Umdlali

Если бы все только стало проще, хоть на немного, на сотую долю грамма легче, чем было до этого. Торрес сидел на соседнем стуле, когда они в качестве показательного разбора смотрели вчерашний матч Португалии с Бразилией. Винсенте периодически останавливал запись, проматывал какие-то моменты, что-то объяснял... Нет, Рамос слушал. Рамос внимательно изучал финты Роналду, старательно восстанавливая водно-солевой баланс в организме, то и дело прихлебывая изотоник. Он по-прежнему был пятнадцатым номером Красной Фурии, но теперь в его отчаянное желание победить Португалию вмешивалось что-то еще, мелодия давно забытая и поэтому звучавшая как новая. Серхио даже не мог сказать, что изменилось и в какой момент, просто сейчас он снова чувствовал Торреса именно что рядом, близко, на расстоянии вытянутой руки — осязаемого и реального, как и прежде. Настолько чудесным и ярким было это ощущение, что Рамос едва сдерживался, чтобы не поворачиваться постоянно к Нандо, проверяя, на месте ли он или не растворится ли его силуэт в легкой дымке, оставив на ладонях только воздух, пустое место. Но нет, Эль-Ниньо был здесь, и был из плоти и крови — моргал, дышал, щурился, пристально изучая португальскую защиту, инстинктивно приподнимался на особо опасных моментах... Так хорошо знать, что Нандо опять с ним, и так страшно чувствовать, что этот только что обретенный и хрупкий баланс не просуществует и нескольких дней, потому что остатки с таким усердием возводимой стены между ними должны рухнуть, не оставив ничего, только полное взаимопроникновение, как раньше, когда Рамос ловил себя на мысли, что не всегда понимает, где заканчивается он сам и где начинается Торрес, и есть ли между ними хоть какая-то граница. Серхио боялся этого момента. Серхио его безумно ждал. Только собственные чувства на этот раз не имели никакого значения, странная безнадежность — знать, что от первого же их с Нандо соприкосновения мир изогнется, просев под невыносимой тяжестью того, что случится потом, схлопнется в точку, где не будет ничего, кроме них двоих. И если что-то и уцелеет после этого столкновения, то в следующую секунду взрывная волна окончательно сметет все вокруг, под основание, выворотив с корнем то, что вросло в их землю, не оставив даже пыли. Рамос едва смог дотерпеть до конца тренировки. Он бегал по полю, понимая, что не может сосредоточиться, и больше думает не о том, что у него под ногами, а о том, что у него между ног. Как бы нелепо это ни звучало, но Серхио приходилось старательно отворачиваться от Торреса в разгар разминки, потому что разрешив себе мечтать о нем, он просто не мог видеть, как Нандо делает растяжку и разогревает мышцы, приседает, наклоняется... Последнее, чего сейчас хотелось Рамосу, так это гордо похвастать перед сборной своей эрекцией. Не скажешь же, что это запоздалая радость от победы над Чили... Тело послушно повторяло нужные, до автоматизма заученные движения, не смея предать своего хозяина и сохраняя видимость спокойствия. После душа стало чуть легче. Перед тем как спуститься в раздевалку, Нандо о чем-то долго разговаривал с Дель Боске, почти спорил, поэтому когда за Торресом хлопнула дверь душевой, кое-кто из игроков уже ушел, а большинство давно оделись. Рамос не торопился. Он нарочито долго вытирал волосы, расчесывался, ужасающе медленно складывал футболку, трижды переложил вещи в шкафчике, хотя их все равно скоро заберут на стирку, а в прачечной форму упаковывают всегда одинаково, по стандартам сборной... Когда Пике последним коротко кивнул Серхио, чрезвычайно занятому перешнуровыванием бутсы, и направился к остальным, Рамос, выждав небольшую паузу, в два коротких, тигриных прыжка добрался до двери и закрыл её на защелку. Не слишком-то надежная защита, но