул вчера. Остальные наверняка веселились полночи, празднуя победу. Неприятное, тревожное чувство охватило Серхио — не из-за того, что он отдалился от команды, а из-за того, что не понимал — что должно было с ним самим произойти, чтобы при его-то характере тратить вечер после выигранного матча на бездумное чтение новостных колонок в интернете, содержания которых Рамос не запомнил, да и не хотел помнить. Всё было ровно как в его сне — муторно, тоскливо, уныло настолько, что сложно не поддаться апатии. Ему, Серхио. Апатии. Компанию Рамосу составили лишь плеер и Жерар, несколько раз приходивший в больничное крыло за льдом, когда таяла очередная порция. Пике во вчерашнем матче снова досталось, и к шву у виска прибавились распухшие, в кровь разбитые губы. Впрочем, Жерару ещё повезло — удар был такой силы, что он вполне мог остаться без пары зубов. Именно Пике по секрету донёс Рамосу, что Касильяс снова куда-то исчез. Икер наотрез отказался обсуждать ситуацию с Сарой — ни с тренерским составом, ни с журналистами, ни с друзьями. Он хмурился, мрачнел, поджимал губы, но молчал. И ничего нельзя было прочесть в его привычно серьёзном лице. Хорошо скрываемые досада и беспокойство проявились лишь в одном: на последнюю тренировку Икер пришёл гладко выбритым, без привычных уже усов и многодневной бороды. И, застегивая на ходу перчатки, направился к воротам. Всё так же — молча. Потом отшутился, что на удачу. Серхио потянулся к телефону — посмотреть сколько времени. Экран приветливо моргнул, напомнив о десятке непрочитанных сообщений, а ещё, по какой-то странной причине, — о Нандо. О той почти уже чужой жизни, когда Серхио, почти как Икер совсем недавно, не мог выпустить телефон из рук, потому что тот мог в любую секунду — вот сейчас, нет, сейчас, ну вот точно — принять новое сообщение от Торреса, игравшего в своём чёртовом «Ливерпуле», за сотни километров от родной Испании и от одного наивного дурака, вцепившегося в мобильный. Почти половина девятого. Если бы не подсознательная уверенность, что снова приснится какая-нибудь ерунда, Серхио бы с удовольствием ещё с часок поспал. Он закрыл глаза и силой заставил себя улыбнуться. Давняя привычка: улыбаться, когда плохо. Так Рамос и лежал, развалившись на больничной койке, зажмурив глаза и ни о чём особенно не думая. После яркого сна в голове метались какие-то образы, мысли, но все они оставались смутно-неосознанными кусками чувств и впечатлений. То ли у Серхио не было сил, чтобы сосредоточиться, то ли... смелости признаться самому себе, что у его теперешнего состояния есть вполне конкретные причины, а у тела — вполне конкретные желания. В реальность его вернул заметно усилившийся холод. Серхио неохотно открыл глаза, сел в кровати и снова потянулся к пульту управления. Пятнадцать градусов? Неудивительно, что он продрог. Еще не хватало на чемпионате мира свалиться с простудой. Надо как-то взять себя в руки на это время. В абсурдном сне Рамоса было и рациональное зерно — сейчас нужно просто по максимуму выложиться, сделать своё дело. Думать он будет после. — Привет. Рамос, от удивления чуть не выронив пульт, обернулся. В дверях стоял Фернандо. Серхио не слышал шагов, не заметил его присутствия и мог только догадываться, сколько времени Торрес проторчал вот так, у приоткрытой двери. Может быть, лишь пару секунд, потребовавшихся на то, чтобы посмотреть, спит Рамос или нет. А может быть... — Ты что здесь делаешь? — от неожиданности вышло довольно грубо, а охрипший со сна голос звучал как-то даже сердито. Невольный испуг: Торрес? В больничном крыле? Что случилось? Серхио тихонько прочистил горло. — У меня лечебный массаж каждое утро, — немного растерянно ответил Торрес, видимо, не ожидал от Рамоса такой реакции. — Чтобы снова не повредить связки. Решил заглянуть, спросить, как