Umdlali

Видеть, как мучается родной человек, и знать, что ничем не можешь ему помочь, — та ещё пытка. Видимо, Серхио нечаянно подписался на ускоренный учебный экспресс-курс в школе жизни, всё как обычно: «Выгодное предложение, спешите! Только у нас и только сейчас вы можете пройти все семь кругов ада за месяц! Приведи друга — и получишь двадцать процентов скидки». Злая ирония, идущая упрямой волной изнутри, была для Рамоса внове. Под давлением ответственности, от навалившейся популярности и постоянной тяжести в груди он менялся и взрослел с такой скоростью, что мог заметить это сам. То, что раньше казалось смыслом жизни и верхом мечтаний, сейчас отходило на второй план, уступая место новым мыслям и совсем другому пониманию. Серхио было странно признавать справедливость такого подхода, но страдания делают человека лучше и чище, развивают в нем силу души и чувствительность к чужой боли. Напрашивающийся вывод, что страдать — хорошо, смущал его, и Серхио снова оказывался в начальной точке — запутавшийся в себе, растерянный и слабо соображающий от внутренней усталости, против которой не помогали ни физические нагрузки, ни отдых, только алкоголь. А ещё — злой, на всех злой — на себя, на Торреса, на тренера, на соперников, на друзей, на судьбу, на мир... Осознание накатывало всплесками, как прибой: что-то он сделал неправильно, оступился, думал неправильно, видел и слышал неправильно, что-то было очень «зря» и «не так», но чувство, что он где-то ошибся, лишь снова заставляло Рамоса испытывать раздражение и гнев, хотя он и пытался примирить себя с мыслью, что любые внутренние изменения — не та область, где можно одним напором взять ворота, рывком и с наскока расшвырять все проблемы и снова продолжить бег. Медленная, мучительная трансформация, а потом кропотливая, ювелирная считай работа — по живому срезать с себя намертво прилипшие шаблоны и ломать тесные рамки, в которые врос, пытаться начать жить по своим, выстраданным правилам — почти как учиться ходить заново. Торресу такое наверняка в самый раз, а Серхио не привык останавливаться, оглядываться и анализировать... Сомнения и чувство собственной слабости, похожей не на привычное физическое недомогание, а на старческую немощь, пугали его, а уж бояться Рамос тем более не привык. И всё это было так «вовремя» — когда он должен показать всё, на что способен на поле, когда Фернандо снова с ним и нуждается в его поддержке, а Серхио — так нуждается в том, чтобы быть с ним рядом. А что если Торрес с самого начала был прав, и их отношения — пережиток прошлого, побочный эффект подросткового периода, следствие переизбытка гормонов, проявление юношеского наивного, романтичного максимализма с его вечными обещаниями «навсегда» и «умереть без», что там ещё... Может, Серхио стоило тоже сделать над собой усилие, собрать волю в кулак и перевернуть страницу? Озаботиться собственной семьёй и детьми, подыскать хорошую, тихую и преданную девушку, которую он будет любить спокойно, за её верность, нежность и доброту, за то, что она подарит ему сынишку, а потом ещё крошечную девочку-принцессу, красивую, но такую же боевую, как папа. У них будет свое ранчо с племенными лошадями и породистыми собаками и собственный виноградник с небольшой винодельней. И всё в его жизни будет хо-ро-шо — и не нужно будет вспыхивать как спичка от одного взгляда, сгорать от желания, кусать губы, а потом, расставаясь, непонимающе смотреть на правую ладонь, хранящую последнее рукопожатие, потому что её пронзает такая боль, будто кто-то отпиливает ему руку целиком, медленно, с наслаждением, от самого плеча. А ещё — пытаться проигнорировать звон в ушах, словно где-то бьются сотни хрустальных стаканов, с треском лопаются, осыпая осколками, пока ты, едва ворочая языком и с трудом шевеля помертвевшими губами, твердишь себе, как мантру: «на счастье». Что если Серхио пришла уже пора наконец повзрослеть и перестать играть в глупые психологические игры, когда больше всего на свете хочется то, что недоступно?.. Может, он с самого начала поэтому и выбрал Фернандо — чуть старше, но в юном возрасте пара лет кажется пропастью, удивительно красив и талантлив, всеобщий любимчик, при этом тихий, иногда слишком серьёзный и недосягаемый, будто взирающий на простых смертных с высоты своего бархатно-звёздного небосклона ангел, сочувствующий, сострадательный, но мечтательно-отстранённый, принадлежащий другому миру. А ещё, что, пожалуй, самое главное: Торрес — мужчина и, финальный штрих к декорациям этой абсурдной пьесы, — давно занятый мужчина, которого всё устраивает в личной жизни. И уж как бы доброжелательно Серхио ни относился к людям, состоящим в отношениях с лицами их же пола, себе такого счастья он никогда не хотел. Самое то, более подходящего объекта для чувств и найти нельзя. Пошёл дождь, словно в насмешку. Мелкий, промозглый, туманно-холодный. Серхио вспомнил, что здесь же сейчас зима. Странно только, что на побережье теплее, хотя Почефструм много ближе к экватору. Наверное, из-за океанических течений воздух не так быстро остывает. Вот, правильно — нужно переключиться. От унылых попыток разобраться в ситуации, вызывающих только головную боль, к погоде. Кейптаун, двадцать