не бежать же к персоналу просить ключи. Сразу стало слышно, как в одной из душевых всё еще шумит вода. Казалось, прошла маленькая вечность, прежде чем створка кабинки скрипнула, а по коридору эхом разнеслись мягкие шаги. — Так и знал, что ты здесь. Решил сторожем подработать? — Торрес улыбался, но в его взгляде сквозила звериная, отчаянная обреченность, и Рамос понимал, почему. Насколько все было бы легче, если бы они делили один номер, как раньше. Теперь же им предстоит прятаться по углам, а Рамос когда-то так мечтал, что однажды возьмет Фернандо за руку прямо на поле, чтобы остальной мир подавился этой новостью, чтобы она рыбной костью встряла в горле всех тех, кто не в состоянии понять, что любовь не выбирает, она просто приходит, независимо от материального положения, пола, возраста, вероисповедания и прочих несущественных мелочей, и ты можешь либо отвернуться от неё, либо открыть ей свое сердце. Серхио хотел спросить, чем закончился разговор Торреса и Дель Боске, но раздумал. Эль-Ниньо выглядел вполне довольным, и Рамос не хотел снова заставлять его вспоминать о последних неудачах, поэтому вместо ответа подошел прямо к нему и, легонько притянув к себе, без слов, без прелюдий и без малейшего стеснения провел языком по внешней стороне плеча, слизывая оставшиеся на коже капельки воды. Скрывать было больше нечего, они оба прекрасно знали правду. Торрес с судорожным вдохом прильнул к нему и уткнулся лбом в ключицу. Он чуть заметно дрожал в руках Серхио, то ли от холода, то ли от возбуждения, то ли от переизбытка эмоций. Рамос наконец-то с полной свободой позволил себе сделать то, чего хотел так давно — запустив ладонь в волосы своему Эль-Ниньо, он, мягко поцеловав сначала в висок, щеку, краешек рта, коснулся его губ — просто коснулся, чувствуя, как теплое, влажное дыхание Торреса оседает на его собственных губах. Фернандо со смешком ухмыльнулся и прижался к Серхио, и тому не оставалось ничего, кроме как поддаться, забыв обо всем на свете, целовать Торреса снова и снова, наслаждаясь нежностью полубессознательных, инстинктивных движений, которыми Нандо отзывался на его ласки. Острое, ноющее удовольствие пронизывало насквозь, заставляя каждую клеточку трепетать от предвкушения. Рамос отчаянно пытался охватить Нандо целиком, впитать через кожу в себя, внутрь — если бы такое было возможно, отдаваясь поцелую до тех пор, пока отчаянно не закружилась голова. Серхио отстранился и растерянно заморгал, потому что пол раздевалки, рисуя мертвые петли в пространстве, всячески пытался уйти из-под ног и оставить его болтаться в невесомости. Желание было настолько сильным, что Серхио просто не мог позволить, чтобы их с Торресом что-то разделяло, пусть с его стороны это было только нижнее белье и бриджи, а со стороны Ниньо, очевидно, только излюбленное полотенце на бедрах. Рамос провел раскрытой ладонью по животу Нандо, ощущая, как мышцы напрягаются под кожей в ответ на его прикосновения, и, высвободив заправленный внутрь край, одним рывком сдернул с Торреса полотенце... Нандо коротко охнул, но не отстранился. Серхио отнял руку. Перед тем, как они пойдут дальше, он должен быть абсолютно уверен, ему нужно знать, что это все — не бред воспаленного воображения, что Фернандо хочет этой близости не меньше, чем он сам, не из-за похоти, а потому что... потому что... Рамос заглянул ему в глаза, и в тех было столько чувства, столько нежности и тоски, что он замер, словно загипнотизированный, не в состоянии отвести взгляда, еще крепче прижимая Нандо к себе, пока тот с глухим стоном не выгнулся ему навстречу. — Чехо... — Тише, — ласково прошептал он Торресу в самое ухо. — Я тут, я с тобой... Совсем не то, что обычно говорят друг другу любовники в разгар жаркой прелюдии. — Чехо, — снова