самочувствие. — Намного лучше, спасибо. Банальности вязли на языке, но больше Серхио сказать было нечего. Точнее, наоборот — столько непроизнесённых слов, фраз, незаданных вопросов, громких упреков и тихих просьб слились в колкий, раздирающий горло комок... что оставалось только молчать, отделавшись скупыми и ничего не значащими фразами. — А ты как? — примирительно улыбнулся Рамос, пытаясь смягчить свою первую реакцию. — Выглядишь угрюмо. — Ещё бы, — вдруг странно оживился Торрес. Маячить на входе было уже неприлично, поэтому он всё-таки зашёл в палату и — Рамос с каким-то детским злорадством отметил, что на этот раз Нандо деваться некуда, — присел в изножье кровати Серхио. Аккуратно, на краешек. — Если я и дальше буду так играть, то останусь на скамейке запасных до пенсии. Ещё и сам попросился на матч в основной состав. Пообещал оправдать оказанное доверие, — хмыкнул Торрес. Фернандо словно даже веселился, говоря это, но мимика и жесты выдавали его с головой. Может быть, кто-то посторонний и не заметил бы, как чуть подрагивает улыбка, как собираются морщинки в уголках глаз и слишком резко очерчена линия скул и носа. Кто угодно, но не Серхио. Для него все эти мелочи буквально кричали о тревоге, усталости, беспокойстве... и об отчаянном желании поговорить хоть с кем-то. Хотя их проигрыш поставил сборную в скользкое положение и каждый матч теперь был решающим, Дель Боске, выбрав наиболее слабого соперника, решил дать связке Навас—Торрес показать себя в действии. Перед матчем все очень волновались. Даже когда стало известно, что злополучная Швейцария несколькими часами ранее уступила Чили, это не принесло в раздевалку никакого воодушевления, однако тренерский штаб сделал своё дело — Красная Фурия, может, с не по-испански суровыми лицами, но шла бороться до конца. — Если я не смог показать себя на матче с Гондурасом, что будет дальше? — Торрес мягко пожал плечами и поежился. Он смотрел чуть вверх, будто спрашивал о своей судьбе у неба, у звезд и облаков — насмешливо, горько и одновременно чуть отстраненно. — Не знаю, отважится ли Висенте дать ещё один шанс форварду, который на отличнейшей голевой передаче не смог обработать мяч. Ты видел? Рамос не просто видел, он почувствовал это, ощутил, будто толчок в грудь, — как в долю секунды замешкавшемуся Фернандо пришла в голову только одна мысль: вернуть мяч назад, но не по своему флангу, не в центр, а наискосок, — невыгодно, опасно, прямо на позицию Серхио, будто бы даже в таком положении он знал: Рамос всегда будет рядом, чтобы помочь и подстраховать. Конечно, так и положено. Это значит, что команда сыграна — латераль должен предчувствовать, куда сместится нападающий, форвард всегда должен инстинктивно знать, где сейчас находятся защитники. — Всё в порядке, с каждым бывает, — Серхио чуть улыбнулся. — Все ошибаются. Торрес возвел глаза к потолку. — Послушай, — не выдержал Рамос, невольно приподнимаясь, — даже при твоей самокритичности... глупо верить, что можно всегда оставаться неизменно безупречным и сохранять идеальную форму. Хочешь честно? Да мы отвратительно играли! Когда в последний раз Хави спотыкался на ровном месте? Если бы Давид не забил почти в начале матча, я не исключаю, что нам бы ещё пришлось попыхтеть у своей штрафной. А я? Момента четыре пропустил, не меньше... Впервые за время их разговора Торрес скривился. — Вот ты себя и выдал, Чехо, — просто и ласково ответил он. — Будь всё на самом деле в порядке, ты бы ни за что так не сказал. Не стал бы утешать. Посмеялся, хмыкнул бы, что я сплоховал, пошутил, отмахнулся... А ты сейчас успокаиваешь меня, как маленького ребенка. Приводишь аргументы... Тебе такое совсем не свойственно. Туше. На это Рамосу сказать было нечего. И голос Торреса, все ещё звучащий в голове, затихая, повторял: «Чехо, Чехо...» Сбитые