девятое июня. Восемнадцать градусов тепла, переменная облачность, ветер северный, пять метров в секунду. Относительная влажность пятьдесят шесть процентов. Что угодно — лишь бы не о Торресе. Серхио невольно глянул в его сторону. Фернандо откинулся на кресло и зажмурился, повернув голову к иллюминатору. Не спал, но судя по залегшим под глазами теням и опущенным уголкам губ, очень и очень устал. Нет, не даром Эль-Ниньо это ещё и мощная температурная аномалия в Тихом океане, вызывающая ураганы и влияющая на всё — от климата в планетарных масштабах до, по мнению некоторых ученых, международных отношений и локальных вооруженных конфликтов. Даже думая о погоде, Рамос мог думать о ней и о Торресе одновременно. Серхио разобрал смех, нервный, слишком веселый, похожий скорее на истерику. Хорошо хоть, что остальные, опьяненные выходом в четвертьфинал и победой, а ещё больше — содержимым бара на борту самолета, вели себя примерно так же, и его несуразный хохот потонул в нестройном пении и шуме разговоров. Перед посадкой бортпроводницы с трудом усадили всех на места, но тише в салоне от этого не стало. Трап был скользким, и Серхио пропустил Фернандо вперед. Рамос с наслаждением вдыхал запах остывающей земли, практически нежась под обжигающе-холодными каплями дождя. Он направился к автобусу не ускоряя шага, отрешенно наблюдая, как футболка и джинсы покрываются узором из мокрых пятен. Свежий воздух немного отрезвил Фурию, радость уступила место усталости. Автобус не успел выехать за территорию аэропорта, а Жерар, развалившись на сиденье, просто-напросто вырубился, запрокинув голову и приоткрыв рот. Рядом с ним, выставив ноги в проход, триумфатор матча Давид продолжал мурлыкать себе под нос какую-то песенку, покачивая головой в такт. На сиденье впереди Пуйоль и Иньеста вполголоса обсуждали игру. Серхио не вслушивался в их разговор, но одна из фраз Андреса привлекла его внимание. — Давно у нас не было таких сложных матчей, — вздохнул тот. Рамос ушам не поверил. Ну да, португальцы создали им пару-тройку проблем, боролись изо всех сил, но в целом такой важный матч мог быть и гораздо хуже. Каково же было его удивление, когда Карлес согласился и осторожно отметил: — Ужасно тяжелый. Мне кажется, я бы два дня просто провалялся не шевелясь. А Серхио совсем этого не заметил. Действительно, он думал не о том, чувствовал совсем не то. Какое странное ощущение... Он повернулся к Торресу. Тот, как и в самолёте, полулежа устроился в кресле, закрыв глаза. Мелькающие фонари вдоль улицы причудливо освещали его заострившееся от напряжения лицо. Что сейчас было у него в мыслях — какие образы, какие страхи? Сколько в них горечи и разочарования из-за того, что опять не получилось осуществить задуманное? Каково это — выкладываться на все сто и не получать результата? У Рамоса были нелегкие периоды в карьере, но судьба уберегла его от серьёзных травм, а основная роль защитника на поле не складывалась из забитых голов. Его работа была в основном незаметной, может быть, более грязной, потому что иногда сознательно приходилось нарушать правила, но оценивалась она как простыми зрителями, так и критиками более беспристрастно, хоть и не так эмоционально. Если ты форвард, то будь ты хоть трижды Марадона и дважды Пеле, не забиваешь — значит, не справился. Вилья справился, Торрес — нет. И пусть Фернандо всем видом показывал, что хочет совладать со своей неудачей сам, один, и уперто молчал... Серхио чувствовал, что тот отчаянно нуждается в поддержке. Только как? Что сделать, если слова будут ненужными и неуместными, сделают рану глубже, а ласки лишь отвлекут от боли на короткое мгновение, потому что ни одно прикосновение, даже очень любящего человека, не способно проникнуть туда, где ты остаёшься с самим собой, в коконе из негативных переживаний. Автобус завернул во двор пансионата и остановился. Игроки потянулись к своим комнатам — всем хотелось ещё раз принять душ и лечь спать. Общее переутомление передалось даже тем, кто сегодня сидел на скамейке запасных. Сеск беспрестанно зевал, Пепе был гораздо серьёзней обычного. Ни у кого не осталось сил даже толком порадоваться, только Рамос, как вечно работающий кролик из рекламы батареек, снова наслаждался ночным воздухом, чувствуя, что вполне может отыграть еще ну если не тайм, так дополнительное время точно. И всё это только потому, что Торрес рядом. Потому что позапрошлой ночью они были близки. Не удержавшись, Рамос обнял его за талию, и почти в ту же секунду мягкая рука Фернандо приятной тяжестью легла ему на плечи. Вот так, для всех — закадычные друзья, а на самом деле... Что — на самом деле? Торрес склонил к нему голову, глаза у него были мутные от усталости. — Мне нужно ещё показаться врачам, — пробормотал он Серхио в шею, щекоча кожу теплым дыханием. — Ничего не случилось, просто они после каждого матча обязаны убедиться, что с моим коленом все в порядке. Последнюю фразу, предугадывая вопрос, Эль-Ниньо проговорил быстро, почти протараторил, потому что Рамос заметно напрягся, услышав о врачах. — Я дождусь, — пообещал Серхио, кивнув. ...И, разумеется, заснул, как только голова коснулась подушки, решив прилечь, пока Фернандо обхаживают в медпункте.