позвал Фернандо. Серхио мягко обхватил его член в кольцо, медленно сдвинув вниз тонкую кожицу, до конца обнажая головку с выступившей на ней каплей смазки, ладонью чувствуя, как быстро колотится сердце Нандо. Рамос заставил себя не торопиться, он осторожно проверял, насколько хорошо помнит, что нужно делать, чтобы заставить Торреса запрокинуть голову и, зажмурившись, сдержанно стонать сквозь сжатые зубы. Он помнил отлично. Нандо вздрагивал и вздыхал в его руках, одной ладонью накрыв ладонь Серхио, другой слепо шаря по его бедрам и животу, пытаясь пальцами пробраться под резинку бриджей и стянуть с Рамоса остатки одежды. Когда ему наконец это удалось, Серхио невольно подался вперед, и они сплели руки, лаская друг друга, то беспорядочно целуя, то замирая, соприкасаясь взмокшими лбами. Серхио сдался первым. Прерывисто всхлипнув, он толкнулся в их сомкнутые ладони и, чтобы устоять на ногах, тяжело привалился к железной дверце одного из шкафчиков, не чувствуя, как металл обжигает холодом. Торрес продержался не намного дольше. Ослабев, он обмяк у Серхио на груди. Все ещё хватая ртом воздух, как выброшенная на берег рыбка, Рамос успокаивающе погладил Нандо по спине, пробежавшись пальцами по выступающим позвонкам и скользнув к пояснице. Тот мгновенно сжался. — Подожди... — пробормотал он. — Подожди, Чехо, — и добавил, совсем смутившись: — У меня никого не было все это время... Видеть румянец, вспыхнувший на щеках Торреса, когда он произнес это, для Серхио было едва ли не приятней, чем видеть новую форму сливочных с его именем на футболке, но слова, несмотря на их смысл, неприятно отозвались внутри. Рамос знал, чего боялся Торрес. Что он снова набросится на него сейчас как безумный, нисколько не заботясь о том, что при этом чувствует Нандо. Как Серхио ни старался, поначалу он по неопытности действительно причинял ему боль, просто не мог вовремя сдержаться. А ещё из-за клубного расписания они могли не видеться месяцами, и единственной наградой за постоянные смс были матчи в сборной — если не чемпионат, то дня два, не больше. Этот чемпионат уже подошел к середине. Рамос оглядел ровные ряды шкафчиков для одежды, скамейки, холодный пол, валяющееся на полу полотенце и ответил: — Я знаю. Не здесь. Нандо поднял на него все ещё немного ошалевшие, блестящие глаза, в которых читалось удивление. — Я не хочу, даже после такой долгой разлуки, любить тебя в раздевалке, как вор, — уже громче и тверже сказал Серхио. — Но Икера наверняка опять не будет. — Тогда я приду вечером, — почти спрашивая, робко кивнул Торрес, а затем, словно это требовало уточнения, сказал: — Сегодня... В кои-то веки Рамос был с ним полностью согласен. Серхио шел не разбирая дороги, инстинктивно возвращаясь в свой номер, ничего толком не видя перед глазами. Точнее — видя, одну единственную картинку: когда Торрес наклонился поцеловать его на прощание, то бережно провел ладонью по щеке... той самой рукой, где огромными четкими буквами было выбито имя дочери. Маленький смеющийся карапузик с искрящимися карими глазами, совсем как у Нандо, и улыбкой точь-в-точь как у Олальи... Рамос хотел бы остановиться, но уже не мог. Он захлопнул за собой дверь и, нащупав под подушкой плеер, а на тумбочке — наушники, развалился на кровати, закрыв глаза. Музыка, раньше заполнявшая его полностью, исцелявшая, дававшая надежду и радость, сейчас не могла пробраться внутрь, затечь в тот дальний уголок, где болело сильнее всего. Рамос, досадливо морщась, несколько раз нажал на нужную кнопку, пытаясь увеличить громкость, но ничего не произошло. Плеер работал на максимальной мощности. Со вздохом Рамос откинулся обратно на подушки. Музыка гремела до боли в ушах, а вокруг него царила пуленепробиваемая тишина. Как вор?.. Он и есть вор.