простыни. Подушки — одна давно на полу, вторая — под бедрами Нандо, одеяло бесформенной кучей лежит у ног Серхио, припухшие от поцелуев губы горят. Глаза Торреса плотно закрыты, даже зажмурены — веки и пушистые полумесяцы ресниц подрагивают, на щеках разлит сумасшедший румянец, разлохмаченные, намокшие от пота светлые пряди прилипли ко лбу. Серхио наклоняется к Нандо, чувствуя, как руки того смыкаются на шее, а дыхание, сбившись с ритма, смешивается с прерывистыми вздохами и тихими стонами, трогательными, нежными, сводящими с ума. «Чехо, — срывается с губ Эль-Ниньо. — Чехо... — неосознанно бормочет он». — Спасибо, кстати... Серхио непонимающе посмотрел на Торреса. Сердце колотилось так, будто он только что проплыл пару километров под водой. — За что? — опешил Серхио, растерянно моргнув. По телу разлилась неприятная, тошнотворная слабость — он все ещё слышал эти стоны. — За две голевых. Точнее, за то, что изо всех сил пытался сделать так, чтобы я забил, — смущенно объяснил Торрес. Он действительно был смущён и растерян. И по-детски благодарен. У каждого человека есть предел прочности. Предел отчаяния. Предел гордости. Болевой порог. Переступив который, становится всё равно. Рамос больше не мог этого вынести. — Ты чего? — всполошился Нандо, видя, что Серхио с немой решительностью и каким-то диким, затаенным отчаянием во взгляде приподнимается на локтях и садится на кровати. Рамосу было плевать, пле-вать со всех самых высоких колоколен мира, как отреагирует Торрес, он просто мягко обнял его, сомкнув руки на талии своего Ниньо, невесомо почти — прижаться плотнее не позволяло чёртово ребро. Он просто очень устал. Он просто так долго мечтал об этом — до такой степени, что на тренировках ему до головокружения, до танцующих разноцветных мушек перед глазами хотелось одним мощным ударом сбить Торреса с ног или отправить мяч прямо в живот, чтобы он согнулся пополам, скрючился от боли, чтобы на его спокойном, отстранённо-печальном, серьёзном лице, чуть смягчённом неизменной лёгкой улыбкой, проступили настоящие эмоции. Обида. Страдание. Гнев. Ярость. Что угодно. Приходилось, злясь на себя же за свои мысли, проявлять излишнюю осторожность, чтобы не сорваться. Рамос с наслаждением притянул не то что не сопротивляющегося, а замершего, в раз окаменевшего Нандо к себе поближе, провёл рукой по колкому ёжику его волос и, спохватившись, отдёрнул руку — молния-воспоминание током пронзила мышцы, заставляя снова пережить прошлое, вспомнить, как Серхио зарывался в длинные светлые пряди носом, пальцами… когда самое страшное, что стояло между ним и Нандо, звалось просто «девушка», а не «жена и дочка». Вечность назад. Торрес тяжело вздохнул, осторожно отстранился, с тем же непроницаемым выражением лица высвободился из кольца рук Серхио... и, взяв его за плечи, чуть покачивая, опустил обратно на подушки, будто ребенка. Как Серхио мог сопротивляться? Любовь? Рамос, кажется, забыл, что это такое, и как это, когда невыносимо больно от того, что неохватное, огромное счастье больше тебя самого. — Мне пора. Отдыхай, — тоном заботливой мамочки заявил Торрес. Серхио мысленно залепил ему оплеуху. Обидней всего то, что забота эта была искренней, идущей от сердца. И это — всё, что сердце Торреса теперь может себе позволить по отношению к нему. Мало? Много? Какая разница, если каждый раз он уходит, снова уходит — прямо сейчас — уходит?.. «Ты видел?» Серхио действительно видел. Горечь в глазах Эль-Ниньо — пусть она была связана только с неудачно проведенным матчем, но Рамос жил ей, купался в ней, не мог ей надышаться. На краткий момент, на крошечную секундочку Торрес перед ним сбросил почти приросшую к лицу маску хорошегофутболиста-примерногосемьянина-амбициозногофорварда, снова став озорным, чувствительным, настоящим, живым, его.